Михаил Пришвин - Дневники 1928-1929

• Название: Дневники 1928-1929
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-268-00566-9

Книга дневников 1928–1929 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) — в 1999 г., пятая (1926–1927) — в 2003 г.

Публикуется впервые.

---

— Ну, что ж, — засмеялся он, — да уж очень дело-то соблазнительное.

— Еще более соблазнительно, — сказал я, — ограбить кого-нибудь в поезде, с револьвером в руке приказать кондуктору остановить поезд, спокойно выйти и скрыться в лесах. Сколько тут риску, так, пожалуй, трудней, интересней, чем вылазка на тигра. Почему бы не заняться? Как это соблазнительно!

Все мальчишки хищники. Ребенок — это «я», который криком заявляет о себе, только о себе с такой силой, что все вокруг взрослые в первый момент немного теряются и как бы отступают и спрашивают: «Что делать?» Повитуха, однако, все знает и является в среду растерянных, как диктатор, берет власть и устремляется против новорожденного хищника. Вскоре спохватываются родители и начинают любовью и злобой ежедневное приручение хищника.

После огромной работы всех общественных сил только редкий выдерживает их натиск и выходит разбойником-грабителем на больших дорогах, большинство становятся средними людьми, т. е. общественниками с постоянной готовностью, если явится подходящий, безнаказанный момент, воспользоваться общественным добром для себя, и небольшая часть, все-таки, вероятно, значительно большая числа явных разбойников, становится проводником социальных инстинктов. Потому я говорю, значительно большая, что иначе непременно все бы разрушилось. (Иллюстрации: «Рождение человека» в деревне и «Беспризорник».)

На искусство в своем происхождении, поэзию, а также на чистую науку я смотрю так, что «вдохновение» при творчестве их происходит от облегченного в человеческих условиях ритма, которым сопровождается работа в природе. Там этот ритм — условие вращения тяжких миров, у нас — ритмический ход образов и мыслей. Если делать ежедневные записи движения в природе, то можно добиться слышания этого внутреннего природного ритма. По-моему, гений человека не огонь похитил с неба, а музыку, и направил ее вначале к облегчению труда, а потом и самый труд сделал через это наслаждением: потому заниматься искусством, наукой и всяким трудом, на который более или менее распространяется ее ритм, стало делом более или менее приятным.

Так говорил отец Спиридон, соборный протоиерей.

11 Октября. Ясный день.

Выслушал у С. биографию Арсеньева. Узнал, что Параскеву Пятницу разрушили, потому что один из ученых, который мог ее отстоять в Малом Совнаркоме, захворал и не явился. Свирин уходит из Музея, потому что работать невозможно: одолели безбожники. Таким образом, во всех областях творчества есть своя Claudophora (то, что мужик назвал «вечностью»: «в советской власти нет вечности).

Покойник Ст. — Скворцов, говорят, был одним из таких разрушителей при всех своих добрых человеческих качествах. Такая была вся револ. русская интеллигенция, которая ничему не училась, кроме делания революции, в этом была ее «вечность». Семашко в некрологе пишет о «чуткости» всех старых большевиков. Значит, у новых нет даже этого единственного, чем обладали революционеры: чуткости к человеческой боли.

N. предвидит полное разрушение русской культуры и превращение страны в колонию Европы и Америки. Я же не могу себе представить этого по чувству языка многомиллионного народа, который находится еще в состоянии «устной словесности».

Культурный работник — это человек, который в труде своем использует рабочую ценность идеи вечности.

Утята и ребята

Мне оставалось до полей пройти только кузницу, и я…

Последний дом в деревне была кузница. Тут на дороге в пыли я увидел деревенских ребят, которые бросали во что-то шапками. Когда я к ним подошел, возня была кончена, и у ребят в руках было по утенку. Я узнал от них, что это дикая утка чирок-свистунок переводила утят своих через дорогу из болотистого леса в поля, очевидно, намереваясь пробраться полями к плесам озера Полу барского. Путешествие семьи было очень понятно: весной, когда совершалась кладка яиц, озеро далеко разливалось, и прочное место для гнезда можно было найти версты за три от озера на кочке в лесных болотах. А когда утята вывелись, подросли, стали способны для перехода к озеру, оно оказалось от леса в расстоянии трех верст. В местах, закрытых от человека, зверя и ястреба, мать шла впереди, утята, посвистывая, позади. В опасных местах мать пускала детей вперед и сама шла назади, чтобы не упускать утят из виду во время всегда возможного нападения. И около кузницы, переходя дорогу, она, конечно, их пустила вперед. Ребята увидели и зашвыряли их шапками. Все время, пока они их ловили, мать чирок-свистунок или бегала за ними с раскрытым клювом, или перелетала на несколько шагов в разные стороны. Ребята легко могли бы и мать сбить шапкой и схватить.

— Что вы будете с ними делать? — спросил я ребят строго.

