Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

— Ну так кто ж его взял? Поищите как следует. Зачем волноваться?

— Тут жена У Старшего с невесткой пришли, мы и убрать не успели, — объяснила Пинъэр. — Занялись с ними, про браслеты совсем забыли. Я думала, ты убрал… Бросились искать, они сразу ушли.

Она передала Симэню три браслета.

В это самое время Бэнь Дичуань принес и вручил хозяину сто лянов. Симэнь понес серебро в дальние покои.

Между тем шум в покоях Пинъэр донесся и до ушей Цзиньлянь. Едва ей стало известно, что пропал золотой браслет, она не преминула подлить масла в огонь и тотчас же поспешила к Юэнян.

— Сестрица! Подумай только, — обратилась она к хозяйке дома, — какими фокусами занимается наш негодник! Как бы богат ты не был, к чему золото ребенку давать? Разве это игрушка?!

— Мне уж доложили, — сказала Юэнян. — У нее там целый переполох. Какой-то браслет потерялся. Откуда он взялся?

— А кто знает, откуда. Он его из передних построек в рукаве пронес. Гляжу, идет, будто варвар с подношением трону. «Что это у тебя? — спрашиваю. — Дай-ка поглядеть». Так он даже головы не повернул. К ней спешит — ног под собой не чует. А немного погодя такой шум поднялся. «Золотой браслет пропал!» — кричат. Вот, думаю, что ты тащил! А он, негодник, знаешь, что сказал? «Поищите, — говорит, — как следует. К чему волноваться?» Такое Ван Миллионщик себе не позволит. И то сказать — браслет золотой! В таком весу, небось, с десяток лянов — с полсотни лянов серебра стоит. А ему хоть бы хны! Точно игрушка потерялась. Ведь все свои кругом. Кто же это мог у нее стащить, а?

Пока говорила Цзиньлянь, вошел Симэнь. Он велел Юэнян убрать сто лянов, которые принес Бэнь Дичуань, и три браслета.

— Это Ли Чжи с Хуаном Четвертым вернули, — сказал он. — Было четыре, да я дал сыну поиграть. Один куда-то запропастился. Вызови служанок и как следует допроси каждую. Не отыщется, бить буду.

— И вовсе ни к чему было ребенку золото давать, — заметила Юэнян. — Студить только. Такой тяжестью, того и гляди, ножку еще себе отдавит.

— Зачем ты ему давал играть, а? — вмешалась Цзиньлянь. — Как тебе не терпелось к ней добраться! Я ж тебя окликнула, а ты и ухом не повел. Несется, глаза кровью налились — настоящий разбойник. Хотел, чтоб никто не знал. Только не вышло по-твоему. Кого же теперь винить будешь в пропаже? Теперь у тебя хватает совести сестрицу просить? Заставлять служанок обыскивать, по их комнатам шарить? Да они после этого не только язык тебе начнут показывать, но и жопу. Смеяться над тобой будут.

Симэнь не выдержал, толкнул Цзиньлянь, отчего она упала прямо на кровать Юэнян.

— Выведешь ты меня из терпенья, заноза! — закричал он, размахивая кулаками. — Так бы и убил на этом месте, да разговоры пойдут. Ну чего ты со своим языком-то везде лезешь? Твое ли тут дело?!

— Знаю, в твоих руках власть и сила. — Цзиньлянь то ярилась, то вдруг заливалась слезами. — Богатство — вот что для тебя важнее всего! Потому-то ты и буйствуешь, на мне зло срываешь. Тебе, конечно, ничего не стоит и убить меня. Никто не остановит. Ну, на, бей беззащитную! Бей до последнего издыхания. А моя почтенная матушка за тебя возьмется. К суду привлечет — и не поглядит, что ты богатый и всесильный. Скажешь: чего мне бояться? Я, мол, тысяцкий, в управе служу. Да кто ты такой есть?! Мелкая сошка, должник — рваная шапка! Вот кто! Посадить человека ты можешь, а убивать его — сам государь император сперва подумает.

Симэнь расхохотался.

— Вот заноза, кривая кость! — ругался он. — Что у тебя за язык такой! Мелкой сошкой называешь? Рваная шапка, говоришь? А ну, пусть шапку принесут. Найдешь хоть одну дырку? А какой я должник? В Цинхэ любого спроси. Кому я задолжал?

— А ты почему меня кривой костью обзываешь? — Цзиньлянь повертела ножкой. — Где ж это она кривая?

— Ну, нашла коса на камень, — засмеялась Юэнян. — Злодей со смирным расправится, а на злодея нарвется, растеряется. Исстари повелось: кто на язык остер, за тем и верх. Скажи спасибо, сестрица, что язык тебя выручает.

Симэнь понял, что не переговорить ему Цзиньлянь, и, одевшись, вышел.

— Господин Чжоу посыльного с приглашением прислал, — сказал ему Дайань. — Лошадь готова. Батюшка, вы сперва в монастырь собираетесь или к господину Чжоу?

— Пусть зять за меня в монастырь съездит, — распорядился Симэнь, — а после принесения жертв поскорее домой возвращается. Может, коней приведут. Я к Чжоу поеду. — Он обратился к Шутуну: — Ступай парадную шапку с поясом принеси.

