Герман Гессе - Письма

• Название: Письма
• Автор: Герман Гессе
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004

Избранная переписка Германа Гессе с 1932 по 1961 год.

---

Тот рассказ о Гёльдерлине, Мёрике и Вейблингере, что Вы прочли в Барселоне, уже стар; он написан году в 1913-м.

Надеюсь, мы когда-нибудь увидимся, я был бы рад.

Леони Штемпфли

Лето 1938

Дорогая госпожа д-р Штемпфли!

Спасибо за Ваше письмо; рад был узнать, что Вы эту книжечку тогда нашли и приветливо приняли. Я выпустил ее, отчасти чтобы иметь возможность снова подарить друзьям какую-нибудь мелочь, отчасти чтобы поддержать этого молодого печатника из Майнца, который что-то может и чего-то хочет и которому я не мог ответить «нет» на его запрос о тексте для особо красивой печати. Кстати сказать, вряд ли уже сможет выйти в Германии какая-либо моя книга.

То настроение и та ступень жизни, которыми рождено Ваше письмо, мне, хотя они у меня позади, достаточно понятны, чтобы серьезно отнестись к Вашему письму и оценить выраженное в нем доверие. В нас всех заложено инстинктивное стремление к счастью и тем самым сопротивление страданию, смерти, старости и т. д., и я не считаю, что хорошо и чем-то полезно сознательно подавлять в себе это стремление и это сопротивление. И все же каждый шаг вперед в жизни и в познании есть приятие темной стороны жизни, пробуждение к трагической действительности человеческого существования. Сегодня ведь это каждому очевидно, когда вокруг нас земля стонет от горя подвергшихся насилию, изгнанных, ограбленных. Уже несколько месяцев не было ни дня, чтобы моя почта, не говоря уж о моих собственных заботах, не содержала нескольких просьб, вопросов, призывов помочь со стороны друзей, коллег или даже незнакомых людей, чье положение требовало немедленной помощи. Одних надо вытащить из ада, в который превратилась Вена, других, кому уже удалось бежать в Швейцарию, со дня на день может выслать полиция, многих уже месяцами, а иных и годами выталкивают из страны в страну, от границы к границе, у них нет дома, нет возможности как-то работать, как-то прийти в себя, на них орут люди в мундирах, за ними везде следят, их повсюду преследуют, с ними везде обращаются как с преступниками, их боятся, как воров, хотя они никому не причиняют зла. С такими вещами я сталкивался, в сущности, непрестанно, с тех пор как пробудился и понял действительность жизни (с начала мировой войны), и теперь эта волна снова поднялась так высоко, что у меня часто бывает такое чувство, будто я весь день был по колено в крови и грязи и уже не выношу человеческой жизни, не принимаю ее всерьез. Однако, по сути, и независимо от этих настроений, от этой усталости, моя вера нисколько не поколеблена, свое знание, свое ощущение смысла жизни я буду считать верным и в том случае, если бы Гитлеру, Сталину или Муссолини вздумалось постращать пыткой в одном из своих застенков лично меня. Мой коллега и друг Эрнст Вихерт, наряду с Нимёллером – одним из немногих немцев, обладающих некоторой храбростью, сейчас сидит в тюрьме, как и многие другие мои друзья, если они уже не убиты или не покончили самоубийством.

Так мы плывем через наш день и через наше время, каждый на свой лад, каждый старается отогнать от себя страдание, и чужое, и собственное, и все же каждый окружен этим страданием и втайне подвластен ему, и находится на пути к такому состоянию, когда страдание уже не причиняет боли, а счастье уже не кажется желанным. Я все это просто бормочу про себя, несколько одурев от страшной жары и долгой бессонницы, довольствуйтесь этим, не хотелось оставлять Ваше милое письмо без ответа.

Артуру Штолю

Монтаньола, апрель 1939

Дорогой господин профессор Штоль!

Надеялся послать Вам на Пасху привет – оттиск новой главы моего «Иозефа Кнехта». Но вот издательство, которое вечно медлит, задержалось с печатанием, и вместо красивого оттиска могу послать Вам лишь экземпляр верстки в качестве запоздалого пасхального привета.

«Иозеф Кнехт» стал настоящим произведением старости, уже семь лет прошло с тех пор, как я начал его.

Падение Праги принесло нам ряд новых потерь, у нас там близкие друзья, да и родственники жены, ее единственная сестра тоже в опасности.

Жаль, мы не доживем до того, как снова потерпят провал героические попытки современного человека упроститься до зверя и все их последствия. Тем не менее я не сомневаюсь в том, что в обозримом будущем человек снова попробует встать на ноги с четверенек, быть может, лишь на наших могилах, но все-таки… Сегодняшние конвульсии не вечны.

