Лорен Оливер - Delirium/Делириум

• Название: Delirium/Делириум
• Автор: Лорен Оливер
• Жанр: Современные любовные романы

Роман Лорен Оливер — это ошеломительная история любви, произошедшая в мире, где любовь под запретом. Когда-то любовь была самой важной вещью в мире, люди могли отправиться на другой конец света, чтобы найти её. Они лгали во имя любви, даже убивали ради неё. Но, наконец, был найден способ лечения — его назвали Исцелением. Теперь всё иначе. Учёные в состоянии забрать у любого человека способность любить, и правительство постановило, чтобы каждый, достигший 18 лет, прошёл через процедуру Исцеления.

Лина Хэлоуэй всегда с нетерпением ждала, когда же наступит день ее Исцеления. Жизнь без любви — это жизнь без боли, размеренная, заранее спланированная и счастливая. Но за 95 дней до Процедуры с Линой происходит невероятное — она встречает Алекса. В результате Лине сначала приходится бороться с собственными предрассудками, а потом и в открытую бросить вызов обществу.

Огромная благодарность моему другу и лучшему в мире редактору Linnea. Эва, я тебя люблю! Спасибо olvik за прекрасную обложку!

sonate10

---

Я настолько сбита с толку, что всё происходящее кажется мне полной бессмыслицей, нелепым сном. Мадам аттестатор номер один приподнимается со стула со словами: «Что ещё за чёрт?..»

Одновременно Очкастый говорит:

— Сядьте, Хелен. Я пойду посмотрю, что там стряслось.

Но в эту секунду голубая дверь распахивается, и в комнату врывается стадо коров! Настоящих, живых, исходящих пóтом, мычащих коров!

«А ведь и впрямь бешеное стадо!» — думаю я, и на очень короткое мгновение даже переполняюсь гордостью оттого, что так точно определила характер шума.

Но потом я соображаю, что на меня несётся поток очень больших, не помнящих себя от страха животных; ещё немного — и меня попросту растопчут.

Мгновенно бросаюсь в угол и прячусь за операционным столом. Здесь я в полной безопасности. Осторожно высовываю голову — хоть одним глазком взглянуть на то, что творится. Аттестаторы запрыгнули на стол, зажатый между коричневыми и пестрыми боками коров. Мадам вопит во всю мочь своих лёгких, ей вторит Очкарик: «Успокойтесь! Успокойтесь!» — и при этом цепляется за неё, словно утопающий за спасательный круг.

Полный сюр. Головы некоторых коров украшены париками, а на других кое-как напялены прозрачные халаты наподобие тех, который сейчас на мне. На секунду у меня возникает мысль, что я сплю. Может, вообще весь этот день мне только приснился; вот проснусь и обнаружу, что лежу дома в своей постели и сейчас утро моей Аттестации. Но тут я вижу, что на боках у бурёнок написано: «НЕ НА ИСЦЕЛЕНИЕ. НА УБОЙ». Слова наляпаны чернилами как раз над аккуратными клеймами, удостоверяющими, что животные предназначены на убой.

По спине у меня бежит холодок. Всё становится на свои места. Каждую пару лет Изгои — люди, живущие в Дебрях, в диких местах, существующих между цивилизованными городами и поселениями — проникают в Портленд и устраивают акции протеста. Однажды они заявились ночью и на всех дверях, где жили известные учёные, нарисовали красные черепа. В другой раз они проникли в здание центрального управления полиции, откуда координируются действия патрулей и охраны во всём городе, и ухитрились вытащить всю мебель, включая кофейные автоматы, на крышу. Вообще-то это ужасно смешно — и поразительно, особенно если принять во внимание, что штаб-квартира полиции по идее должна быть самым надёжно охраняемым зданием в городе. Люди, живущие в Дебрях, не рассматривают любовь как болезнь и не верят в Исцеление. Они считают его жестокостью. Отсюда и девиз на коровьих боках.

Ага, теперь я понимаю: бурёнки одеты как те, кто проходит Аттестацию. Как будто мы — лишь стадо предназначенного на убой скота.

Коровы понемногу успокаиваются. Они больше не мечутся, просто бродят по лаборатории туда-сюда. Мадам аттестатор размахивает зажатой в ладони планшеткой, пытаясь отогнать бурёнок — мычащих, толкающих стол своими задами и пытающихся пообедать бумагами, рассыпанными по столешнице. Да это же заметки аттестаторов, соображаю я, как раз когда одна корова хватает листок и принимается его жевать. Слава тебе, Господи. Может, эти жвачные слопают все заметки, тогда аттестаторы, глядишь, и позабудут, что я облажалась по полной. Спрятавшись за операционным столом, в безопасности от ужасных тяжёлых копыт, я вынуждена признать, что вся эта катавасия безумно смешна.

И вот тогда я слышу... Непонятно, как мне это удалось, но несмотря на мычание, грохот и крики я слышу у себя над головой смех — короткий, низкий, музыкальный, словно кто-то берёт несколько нот на фортепиано...

Наблюдательная галерея. Там стоит парень и смотрит на бедлам внизу. И он смеётся.

В тот момент, когда я вскидываю на него глаза, его взгляд падает на моё лицо. У меня замирает дыхание, и всё вокруг на мгновение застывает, словно я смотрю на парня через объектив камеры, беру его крупным планом, и весь мир останавливается в этот кратчайший миг между открытием и закрытием затвора.

