Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

Ин Боцзюэ вынул из рукава серебро и протянул Шутуну. Тот развернул узелок. В нем лежало четыре крупных слитка и мелочь.

— Не посмею отказать вам, батюшка Ин, — говорил слуга. — Только велите им пяток лянов прибавить, тогда с батюшкой попробую поговорить. Правда, не знаю, согласится ли он. Вчера вот по тому же делу сам дядя У Старший приходил, а батюшка ему отказал. Так куда ж мне, козявке, с ним тягаться. Я вам честно говорю: серебро это не мне одному достанется. Придется с матушкой Шестой поделиться. Обходным путем надо действовать. У нее ведь сын родился. Если она слово замолвит, все будет в порядке.

— Коли так, я с ними поговорю, — сказал Ин. — Только ты не забудь, а то они вот-вот за ответом придут.

— Не знаю, когда батюшка возвратится, — отвечал Шутун. — Вели им завтра с утра приходить.

Ин Боцзюэ удалился. А Шутун отнес серебро в лавку, где отвесил полтора ляна. На них он купил кувшин цзиньхуаского вина, пару пареных уток и пару кур. Цянь ушел на свежую рыбу и окорок, два цяня — на печенье и пирожки с фруктовой начинкой и цянь — на сладкий слоеный пирог. Покупки он отнес к Лайсину и попросил его жену, Хуэйсю, приготовить как полагается. Цзиньлянь в тот день не оказалось дома. Она с утра отправилась в паланкине за город на день рождения матушки Пань. Шутун велел Хуатуну положить кушанья в квадратную коробку и отнести к Ли Пинъэр, а потом и сам пошел к ней с кувшином вина.

— От кого это? — спросила Пинъэр.

— От брата Шутуна, — отвечал Хуатун. — В знак его сыновнего к вам почтения, матушка.

— Вот арестант! — засмеялась Пинъэр. — С чего ж такое почтение?

Через некоторое время явился и Шутун. Пинъэр сидела на позолоченной кровати. На изваянной из нефрита белоснежной руке ее сверкали золотые браслеты. Она держала выточенную из черепашьего панциря кошечку, играя ею с ребенком.

— Кому это ты принес кушанья, арестант? — спросила она.

Шутун улыбался и молчал.

— Молчишь? Чего ж смеешься? — допытывалась Пинъэр.

— Кого мне почитать, как не вас, матушка! — проговорил слуга.

— Ни с того ни с сего — такие знаки внимания? — недоумевала Пинъэр. — И дотрагиваться не буду, пока не объяснишь. Говорят, благородный не коснется пищи от неизвестного.

Шутун открыл кувшин, расставил на маленьком столике закуски и попросил Инчунь подогреть вино. Наполнив чарку, он обеими руками поднес ее Пинъэр и опустился на колени.

— Выпейте, матушка, и я все вам объясню, — упрашивал Шутун.

— Нет, ты объясни, потом я выпью, — настаивала Пинъэр. — А нет — так стой хоть весь век. Встань и скажи, в чем дело.

И Шутун рассказал ей, как Ин Боцзюэ просил похлопотать за юнцов.

— Он хлопотал за Хань Даого, — объяснял Шутун, — и ему неудобно теперь за юнцов заступаться. Вот он меня и просил обратиться к вам, матушка. А батюшка спросит, не говорите, что я вам сказал. От деверя Хуа Старшего, мол, посыльный приходил. А я пойду в кабинет, напишу просьбу, а как вернется батюшка, ему и вручу. Вот, мол, матушка просила передать. А вас, матушка, я тоже попрошу замолвить словцо. Их и так вчера по приказу батюшки избили. Батюшка собирается судить их со всей строгостью. Если б удалось их освободить, это было бы с вашей стороны, матушка, великим благодеянием.

— Вот оно что! — сказала, улыбаясь, Пинъэр. — Ну, это пустяки! Обожди, я с батюшкой поговорю, и все уладится. И для чего ты только так старался? Ах, негодник! С них, наверно, вытянул?

— Не скрою, матушка, они мне пять лянов дали.

— Ах ты, ловкач! Тоже умеешь, оказывается, деньги зарабатывать, — заметила Пинъэр.

Она не захотела пить из маленьких чашек и велела Инчунь подать две больших серебряных чары в форме сплетенных цветов. Она выпила две чарки, а потом налила и Шутуну.

— Я не буду, — ответил слуга. — Зардеешься, еще батюшка заметит.

— Не бойся, я ж тебя угощаю, — сказала Пинъэр.

Шутун отвесил земной поклон и залпом осушил чарку. Пинъэр наложила целое блюдо всяких кушаний и поставила его перед слугой. С ней за компанию он выпил еще две чарки и, опасаясь, как бы не раскраснелось лицо, ушел. В лавке оставалась половина сладостей и кушанья. Шутун расставил их на буфете, достал кувшин вина и пригласил приказчика Фу, Бэнь Дичуаня, Чэнь Цзинцзи, Лайсина и Дайаня. Они, как вихрь, налетели, и скоро на буфете было пусто, хоть шаром покати. Только Пинъаня забыли позвать, и тот сидел у ворот, насупленный и злой.

