Иван Зорин - Возвращённые метафизики: жизнеописания, эссе, стихотворения в прозе

• Название: Возвращённые метафизики: жизнеописания, эссе, стихотворения в прозе
• Автор: Иван Зорин
• Жанр: Философия
• Год: 2011

Этюды об искусстве, истории вымыслов и осколки легенд. Действительность в зеркале мифов, настоящее в перекрестии эпох.

---

Обречённым на события из небытия (ведь факт всегда принадлежит прошлому), нам не дано видеть ни происходящего, ни будущего. Наши предсказания -это гадания авгуров, наши предположения - прогнозы гаруспиков. «Я привёз вам мир!» - заявил англичанам вернувшийся из Мюнхена Чемберлен. Фантазии вчерашних газет умирают на рассвете с регулярностью ночных мотыльков.

В полотне настоящего сплетены бесконечные нити. На судьбы королей влияют поступки ничтожнейшего из подданных, на судьбы мира - ничтожнейшие обстоятельства. В развязке Ватерлоо повинны слякоть и насморк Наполеона, в русской диктатуре середины ХХ века - исключившие из семинарии безвестного грузинского юношу. Приглядевшись, мы заметим, как из прошлого тянется и содеянное, и не содеянное: крики младенцев, хрипы павших, не обнажившиеся клинки, закаты, безвкусица, покинувшие гавань корабли, луна, увиденная героями перед смертью, ошибки поэтов, сны, вывороченные идолы, пожарища, ложь, ставшая истиной, и правда, обратившаяся в обман. Данную минуту ткут мириады причин, которые мы за неимением лучшего нарекаем случайностями, сегодняшнее творится всем предшествующим сразу. Наш выбор, наши версии - всего лишь тропинки в этом хаосе. Гвоздь, вбитый легионерами в крест в Иудее, согласно Гиббону, был гвоздём, заколоченным в гроб Империи. Ссора отставного писаря с польским шляхтичем, по мнению Костомарова, объединила Украину с Россией.

Река причин впадает в море следствий. Я не уверен, что мяч, отобранный у меня в детстве соседским мальчишкой, не привёл к написанию этих строк.

Догадки

Греческое чудо, как с лёгкой руки Рена-на окрестили Элладу VIII-IV в.в., вряд ли когда повторится. Объяснений тому множество.

Рассел, иллюстрируя «духовную» плотность афинского общества числом художников, скульпторов и философов, отнесённым ко всему свободному населению, получает величину, близкую к единице. Знаменатель оценивался англичанином в десятки тысяч. Повторить этот опыт с миллионом и миллиардом было бы уже невозможно. Уайтхед в «Приключении идей» пишет (приведу его оригинальный пассаж целиком): «Я считаю, что сами древние греки не оглядывались на прошлое и не были консервативными. По сравнению с соседними народами они были поразительно неисторичны. Они отличались умозрительностью, страстью к рискованным приключениям, стремлением к новому. Наше самое значительное отличие от греков заключается в том, что мы - подражатели, в то время как они никого не копировали».

Ипполит Тэн ищет корни культурного переворота в климате и географии. Буркхардт пускает в обращение характеристику грека архаической эпохи как «агонального человека». Разумеется, он имел здесь предшественников, у Эрнста Курциуса мы встречаем следующую формулировку: «Вся жизнь греков, как она предстаёт перед нами в истории, была одним большим состязанием». Буркхардту вторят Ницше, Хёйзинга и Зайцев. Берве в 1965 году пишет очерк «Об атональном духе греков», предполагая, что дух этот ниспослан свыше.

У каждого историка свой вкус. Ингомар Вайлер, наоборот, отрицает соперничество даже у греческих атлетов. Он подменяет его материальной выгодой, называя ветвь олимпийской маслины «символом лицемерия».

Тайна вещей в их очевидной бессмысленности, вечный эпитет истины - «ускользающая». И действительно, перечисленные версии напоминают ответы схоластов, почему едет телега. Потому что впереди лошадь. А что движет лошадью? Кнут, овёс, желание возчика. А откуда взялось желание у возчика? Из необходимости ехать. И так далее. Бесконечная череда причин, цепляясь друг за друга, вызывает здесь одно и то же следствие. Выделяя какую-то из них, мы сталкиваемся с необходимостью подыскивать ей новое объяснение. Поэтому феномен в целом, убеждают схоласты, подвластен лишь Богу.

Быть может, прошлое неисчерпаемо только затем, чтобы в его зеркале каждый смог увидеть себя?

Отталкиваясь от «Беовульфа»

Эта воскрешённая Торкелином древность*3 претерпела множество исторических редактур. Беспощадные, они ворошили прошлое, пробуждая призраков, ибо прошлое, как море, могила чьих-то сиреневых туманов и красных солнц.