Волосы у него золотисто-бронзовые, цвета листьев, едва тронутых осенью, а глаза — яркие, тёмно-янтарные. Мгновенно соображаю, что он, конечно же, причастен к тому, что происходит. Он, само собой, из тех, кто живёт в Дебрях, он Изгой. Страх стискивает мне сердце, и я открываю рот, чтобы что-нибудь крикнуть, хоть и не уверена что именно; но как раз в эту секунду он встряхивает головой, и я не в силах выдавить из себя ни звука. А потом он делает кое-что совсем уже немыслимое.

Он мне подмигивает.

Ну наконец-то, сирена! Она взвывает так оглушительно, что мне приходится заткнуть уши руками. Перевожу взгляд вниз: видели ли аттестаторы этого парня? Но они пока ещё развлекаются танцами на столе. Когда я снова вскидываю глаза вверх, его там уже нет.

Глава 5

Наступил на палку — умирает папка.
Провалился в ямку — умирает мамка.
На камень наткнулся — сам чуть не загнулся.
Ты смотри, куда идешь,
Не то всех кругом убьёшь!

— Детская считалочка, обычно сопровождаемая прыжками через скакалку или хлопками.

В ту ночь мне снова приснился тот же сон.

Я стою на краю белого песчаного обрыва. Земля подо мной плывёт, начинает крошиться, разлетается в пыль и падает, падает, падает на тысячу футов вниз в океан. Волны, покрытые белыми шапками пены, дробятся и плещут с такой яростной силой, что кажется, будто вода кипит. Я не помню себя от страха, боюсь упасть, но почему-то не в силах двинуться ни взад, ни вперёд, хотя и ощущаю, как уходит почва из-под ног: миллионы молекул перестраиваются, распадаются и уносятся ветром в мировое пространство. Я неизбежно, в любую секунду, упаду.

И в тот момент, когда я осознаю, что подо мной больше ничего нет, кроме воздуха, что в следующее мгновение ветер засвистит у меня в ушах, когда я устремлюсь вниз, в воду, — в этот момент волны подо мной на секунду успокаиваются, и под их поверхностью я вижу лицо моей мамы, бледное, распухшее, в синих пятнах... Она смотрит на меня, рот раскрыт, словно в крике, руки широко раскинуты, как будто она хочет обнять меня.

И тогда я просыпаюсь. Всегда в один и тот же момент.

Подушка влажная. В горле саднит. Я плакала во сне. Рядом со мной свернулась калачиком Грейс — одна щёчка плотно прижата к простынке, рот приоткрыт; она тихонько, еле слышно дышит. Каждый раз, когда меня мучают кошмары, Грейси залезает ко мне в постель. Наверно, она как-то умудряется почувствовать, что мне плохо.

Я убираю с её лица свесившиеся на него волосы и вытаскиваю из-под её мягких плечиков пропитанную моим потом простыню. Вот кого мне будет жаль покинуть, когда придётся уйти из этого дома. Нас сблизили общие тайны, мы накрепко связаны ими. Она единственная, кто знает об Оцепенении — состоянии, в которое я иногда впадаю, лежа в постели. Это ощущение чёрного студёного провала, когда заходится дыхание, и я беспомощно хватаю ртом воздух, как бывает у человека, провалившегося в ледяную полынью. В такие ночи — хотя и знаю, что это нехорошо и не допускается законом — я вспоминаю те странные и ужасные слова: «Я люблю тебя», — и пытаюсь почувствовать их вкус у себя на языке, и снова слышу их ритмичную мелодию в устах моей матери.

И конечно, я крепко храню её секрет. Я единственная, кто знает: Грейси не умственно отсталая, не дурочка какая-нибудь. С ней вообще всё в полном порядке. Просто никто, кроме меня не слышал, как она разговаривает. Как-то ночью она забралась в мою постель, а я проснулась очень рано, когда ночные тени на стенах нашей спальни начинают понемногу размываться и исчезать. Грейси лежала рядом со мной и тихонько хныкала в соседнюю подушку. Она засунула одеяло в рот, так что я с трудом расслышала, что она говорит, и твердила одно и то же слово: «Мамочка, мамочка, мамочка...» — словно хотела прогрызться к нему сквозь одеяло, словно это слово душило её во сне. Я обвила её руками, прижала к себе, и через некоторое время, показавшееся мне несколькими часами, она, утомившись, заснула; её тело расслабилось, следы слёз подсохли на опухшем личике...

Вот почему она не разговаривает. Все остальные слова слились для неё в это единственное, которое эхом отзывается в тёмных закоулках её памяти: «Мамочка».

Я знаю. Я помню.

Сажусь на постели и вижу, как стены спальни постепенно светлеют; слушаю крики чаек, делаю глоток воды из стакана, стоящего на тумбочке рядом с кроватью. Сегодня второе июня. Еще девяносто четыре дня.

Ради Грейс я бы хотела, чтобы нашли способ начинать лечение в более раннем возрасте. Утешаю себя мыслью, что когда-нибудь настанет и день её Процедуры. В этот день она тоже будет спасена, и прошлое с его страданиями уйдёт из её памяти.

В один прекрасный день нас всех ожидает спасение.

*

К тому времени как я встаю и тащусь на завтрак с чувством, будто у меня в глазах кто-то песок перемалывает, уже известна официальная версия вчерашних событий в лабораториях. Кэрол готовит завтрак, наш маленький телевизор тихо мурлычет, и приглушённые голоса дикторов опять нагоняют на меня сонливость: «Вчера вследствие несогласованных действий грузоперевозчиков транспорт со скотом, предназначенным на убой, попал в лаборатории вместо положенного груза медикаментов. Результатом стал беспрецедентный в своей комичности беспорядок, который вы наблюдаете на экранах». Основная нить сюжета: медсёстры визжат и шлёпают мычащих коров планшетками по бокам.