Лорен Оливер - Delirium/Делириум

• Название: Delirium/Делириум
• Автор: Лорен Оливер
• Жанр: Современные любовные романы

Роман Лорен Оливер — это ошеломительная история любви, произошедшая в мире, где любовь под запретом. Когда-то любовь была самой важной вещью в мире, люди могли отправиться на другой конец света, чтобы найти её. Они лгали во имя любви, даже убивали ради неё. Но, наконец, был найден способ лечения — его назвали Исцелением. Теперь всё иначе. Учёные в состоянии забрать у любого человека способность любить, и правительство постановило, чтобы каждый, достигший 18 лет, прошёл через процедуру Исцеления.

Лина Хэлоуэй всегда с нетерпением ждала, когда же наступит день ее Исцеления. Жизнь без любви — это жизнь без боли, размеренная, заранее спланированная и счастливая. Но за 95 дней до Процедуры с Линой происходит невероятное — она встречает Алекса. В результате Лине сначала приходится бороться с собственными предрассудками, а потом и в открытую бросить вызов обществу.

Огромная благодарность моему другу и лучшему в мире редактору Linnea. Эва, я тебя люблю! Спасибо olvik за прекрасную обложку!

sonate10

---

Я побежала.

*

Когда я заскакиваю в раздевалку, Ханна завязывает шнурки, поставив ногу на скамейку. Скажу вам по громадному секрету — мне ещё и потому нравится бегать с Ханной, что это единственная-разъединственная вещь, которая мне удаётся лучше, чем ей. Но, само собой, я ни за какие коврижки не признаюсь в этом.

Не успеваю я скинуть с плеча сумку, как подружка кидается ко мне и хватает за руку.

— Нет, как тебе это нравится? — восклицает она, давясь смехом, а её глаза — калейдоскоп красок: голубой, зелёной, золотой — сверкают, как всегда, когда она возбуждена. — Ведь козе ясно — это дело рук Изгоев! Ну, хм, по правде, все так и говорят.

Мы одни в раздевалке — все спортивные команды распущены до следующего сезона — но я инстинктивно оглядываюсь:

— Не ори так! С ума сошла?

Она немного стушёвывается, теребит волосы, перебрасывает их через плечо.

— Расслабься. Всё в порядке, я даже кабинки в туалете проверила. Мы одни, можешь не беспокоиться.

Я открываю шкафчик, которым пользовалась все десять лет в школе св. Анны. Его дно устлано обёртками от жевательной резинки, какими-то бумажками, словом, всяким мусором, а на всём этом аккуратно сложены стопкой мои принадлежности для бега: шорты, майка, пара кроссовок, форменный свитер команды по кроссу, десяток полупустых флаконов дезодоранта, кондиционер и духи. Через неполные две недели я распрощаюсь со школой и больше никогда не загляну в этот шкафчик. На секундочку мне становиться чуть-чуть грустно. Думайте, что хотите, но мне всегда нравились смешанные запахи спортзала: моющего средства, дезодоранта, футбольных мячей и даже неизбежный, всепроникающий запах пота. Вот так оно всё в жизни и происходит: ты ждёшь-ждёшь, кажется — а, глупости, ещё целая вечность впереди. А потом — раз! — оно уже здесь и уже прошло, и тебе хочется отмотать всё обратно к тому моменту, когда ещё ничего не случилось...

— И кто это «все»? В новостях сказали, что это всего лишь ошибка, груз не туда направили или как-то так. — Я чувствую необходимость повторить официальную версию, хотя не хуже Ханны знаю, что это чушь собачья.

Она садится на скамейку верхом и наблюдает за мной. Как всегда, ей наплевать на тот факт, что я терпеть не могу, когда кто-нибудь смотрит на меня во время переодевания.

— Не прикидывайся дурочкой, — говорит она. — Если уж так сказали в новостях, то, значит, сто процентов — враньё. К тому же — каким идиотом надо быть, чтобы перепутать коров с медикаментами? Или они так сильно похожи друг на друга?

Я пожимаю плечами. Конечно, она права.

Ханна по-прежнему не сводит с меня глаз, и я чуть-чуть отворачиваюсь. Я стесняюсь своего тела, совсем не то, что Ханна или другие девочки в нашей школе. У меня всегда было такое чувство, будто как раз в самых важных местах у меня недоработки. Словно меня рисовал художник-любитель: издалека и если не присматриваться — то ещё ничего, а как начнёшь разглядывать повнимательней — так ошибки и промашки сами собой лезут в глаза.

Ханна выпрямляет одну ногу и начинает растягиваться, не позволяя, однако, разговору затихнуть. У неё какое-то особое пристрастие к Дебрям; ни у кого другого из моих знакомых такого нет.

— Если вникнуть, то это просто обалдеть можно. Подумай только, как надо всё спланировать и так далее. Да ведь нужно, по крайней мере, четыре или пять человек, чтобы всё осуществить!

Я сразу же вспоминаю парня, стоящего на галерее, его яркие, цвета осенних листьев волосы, его манеру, хохоча, запрокидывать голову — кажется, мне даже видно было его нёбо. Я никому не рассказала о нём, даже Ханне. А наверно, надо бы...

А Ханну несёт дальше:

— Кто-то ведь должен был ввести коды доступа. Может, какой-нибудь симпатизёр...

Входная дверь раздевалки хлопает, мы с Ханной подскакиваем и смотрим друг на друга большими глазами. По линолеуму шаркают чьи-то шаги. Поколебавшись пару секунд, Ханна переходит на безопасную тему — о цвете мантий для торжественной церемонии выпуска. В этом году они будут оранжевыми. Как раз в этот момент, крутя на пальце свисток, между рядами шкафчиков проходит миссис Джонсон, наша преподавательница физкультуры.

