Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

— Смотри, в другой раз упадешь, не встанешь, — заметила Пинъэр.

Фэн направилась в дальние покои, но по дороге зашла на кухню узнать новости.

— А, матушка Фэн! — встретили ее сидевшие рядом Юйсяо и жена Лайсина. — Где ж это ты, драгоценная, пропадаешь? Матушка Шестая тебя съесть готова. Исчезла, говорит, ни слуху ни духу.

Старуха подошла к ним поближе, отвесила два поклона и сказала:

— Только что от матушки. Досталось порядком.

— Матушка о коврике спрашивала, — сказала Юйсяо.

— Была за городом. Торговец распродал и домой отчалил, а воротится в третьей луне будущего года. Вот серебро принесла. Возьми, барышня, верни хозяйке.

— Вот странная бабка! — засмеялась Юйсяо. — Там батюшка серебро отвешивает, вот он уйдет, сама зайдешь к матушке и отдашь, а пока присаживайся. Вот что хочу спросить: давно дочь Ханя отбыла, а? Как приказчик Хань вернется, тебе, небось, серебра подвалит. Он тебя еще не отблагодарил?

— Уж подвалит или нет — его воля, — отвечала старая Фэн. — Только восемь дней с отъезда прошло. Будет разве что к концу месяца.

Симэнь вынес серебро и вручил его Бэнь Дичуаню на покупку именья. Когда они ушли, старуха очутилась в покоях Юэнян. Однако и встретившись с хозяйкой, она не спешила возвращать серебро.

— Были, матушка, коврики, да очень уж грубые, — говорила она.

— Потом и те распродал и уехал. В следующем году обещал хорошие привезти.

— Ну ладно! — отвечала ей доверчивая Юэнян. — Серебро у себя оставь, а привезет — купишь парочку.

Она угостила старуху чаем с печеньем, и та вернулась к Пинъэр.

— Ругалась, небось, Старшая? — спросила ее Пинъэр.

— Я так ее заговорила, что она довольна осталась, чаем напоила, печенья дала.

— Это она в гостях у Цяо была, — пояснила Пинъэр. — Оттуда и печенье. От языка твоего, мамаша, и комары средь лета погибнут. Так ты постираешь белье?

— Приготовь, замочи, а завтра я пораньше приду, — отвечала старуха. — Нынче мне надо к своему давнему благодетелю поспеть.

— И всегда у тебя найдется отговорка. Попробуй, не приди завтра, я с тобой по-другому поговорю.

Старуха рассмеялась и ушла. Пинъэр хотела было ее угостить, но она отказалась.

— Сыта я, не буду, — на ходу сказала она.

Обеспокоенная тем, как бы не прозевать свидание Симэня с Ван Шестой, она ускорила шаг.

Да,

Старухи-сводни — маленькие ведьмы —
Губами сальными разносят сплетни.
С утра до ночи в хлопотах, в дороге.
И как у них не отсыхают ноги!

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава тридцать восьмая

Симэнь Цин приказывает избить Ханя Шулера. Пань Цзиньлянь снежной ночью перебирает струны цитры

Сытый нежностями, лаской
чаровниц прекрасноликих,
Жадно к винному кувшину
лунной ночью припадаешь.
Но еще одна красотка
подарит тебя улыбкой,
Поведет густою бровью;
тучи-волосы распустит,
Гибким, словно ива, станом
поманит тебя к блаженству —
И, как шмель завороженный,
ты к цветку опять стремишься.
Нет, в любви мужчин и женщин
мы оценим постоянство.
Что до нежностей продажных —
право, ими не прельщайся.

Так вот, подошла старая Фэн к калитке у передней залы и видит Дайаня с чайным подносом в руках. Заметил ее слуга и, дав знак, сказал:

— Туда ступай, мамаша. А мы придем, как батюшка дядю Ина проводит. Цитун уже вино понес.

Старуха прибавила шагу.

Надобно сказать, что Ин Боцзюэ вел разговор насчет подрядчиков Ли Чжи и Хуана Четвертого, которые добились подряда на годовые поставки двору тридцати тысяч цзиней благовонных палочек и воска на сумму в девять тысяч лянов серебром.

— Большие барыши возьмешь, — говорил Ин Боцзюэ. — При заключении контракта им в Дунпине платить придется. Вот я и пришел потолковать. Может, войдешь в пай?

— Да как же я могу вступать в пай с этими подрядчиками?! — воскликнул удивленный Симэнь. — Они ж мошенники и казнокрады, а я в управе на страже казны поставлен. И вдруг с ними якшаться?

— Ну, если ты, брат, отказываешься, придется кого другого в пайщики подыскать, — убеждал Ин Боцзюэ. — А то ссудил бы две тысчонки лянов. Пять процентов в месяц тоже не помеха. А они вернут. Ну как, брат, согласен? Тогда скажу, они завтра же придут.

— Ну, раз ты ручаешься, ладно уж, выкрою как-нибудь тысчонку, — согласился Симэнь. — Я ведь поместье перестраиваю. Большей суммой не располагаю.