Дружеский привет Вам и Вашим от Вашего

Паулю Отто Вазеру

[сентябрь 1939]

Дорогой, глубокоуважаемый господин доктор Вазер!

Спасибо Вам за такое милое письмо. Вы доставили им радость мне и моей жене, она сразу принесла Fragmenta tragicorum[1] и прочитала мне это место и перевела его.

Значит, перед самым началом долгожданной мировой драмы Вы были еще там, у тевтонов. Да, это все еще странная страна. С начала разбойного похода на Польшу я получал письма от немцев, главным образом от дам, ничем не уступающих немцам лета 1914-го, ничего не изменилось, ничему не научились, только все мысли и слова на несколько степеней глупей, грубей и более варварские. У меня там есть, например, один приятель, проведший всю жизнь в восточной Азии, друг тамошних ученых и художников, привыкший иметь дело с акварелями на шелке, вести беседы с буддийскими бонзами, сам ставший за десятки лет азиатом, – так его несколько лет назад, когда он вернулся в Германию, его сыновья обратили в свою веру, и он, тонкий, добросовестный ученый, стал настоящим поклонником Гитлера и фанатиком Третьей империи.

Помогает мне взирать на настоящее и сносить его мысль о восточных мифологиях. Мир как после сражения самых диких демонов и как юдоль горя и гибели, над миром – радостная улыбка Вишну, который всегда готов играючи сотворить заново разрушенный мир, – это неплохая картина. Сильнее всего хочется ведь лечь, уснуть и больше не просыпаться. Но если разобраться, каковы, собственно, мои совсем личные желания и заботы, то засыпание окажется все-таки не на первом месте, сперва мне хочется все же довести до конца сочинение, с которым я провел последнее десятилетие, и по возможности передать его миру, где оно было бы напечатано и прочтено. Моя жена шлет горячий привет. С уважением и коллегиальностью Ваш

Отто Базлеру

[19.10.1939]

Дорогой господин Базлер!

[…] Война началась не неожиданно, и если бы Гитлер захватил Данциг и Коридор, а все прочие опять промолчали, то это было бы хуже, чем война. Я чуть ли не боялся этого, а в Германии многие так и представляли это себе.

По-моему, я уже давно говорил Вам, что, на мой взгляд, это невыносимое положение сперва потребует для своего краха и своей ликвидации ряда военных катастроф, первой из которых была мировая война. Мерзко, что нам приходится среди этого жить, но ничего неожиданного тут не было.

Я принадлежу к старикам и эгоистам, которые втайне надеются, что умрут раньше, чем граната грохнет в их комнате. Но если подумать, то я хотел бы до того все-таки как-то кончить «Иозефа Кнехта».

Приходит много писем с полевой почтой, позавчера – прекрасное письмо от Моргенталера. Мой старший сын, ополченец, получит сейчас длительный отпуск.

Много добрых пожеланий шлет Вам Ваш

Ответ на письмо неизвестного, который призвал Гессе «чаще писать на актуальные темы»

[1939]

Спасибо за Ваше милое письмо. Ваше понимание задачи писателя или его функции в обществе я не вполне разделяю. Писатель отличается от нормального человека главным образом тем, что он более индивидуален, чем тот, и если писателем он смог стать только потому, что осуществил эту индивидуальность, не считаясь с нормальностью и не приспосабливаясь к ней, то создать что-то как писатель он может, лишь подчиняясь своему собственному термометру и барометру, который часто отклоняется от всеобщего. Поэтому едва ли у меня найдутся еще какие-нибудь слова по поводу этой войны, после того как я (к собственному удивлению) написал те стихи, те вирши на случай.

Вообще я должен подчиняться своим собственным требованиям и укладу своей собственной жизни. Я, старый и довольно изношенный человек, лет девять назад взялся за сочинение, проблематика которого требует полной самоотверженности и которому я и отдаю остаток своей жизни. Работая над ним больше восьми лет, я понемногу отдалился от всего другого, чтобы не отрываться от своей пряжи, независимо от того, стоящая ли это работа или просто причуда. Эту работу, отдельные части которой уже несколько лет печатались то там, то сям, я и должен теперь продолжать, иначе эти годы пойдут насмарку.

Кстати, война, которую мы оба ненавидим, питается своей вечной тенденцией к «тотальности». Во время войны не только стреляют солдаты, носят каски школьные учителя и точат штыки пекари, но еще и любой мальчуган стремится получить нарукавную повязку и быть уже не мальчуганом, а функционером войны. Чем более поддается писатель этой тенденции, чем больше он признает за войной право распоряжаться им, тем дальше уходит он от поэзии, для которой ведь понятия «актуальность» не должно существовать.