— И то хорошо, что не коричневые, как в Филстон Преп, — подхватываю я, хотя и слушала Ханну вполуха. Сердце у меня бýхает, словно молот, я всё ещё думаю о том парне и одновременно соображаю — не услыхала ли миссис Джонсон слова «симпатизёр». Но она ничего не говорит, только кивает нам, проходя мимо, так что, скорее всего, навряд ли.

Кажется, я здорово насобачилась — говорю одно, а думаю совсем другое, прикидываюсь, что слушаю, когда на самом деле витаю в другом месте, притворяюсь спокойной и довольной, когда меня так и распирает от бешенства. Это одна из тех способностей, которая совершенствуются с годами. Как показывает жизненный опыт, тебя всегда слушают. Когда я в первый раз говорила по мобильному телефону, которым пользуются тётушка с дядюшкой, то всё удивлялась, с чего бы это в мой разговор с Ханной всё время лезут какие-то помехи, причём через равные промежутки времени, пока тётушка не объяснила, что так работают правительственные прослушивающие устройства. Они произвольно подключаются к разным телефонным беседам, записывают их, мониторят разговоры по ключевым словам типа «любовь», «Изгои» или «симпатизёры». Прослушивание ни на кого специально не направлено, всегда делается случайно, чтобы никому не было обидно. Да только так ещё хуже. У меня, например, всегда такое чувство, будто чей-то гигантский вращающийся глаз, словно прожектор, в любую секунду может пройтись по мне и высветить мои крамольные мысли, как вечно вращающийся луч маяка выхватывает из тьмы зазевавшуюся летучую мышь.

Иногда я чувствую, что существуют две меня, одна поверх другой: я, которая на поверхности, которая кивает, когда от неё этого ждут, и говорит то, чего от неё ждут; и другая я, более глубокая, та, что видит сны, сомневается и говорит «серый». По большей части они обе прекрасно уживаются и не мешают друг другу, так что я и не замечаю трещины между ними. Но иногда я ощущаю, будто во мне два совершенно разных человека и они в любую секунду могут разорвать меня пополам. Как-то я рассказала об этом Рейчел. Она лишь улыбнулась и сказала, что после Процедуры всё пройдёт. После Процедуры, по её словам, всё будет тишь да гладь и жизнь пойдёт легко и приятно, день да ночь — сутки прочь.

— Готова, — говорю я, закрывая шкафчик. Мы ещё слышим, как миссис Джонсон, насвистывая, расхаживает по туалету. Вот доносится звук слива, потом шумит вода в умывальнике.

— Моя очередь выбирать маршрут, — сверкнув глазами, заявляет Ханна, и не успеваю я открыть рот, чтобы возмутиться и запротестовать, как она наклоняется и шлёпает меня по плечу: — Засалила! Тебе водить! — после чего соскакивает со скамейки и, хохоча, вылетает в дверь, так что мне ничего не остаётся, как припустить вдогонку.

С утра прошёл дождь, стало прохладнее. От луж на улицах поднимается пар, окутывая Портленд лёгкой, сияющей дымкой. Небо над нашими головами ясно-синее, серебряный залив тих и спокоен, удерживаемый на месте гигантским кушаком берега.

Я не спрашиваю Ханну, куда она направляется, но не удивляюсь, когда она ведёт нас к Старому Порту, к пешеходной дорожке, бегущей вдоль Коммершиал-стрит и выводящей к лабораториям. Мы стараемся придерживаться улиц поуже, где движение поменьше, но, кажется, толку чуть. Сейчас три тридцать, конец учебного дня, улицы полны учеников и студентов, возвращающихся домой. Мимо проползает несколько автобусов и даже пара машин. Повстречать автомобиль — хорошая примета; когда они проезжают, люди вытягивают руки и проводят ладонями по сверкающим крыльям, по чисто вымытым окнам, отчего они вскоре напрочь захватаны пальцами.

Мы с Ханной бежим бок о бок и передаём друг другу свежие сплетни. Но о вчерашних неудачных Аттестациях, как и об Изгоях — ни слова. Слишком много народу кругом. Вместо этого она рассказывает мне о своём экзамене по этике, а я ей — о том, как подрались Кора Дервиш и Минна Уилкинсон. А ещё мы болтаем об Иве Маркс — её не было в школе с прошлой среды. Ходят слухи, что регуляторы застукали Иву в Диринг Оукс Парке после наступления комендантского часа — с парнем.

Такие слухи об Иве ходят уже много лет. Просто она из тех, кто вечно даёт почву сплетням и пересудам. У неё белокурые волосы, но она постоянно делает в них маркерами полоски самых разных цветов; а когда мы четыре года назад ходили всем классом в музей, то, проходя мимо группы ребят из Спенсер Преп, она сказала, да так громко, что это точно слышал кто-то из сопровождающих нас взрослых: «Вон того я бы с удовольствием поцеловала прямо в губы». Поговаривают, что её таки однажды поймали с одним парнем из десятого класса, но она отделалась лишь внушением, потому что не выказывала никаких признаков deliria. Людям свойственно ошибаться, это результат химического и гормонального дисбаланса, который в некоторых случаях ведёт к противоестественным вещам: например, когда парни чувствуют влечение к парням, а девушки — к девушкам. Такие импульсы тоже выправляются в ходе лечебной Процедуры.