Они струсили и ответили:

— Пустим!

— Вот «пустим!» — сказал я, — зачем же было ловить. Где теперь мать?

— А вот сидит! — хором крикнули ребята.

И все указали мне на близкий холмик парового поля: наверху его действительно сидела уточка с раскрытым от волнения клювом.

— Живо! — приказал я ребятам, — идите к ней и возвратите утят.

Они как будто даже обрадовались и бросились с утятами на холмик. Мать отлетела на несколько шагов, и когда ребята оставили утят и вернулись на дорогу, бросилась к ним. По-своему она им что-то быстро сказала и побежала к овсяному полю, за ней побежали утята, пять штук. И так по овсяному полю семья продолжала свой путь к озеру.

Радостный снял я шляпу и, помахав ею, крикнул:

— Счастливый путь!

Ребята засмеялись.

— Что вы, глупые, смеетесь, — сказал я ребятам, — думаете, легко провести утят в озеро. Снимайте шапки живо, кричите: «до свидания!»

И те же самые шапки, которые только что били утят, поднялись в воздух, и закричали все разом ребята:

— До свидания, до свидания, утята!

12 Октября. Вчера видел гусей. Петя на днях журавлей. Летят.

Помню щипцы, я спрашивал: «Что такое?», мне отвечали: «Это щипцы для сальных свечей, снимают нагар». Щипцы очень хорошо помню, вид их вроде ножниц с кубиком на конце, а сальных свечей в хороших домах уже не было, свечи были уже стеариновые. Еще помню серники, спички с красной головкой на желтом: красное — это фосфор для зажигания, желтое — сера для разжигания. Чиркнешь во мраке по стене головкой, остается светлая волнующая полоса, а на спичке в это время загорается сера мало светящим голубым огоньком, и если не отвернешься от него, так ужасно в нос шибанет, что долго в себя не придешь.

Пендрие — яркий осколок твердокаменного фундамента европейской цивилизации, с такого типа людьми и будет встречаться средний гражданин, а также рабочий, крестьянин, если Россия будет колонией.

Еще немец, лесничий Обрехт, охотник, врет на героя (он и медведь) с глупейшим самолюбием (рассказ Трубецкого: сидели, выпивали, гончие зайца гоняли. Т-й один вышел к собакам, убил зайца и возвращается. Обрехт был поражен. Но, быстро сообразив, посмотрел внимательно на зайца и сказал: «И это тот самый, он был возле меня и сидел так близко, что я пожалел его стрелять»).

Иностранцы в России проглядываются насквозь в своей типичности вплоть до анекдота, для всех них совершенно одинакового. Но там на месте почему-то нет анекдота, и ко всему народу относишься благоговейно.

Описание дня животных:

Журавли еще на гнездах, разбросанных в глухих лесных болотах, далеко друг от друга по зорям между собой перекликались, вроде как у нас по утрам говорят: «здравствуйте!». А когда дети выросли, они все между собой сошлись и стали вместе летать на поля кормиться.

Бекасы по вечерам сходились у болотного пруда, берега которого сильно растоптала скотина. Но они прилетели сюда, не сговариваясь, каждый знал себя и прилетал вечером для поиска червей в растопах. Их соединяла грязь…

Перемены у животных совершаются в отношении человеческой жизни так медленно! Мы со своей жизнью короткой и сильной проносимся, как на улице легковой автомобиль мимо воза: эти возы с автомобиля кажутся неподвижными, так и жизнь видов птиц, зверей и растений представляется одинаковой: как пел соловей нашим дедам, так и нам поет, соловей и соловей. А еще потому не замечаем мы в них перемен, что далеко от них, все равно как далекие от нас японцы — люди! и то кажутся при первой встрече так похожи друг на друга, что нет возможности отличить гражданина Хи-ку-яна от гражданина Си-ку-яна. Мы, люди, посредством своего сознания оборвали множество передаточных ремней на колеса природы, отчего наши собственные колеса завертелись с величайшей скоростью. В нашей воле, однако, осталась возможность снова надеть ремень на себя и двигаться почти так же медленно, как и в природе. Только редко находятся люди, которые сами на себя надевают ремни, обыкновенно одни люди надевают ремни на других и тот, кто надевает, — это свободные люди, и на кого надевают, теперь рабочие, раньше назывались рабы. От совместного дела выдумки свободных и труда рабочих получается некоторое накопление силы, которая постепенно сообщает относительную скорость ритма жизни и рабочим, так что и они даже в земледельческом труде не в состоянии больше замечать ни перемен в движении природы, ни различать их особи при собственном скором движении. Даже наиболее чутким из них к своим родственникам, поэтам, удается на скором ходу разглядеть какие-то светлые и темные пятна, называемые днями и ночами… все попытки их приблизиться безуспешны: жизнь коротка. Попытки ученых вникнуть в природу все кончаются добыванием новой скорости, которая сообщает им новое движение.