После обеда от загородного друга возвратился домой Симэнь. Пинъань ничего ему не сказал, а Шутун, заслышав хозяина, кое-как собрал посуду и бросился в кабинет, чтобы помочь хозяину раздеться.

— Кто-нибудь был? — спросил Симэнь.

— Никого не было.

Симэнь разделся, снял шапку и, оставшись в головной повязке, проследовал в кабинет. Шутун подал ему чаю. Он отхлебнул глоток и отставил чай.

— Где ж это тебя угостили? — спросил он румяного Шутуна.

Тот пошел к письменному столу и, вынув из-под тушечницы бумагу, протянул ее Симэню.

— Вот матушка Шестая письмо мне передала, — сказал он. — Говорит, дядя Хуа Старший прислал, насчет тех молокососов. Матушка велела вам передать и поднесла мне чарку вина.

Симэнь распечатал письмо. В нем говорилось: «Чэ Дань и остальные преступники уповают на Вашу милость…». Симэнь пробежал письмо глазами и протянул Шутуну.

— Убери в ящик! — приказал он. — Вели посыльному, чтобы завтра подал мне в управе.

Шутун спрятал письмо и встал рядом с хозяином. На лице у него играл румянец, алели ароматные уста, сквозь которые проглядывали ровные белоснежные зубы. Симэнь не мог сдержаться и заключил его в объятья. Их уста сомкнулись в горячем поцелуе. Из уст Шутуна пахло душистым чаем и корицей, весь он благоухал ароматами. Симэнь расстегнул ему халат, снял штаны и обнял пониже талии.

— Поменьше пей! — наказывал он. — Как бы не поблекла твоя красота.

— Я больше не буду, батюшка, — прошептал Шутун.

Только они приступили к делу, как у ворот послышался шум. Прискакал всадник, одетый в синее платье слуги. Спешившись, он поклонился привратнику и спросил:

— Здесь проживает его превосходительство господин надзиратель Симэнь?

Пинъань был не в духе. Обиженный на Шутуна, он отвернулся и молчал. Прибывший ждал ответа.

— Я посыльный от столичного воеводы его превосходительства господина Чжоу, — пояснил он. — Велено передать пакет господину Симэню. Завтра состоятся проводы начальника крепости Синьпин его превосходительства господина Сюя. Угощение будет в монастыре Вечного блаженства. Участвуют инспектор пехоты и конницы Цзин, надзиратель Ся и господин Чжан из крепости, каждый вносит по ляну. С остальных деньги собраны. Прошу тебя, брат, доложи хозяину. Я жду ответ.

Пинъань взял, наконец, пакет и удалился. Узнав, что хозяин в кабинете в саду, Пинъань отправился туда. Только он миновал сосновую аллею, видит — под окном на веранде сидит Хуатун и подает ему знак рукой. Пинъань сразу смекнул, в чем дело, и, подойдя к окну, стал прислушиваться. Из комнаты доносились вздохи, скрипнула половица.

— Выпрямись немного, сынок, — говорил Симэнь. — Вот так, и не двигайся.

Потом в комнате стихло. Через некоторое время вышел Шутун полить Симэню на руки. Заметив под окном Пинъаня с Хуатуном, он весь вспыхнул и исчез в кабинете. Пинъань с пакетом направился вслед за ним. Симэнь взял кисть и расписался.

— Обратись к матушке Второй, — наказал он. — Пусть выдаст лян серебром. Вели зятю запечатать и передай посыльному.

Пинъань ушел. Шутун вынес воды, и Симэнь стал мыть руки, а потом пошел к Пинъэр.

— Вина не хочешь? — спросил он Пинъэр. — А то велю служанке подогреть.

Симэнь увидел под столом кувшин цзиньхуаского вина.[506]

— А это откуда? — спросил он.

Пинъэр неудобно было говорить о Шутуне.

— Мне как-то захотелось, — сказала она, — я и послала слугу купить. Вот открыли, выпили несколько чарок, а остальное стоит.

— Ну, зачем так?! — досадовал Симэнь. — В передних покоях вон сколько вина стоит, а ты серебро тратишь. Я ж на днях у южанина Дина взял в долг целых сорок жбанов хэцинского вина.[507] Вон, в западном флигеле стоит. Захочешь, вели слуге, он тебе принесет.

У Пинъэр после угощения остались нетронутыми жареная утка, курица и свежая рыба. Она велела Инчунь накрыть стол, подрезать на блюдо копченого мяса и села за компанию с Симэнем. Он даже не спросил, откуда взялись деликатесы, потому что они были обычны в доме. Яства подавали не только гостям, они же входили в повседневное питание.

— Мне Шутун письмо показывал, — вдруг вспомнил Симэнь. — Это ты ему передала?

— Да, мне от деверя Хуа вручили, — отвечала Пинъэр. — Просили юнцов помиловать.

— Шурин У тоже просил, — заметил Симэнь. — Если б не их просьбы, я бы засудил этих лоботрясов. А так, всыплю им завтра как следует, и пусть идут на все четыре стороны.