Только Симэнь приладил пояс, от императорской родни Вана прибыли два актера с труппой и поклоном приветствовали хозяина. Симэнь велел Шутуну накормить их.

— Уж вы постарайтесь! Как следует усладите сударынь, — обратился он к актерам. — Щедро одарю. А за платьем наверх не ходите.

— Как же нам не стараться, — пав на колени, говорили актеры. — Тогда мы не посмели бы надеяться на вознаграждение.

— Они в другой раз приходят, — обратился Симэнь к Шутуну. — Отвесь пять лянов за труды.

— Хорошо! — отозвался слуга.

Симэнь сел на коня и отправился на пир к начальнику гарнизона Чжоу.

Цзиньлянь тем временем сидела с женой У Старшего в комнате Юэнян.

— Тебе бы надо попудриться, — обратилась к Цзиньлян хозяйка. — А то у тебя глаза красные. Неловко в таком виде гостьям показываться. Не знаю, зачем ты к нему пристала. Уж я и так и сяк старалась. Если б не я, быть тебе битой. Мужа лучше не задевай. У всех у них норов такой. Рассуждать не будут — сразу кулаки в ход пустят. Пропало золото — и ладно. Нашли иль нет — не наше дело. Не у тебя ведь в комнате пропало. Зачем же лезть на рожон? Брось ты эту манеру!

Цзиньлянь молча удалилась в свои покои, чтобы привести себя в порядок.

Вскоре к Юэнян явились разряженные Ли Пинъэр и У Иньэр.

— Как мог пропасть браслет? — обратилась к Пинъэр хозяйка. — Сам тут только что с сестрицей Шестой поругался.[630] Дело чуть не дошло до рукоприкладства. Я еле их утихомирила. Хозяин на пир отправился, велел новые розги купить. Вечером бить служанок собирается. Куда ж твои служанки с кормилицей смотрят? Дают ребенку золотые вещи, потом теряют. Ведь не что-нибудь — золото!

— Не знаю, для чего он дал ему четыре браслета, — говорила Пинъэр. — Я с госпожой У Старшей и с Чжэн Третьей занималась. Тут же была сестрица Вторая.[631] Пока мы вели разговор, браслет и исчез. Служанка на кормилицу грешит, кормилица на старую Фэн. А старуха клянется, плачет: не брала, мол. Того и гляди, покончит с собой. Прямо-таки загадка! Ума не приложу, кого и винить.

— Как хорошо, что меня там не было! — воскликнула У Иньэр. — Знать, самому Небу было угодно так распорядиться. Я ведь целый день с ребенком играла, а тут как раз вышла, прической занялась. А то б на меня подумали. Сказать, может, и не сказали бы, а я бы переживать стала. Деньги кто не любит! Только нам, из заведения, запрещено о них даже поминать, а то пойдет дурная молва…

Пока они говорили, вошли Хань Юйчуань и Дун Цзяоэр с узелками в руках и, весело улыбаясь, отвесили земные поклоны Юэнян, госпоже У и Ли Пинъэр.

— А ты, Иньэр, со вчерашнего дня тут? — приветствуя подругу, спросили они.

— А вы откуда знаете? — удивилась Иньэр.

— Мы вчера у батюшки пели, он нам и сказал, — отвечала Дун Цзяоэр. — Велел сегодня прийти, матушек услаждать.

Юэнян предложила певицам присаживаться, а Сяоюй подала чай. Они поспешно встали, чтобы взять у служанки чай, и поклонились.

— До каких пор вчера пели? — спросила Иньэр.

— После второй ночной стражи до дому добрались, — отвечала Хань Юйчуань. — Вместе с Ли Мином вышли.

Между тем Юэнян наказала Юйсяо поторопить певиц, так как опасалась, как бы не нагрянули гостьи. Вскоре был накрыт стол. На нем красовались весенние блюда и четыре коробки со сладостями.

— Ступай к матушке Второй и пригласи Гуйцзе, — обратилась к Сяоюй хозяйка. — Пусть тоже попьет чаю.

Вскоре появилась Гуйцзе в сопровождении своей тетки. Они отвесили поклоны и сели к столу. Когда убрали посуду, появилась по-праздничному одетая Инчунь с Гуаньгэ на руках. Его украшала атласная шапочка с расшитыми золотом пожеланиями всяческих благ. На нем были ярко-красная даосская ряса, белые шелковые чулочки и черные атласные туфельки. На груди красовались таблички и талисманы, а на ручонках — золотые запястья.

— О, дорогой мой сыночек! — увидев Гуаньгэ, воскликнула Пинъэр. — Тебя не приглашали. Зачем же ты пожаловал сюда?

Она посадила сына на колени. Младенец осматривал полную людей комнату, переводил взгляд с одной женщины на другую. Сидевшей на кане Гуйцзе захотелось поиграть с Гуаньгэ.

— Чего это ты на меня так смотришь, сынок, а? — спросила она, поманив ребенка. — На руки хочешь?

Она взяла младенца и заключила его в объятья.

— Дитя малое, а ласку понимает, — заметила, улыбаясь, старшая невестка У.