Когда Симэнь развязал, наконец, язык, Ин Боцзюэ продолжал:

— Если совсем нет серебра, может, пятьсот лянов товарами отпустишь? Полторы и выйдет. Они медяка не возьмут, не беспокойся.

— Пусть только обманут — я на них управу найду! — пригрозил Симэнь. — И предупреждаю тебя, брат: денег дам, пусть барышничают, только чтоб моим именем не прикрывались. А дойдут до меня такие слухи, в тюрьме сгною.

— Что ты, брат! Какие могут быть разговоры! — заверил его Ин Боцзюэ. — Говорят, управляющий от своих прав не отказывается. Если твой авторитет на пользу дела пойдет, это одно, ну, а во вред — как тогда быть? Успокойся, брат! Что случится, я буду в ответе. Стало быть, договорились? Ну, завтра их пришлю.

— Нет, завтра у меня дела, — ответил Симэнь. — Пусть лучше послезавтра приходят.

Ин Боцзюэ ушел.

Симэнь велел Дайаню седлать коня, а сам закрыл глаза пылезащитной повязкой.

— Цитун ушел? — спросил он.

— Вернулся, — отвечал Дайань. — Он уж успел за хлыстом сбегать.

Симэнь сел на коня и направился в Кожевенный переулок.

Между тем брат Хань Даого, Хань Второй, по кличке Шулер, проигрался, все с себя спустил и, как на грех, отправился к Ван Шестой с намерением выпить.

— Невестушка, — обратился он к Ван, извлекая из рукава связку колбасок, — раз уж брата нет, не распить ли нам тобой кувшинчик?

Ван было не до деверя. Она ждала Симэня, и старая Фэн уж хлопотала у нее на кухне.

— Не буду я пить, — отказалась она. — Если хочешь, ступай и пей. Тебе никто не мешает. И зачем ты ходишь, когда брат в отъезде? Мало тебе той истории?

Шулер вытаращил глаза, но уходить не собирался.

— А это у тебя откуда, невестушка? — спросил он, заметив под столом кувшин с белой головкой, опоясанный красной наклейкой. — А ну-ка, подогрей. Не одной же тебе наслаждаться!

— Не трогай! — крикнула Ван. — Это от батюшки прислали. Воротится муж, тогда и разопьем.

— Чего его ждать? — не унимался деверь. — Будь оно от самого государя императора, все равно пропущу чарочку.

Он принялся было отбивать сургуч, но тут к нему подбежала Ван, выхватила кувшин и унесла в комнату. А Хань растянулся на полу и никак не мог встать на ноги.

— Потаскуха проклятая! — охваченный гневом, заругался он. — Я тебя по-хорошему навестить зашел. Закуски принес. Одна, думаю, невестка, скучает. Выпьем по чарочке. А ты вон как встречаешь? Повалила и хоть бы хны. Богатого хахаля завела, я не нужен стал, от меня отделаться хочешь? На, ругай, поноси, бей, потаскуха, стертый медяк! Но смотри, лучше мне на глаза не попадайся: занесу кинжал белый, а выдерну — красный станет.

От угрозы Ван Шестая так и вспыхнула. Багровый румянец разлился по всему ее лицу. Она схватила валек и давай им бить деверя, приговаривая:

— Ах ты, негодяй! Чтоб тебе с голоду подохнуть! Нализался и к невестке бушевать? Пощады не жди!

— Потаскуха! — бормотал обозленный Хань, унося ноги от невестки.

Тут-то, у ворот, его и заметил подъехавший верхом Симэнь.

— Кто это? — спросил он.

— Известно кто! — отвечала Ван. — Деверек мой. Знает, что мужа нет, проигрался и пьяный меня позорить приходил. Бывало, ему от мужа доставалось.

Хань Шулер улетучился, как дым.

— Ах, попрошайка! Чтоб ему ни дна ни покрышки! — бранился Симэнь. — Погоди, его у меня в управе научат почтительному обращению.

— Он вам, батюшка, только настроение испортил, — сокрушалась Ван.

— Ты ничего не понимаешь, таким поблажек давать нельзя.

— Вы правы, батюшка. Говорят, добрых обманывают, а милосердных губят.

Она провела гостя в приемную и предложила присаживаться. Симэнь велел Цитуну отвести коня и позвал Дайаня:

— Встань у ворот. А как появится этот стервец, хватай и запирай. Завтра в управу отведем.

— Да он как только вас увидел, его и след простыл, — отвечал слуга.

Симэнь сел. Ван отвесила ему поклон и велела Цзиньэр подать чай.

Служанка вынесла чай с орехами и подала Симэню. Ван велела ей поклониться гостю.

— Да, ничего, хорошая девушка, — заметил Симэнь. — Она тебе вполне подойдет. А где мамаша Фэн? Почему ж не она подает?

— Я ее попросила на кухне распорядиться, — отвечала Ван.