Михаил Пришвин - Дневники 1926-1927

• Название: Дневники 1926-1927
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-268-00519-7

Книга дневников 1926–1927 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) в 1999 г.

Публикуется впервые.

---

Так я увидел и открыл людям цаплю этой весны.

11 Апреля. Утренник и прочный наст, открытое небо и горячее солнце. Иду по шпалам, гляжу на желтый песок и слышу над снежными полями песню жаворонка, первого ангела жизни.

Жаворонка слушать и понимать надо еще на снегу.

Параклит и Коминтерн.

Переписал рассказ «Нерль». Вечером был Ив. Вас. Евдокимов. Говорили о нашем гнилом строе, но я нарисовал ему перспективу, в которой возможно, что мы по совести будем стоять за большевиков.

Он рассказал анекдот о торжественном открытии Крематория. Нашли замерзшего человека, положили в печь, через час открывают, а оттуда голос: товарищи, закройте, холодно.

12 Апреля. Безличный день, ни холодно, ни тепло, но вечером солнце и заря вечерняя были прекрасные. Заходили Григорьевы, мы провожали их по темным улицам с белеющим снегом, на горизонте была светлая полоса долгой зари. Светилась самая яркая луна, и звезды были всю ночь. Мороз явился к полуночи и к восходу крепко заковал лужи.

13 Апреля. Утро тихое, светлое, роскошное. Встает заря, кричат петухи, дерутся собаки, пыхтит паровоз, достукивает последний час свой колотушка 12-го века и еле слышно бормочут тетерева…

Есть религия жизни и религия смерти, наши великие художники, исповедуя радость движения… <не дописано>

(Роман: однажды Беляева увидела у Алпатова шаль и спросила о ней. — У меня была в институте подруга Ина Ростовцева. Они виделись с ней в Берлине, на Фрид. шт. № 14. Это к Лейпцигу. Она говорила, что была тюремной невестой…)

Мартовская песня жаворонка над снежными полями, прелестный хор зябликов в неодетой березовой роще.

Апрельский хор зябликов

Шоссе обтаяло и по утреннику сухое. Только на самых высоких холмах кое-где начинают обнажаться озими. Малые речки еще не трогались. Все леса звенят зябликами. Хороши в апрельском свете белые березы с их тончайшим сплетением ветвей по голубому.

Земля трудом человека не насытится, сколько ни трудись, все как будто кто-то смотрит на тебя и ждет усилия особенного в понимании. В тревоге без памяти отдаемся труду до изнеможения, а собачка рядом сидит и глазами своими говорит: «Брось пустяки, не вертись, пойми, а потом делай, пойми сразу и начинай». Самая пустая собачонка, а тоже трудно забыть эти глаза.

Искусство играет богами, как куклами…

Искусство — продолжение жизни, а жизнь играет богами, как куклами. Почему и явился такой Розанов: ему в жизни во всем было отказано, а когда явился наконец талант, он был ему все: и богатство, и вечная юность, все было ему в таланте. Тогда он проклял черного бога, мешающего жить, и объявил религию человеческих зародышей, религию святого семени.

Флоренский и Мережковский происходят от католичества, где знание признается тоже даром Бога и им пользуются для укрепления веры. Но едва ли выносимо это для православия, которое в таком отношении к католичеству, как староверство к никонианству. Если, однако, знание не противоречит религии, то в чем же дело, почему вместе с знанием люди теряют веру в Бога (ведь и сам-то Флоренский верит ли?)

14 Апреля. Продолжаются яркие дни с ночными заморозками. В малых речках вода везде идет поверх льда. Напирает везде на дороги и размывает. Трещат рябинники, кое-где изредка посвистывают певчие дрозды. «Давно ли скворец у тебя, Иван Петрович?» — «Дня четыре свистит». Теперь бы только один дождь, и сразу бы явились вальдшнепы. В этом особенность весны: птицы летят по морозцу, а не с водой: день птичьего дождя отсрочился. Наст держит на поле и среди дня.

Птичий дождь.

Я прошел сегодня до Параклита на Дерюзино и оттуда Дерюзинской дорогой домой. Немного таких дней бывает у нас, это воистину святые дни (от прилета зябликов до первого кукования: «святая неделя»).

Остановишься, сядешь на пень отдохнуть, возле где-то поет зяблик, свистит в глубине леса желна, далеко бормочет тетерев. Но если пойдешь по дороге на час, на другой, то, кажется, весь лес густо звенит птицами, потому что голоса по пути в себе собираются и вырастают в себе же чистые березы с раскинутыми по голубому небу нераскрытыми почками в сплетениях тончайших ветвей. Скоро все это кончится в природе: березы оденутся, ручьи протекут, птицы сядут на гнезда. Но собранная певучая роща святых дней в себе остается навсегда.