Так в современных поэме судебниках кровная месть уступает вергельдам - вире за убийство, и среди её героев уже безраздельно господствуют деньги. Величественный Хродгар выкупает Эггтеова, отца Беовульфа; верховному сюзерену вручается вергельд за убитого Гренделем воина-геата. В замурованных в тексте историях упоминается цена примирения фризов и данов, стоимость перемирия данов и хадобардов. У врагов же по-прежнему царят вендетта, варварство, хаос. Ужасный Грендель за убитых не платит, его мать мстит за смерть сына, убивая датского эрла, в отместку за похищенную чашу дракон сжигает своим дыханием селения геатов. Силам тьмы отказано в развитии. «В дихотомической структуре героического мира, - пишет один исследователь англосаксонских хроник, - как в зеркале, отражена антиномия: одобренные элементы нового становятся задним числом бонтоном эпических героев - отжившее, негативно воспринимаемое старое остаётся принадлежностью чудовищ». На примере отношения к кровной мести он сравнивает и скандинавскую сагу о нифлунгах с немецкой «Песней о Нибелунгах».

Мимикрия преданий вечна, иначе они обречены забвению. И сегодня голливудская стряпня делает Цезаря доступным техасскому обывателю, а королеву Марго - королеве бензоколонки. Единственные каноны - это вкусы потомков, и я вполне допускаю, что в нашем технократическом будущем лейтенант Глан выйдет из лесов, а меланхоличный, исповедующий пастораль Руссо утешится свирелью цивилизации.

Искусство служит времени. И кто знает, сколько раз в угоду настоящему переписывались гомеровский эпос или «Слово о полку Игореве».

Ведь на земле ничто не свято - даже легенды, даже прошлое.

За кулисами рая

Вторгаясь в небесную иерархию, ортодоксы и духовидцы сходятся в одном: в раю нет времени, там - вечность. Сны минувшего и грёзы будущего навалились на бессмертных его обитателей грудой настоящего. Бытие для них - вереница фрагментов, слившихся в один фрагмент. Его мозаика, которая открывается нам частями, им предстаёт купно. Время, текущее от причины к следствию, упорядочивает события, нанизывая их на незримую нить. Беспощадное, оно заставляет теряться в предпочтениях, сожалеть, угадывать. В раю же плач ребёнка (если в раю и раздаётся плач) можно услышать до того, как дитя откроет рот или обожжёт палец.

Время - река, вечность - море без горизонта.

Пребывая в райском гомеостазе, Адам и Ева вкусили от древа времени, несущего познание вместо знания, делящее мир на добро и зло. Утратив невинность, они устыдились наготы своих мыслей, их детской наивности. Беспечные и простодушные, они перебирали до той поры образы, отделённые от вещей, складывая их кубики вне различий и связи. Как и небесный Создатель, с которым были лицом к лицу, они видели не путь, но - судьбу, не движение, но - цепь распаянных, перепутанных сцен, где расставание предшествует встрече, а смерть - рождению. Они зрели Гамлета мстящим до того, как яд проник в ухо короля-отца, каторгу Раскольникова - до убийства процентщицы, они видели Распятие, апокалипсис, исход, руины мифов, себя после грехопадения и меня, пишущим эти строки. Если для нас история разворачивается, то для них она - музей восковых фигур, застывших в нелепых позах. Отсюда их ангельское бесстрастие, равнодушное всеведение, возвышающее над суетой добра и зла.

Вечность лишает выбора, знание отнимает свободу. И действительно, право на ошибку подразумевает необратимость, поступок - длительность, тропа - протяжённость. Но воскресшим в раю открывается панорама. Их удел - молчаливое созерцание, бесконечное visio beatifica*4. Им недоступно разочарование, радость, их не гложет отчаяние, не съедает тоска. Искупив коварство времени, они победили и искушение смыслом, перестав гоняться за его химерой. Для них мы ничтожны - они для нас ущербны. Отрёкшиеся от воли, своим блаженством они похожи на стариков, млеющих на солнцепёке. Тенью кружащейся птицы перед ними проходит пережитое, выстраданное, но проходит отстранённо, будто чужое, вызывая лишь жалкое дрожанье губ.

Чистилище и муки ада усаживают на их скамью.

Археология ада

В отличие от рая, который окутывает туман метафор, его легче вообразить. Тут нет необходимости в невнятных обещаниях и манящих непостижимостью аллегориях. Плач и скрежет зубов, египетские загробные казни и огонь апокрифических апокалипсисов продолжают земные муки. Между тем, простодушная попытка посланца Аллаха продолжить плотские радости привела лишь к жалкому слепку с увеселительного дома. Страх впечатляет куда сильнее, чем загадка и тайна.

Этимологически ад восходит к аиду. Топографию аида сообщает Гомер. Вергилий добавляет к его описаниям реку забвения, трёхглавого пса и искупление проступков. Ниже аида залегает тартар. Если бросить железную наковальню с неба на землю, то она летела бы девять дней. Столько же летела бы она и от земли до тартара. В тартаре залегают корни земли и моря, все начала и концы. Он отгорожен медной стеной, и ночь окружает его в три ряда. Даже боги страшатся великой бездны.