Параклитский монах поднимал в город навоз на серой кобыле и крикнул: «ну, черт!»

Кто-то из обезбоженной колонии инвалидов имени Каляева пел на весь лес: «вечерний звон, печальный звон», хотя было утро, и было так весело, и колокола запрещены.

Да, монах крикнул: «ну, черт!», а революционер пел: «вечерний звон»! Я подумал: «Как далек человек от согласия с песней земли, даже если бы Шаляпин явился сюда, то не мог бы ничего спеть согласного с пением маленьких зябликов. Только древний монах, пустынножитель, не оскорбил бы природы».

Еще я думал о вере и знании, что не в самом знании заключается источник разногласия с религией (Короленко. Дневник. Т. I.), мы и сейчас можем найти среди верующих католиков много ученых, а у нас есть Флоренский. Но дело в том, что (вероятно, вследствие ошибок, «греха» церкви) знание ускользнуло из церковного руководства и было направлено против церкви как орудие борьбы. Христианином, конечно, можно быть и без знания, но защищать веру в обществе можно только при помощи знания. Поэтому собирать церковь в наше время — это значит привлекать к церкви ученых, которые в наше время являются тайными господами эпохи. Все это, конечно, хорошо известно католикам, и все это делается.

(При первой возможности надо организовать чтение по вопросу о распаде церквей — где же гнездится начало революции).

<На полях> (На привале мы собрались и заспорили, одни охотники говорили, что собак надо драть, другие — обходиться с ними лаской.

— Ну, а ты как думаешь, Илья? — спросили мы молчавшего егеря.

— Я учу, — ответил Илья, — собак лаской, конечно, какая собака, другая требует плетки, но редко, а больше, я думаю, бьют от жестокости, а жестокость бывает от непонимания).

— Жестокость, — сказал Старое, — бывает часто от непонимания. Приходилось вам разбирать заячьи петли? Ну, хорошо, вы это понимаете. А вот приехал ко мне на охоту лесничий. У меня собака была по русакам первая в волости. Разобрал я петлю русака, пустил Завирая. Лесничий стал на пригорке, а русак прошел по дороге. Он на дорогу, и Завирай следом бежит по дороге. Вдруг лесничий видит сметки с дороги и след по снегу. Манит Завирая, а тот понюхал этот свежий след и бежит по дороге дальше. Я подхожу, лесничий говорит: «Вот след, если бы это моя собака, я бы убил ее». Посмотрел я на след и вижу: лапки круглые, значит, беляк, а мы русака гоняли. Я ничего, однако, не сказал и только ответил: «Убить никогда не поздно, не надо только убивать сгоряча». Потом пошли мы дальше по дороге, стали. Слышим, гонит Завирай, и русак бежит прямо на лесничего по дороге назад. Лесничий убил. Завирайло понюхал зайца и дальше, а как дошел до сметки, пустился гнать. Через короткий час лесничий поймал беляка на кругу. А когда Завирайло пришел, я напомнил лесничему: «За что же вы хотели убить Завирайлу?» Он смешался и говорит: «Я не понял». А я ему ответил на это: «Жестокость часто бывает от непонимания».

Меня продолжает волновать Т. В., и все происходит во мне совершенно так же, как бывает у влюбленных. А между тем Т. В. столь непривлекательна как женщина, что даже Ефр. П. не ревнует. Она объясняет мой интерес к ней пережитым с В. В. Розановым. Но мне кажется, не совсем это верно. Я думаю, что моя страсть влюбленности была от одиночества, от жажды встретиться с понимающим другом. Этот чистый душевный процесс тогда маскировался физической потребностью женщины. Потом все это разделилось, животное было удовлетворено семьей, а духовное писательством. Но писательство, в конце концов, разряжает душу излучением в пространство. Раньше казалось, что кто-то, какой-то друг (читатель) явится вследствие этого писания, но потом оказалось, что он никогда не придет и не может прийти. И когда явилась Т. В. вне писательства, и все у нее оказалось мне столь близким, что казалось, душа с душой коснулись физически, до сладострастия. Это было удовлетворением одиночества столь уже привычного мне, что я перестал его ощущать, как будто это у всех, и человек с этим рожден.

<На полях> (Одиночество, доведенное до возможности страстного влюбления в душу другого).

Последний же разговор оттолкнул меня от Т. В. крайней запуганностью ее христианством, ее старцами, и что она даже в одном мне солгала. Мне показалось даже, что при волнении у нее на лице показываются синие трупные пятна, и что в этом старцы виноваты. Убегая от жизни, которая ей не переносима, она запостила себя до умора. Ее жизнь продолжается только в расчете на смерть. Своим бытием она доказывает «темный лик» христианства, открытый ее отцом.