Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

— А ты прав! — поддержал его Симэнь и позвал Шутуна: — Пиши перечень подношений. Чтоб на двух красных листах одно и то же было: плоды личжи и «глаза дракона», персики и финики, гусь и утка, бараний окорок и свежая рыба, а также два жбана южного вина. Да не забудь на визитных карточках каждому выразить благодарность за прием.

Шутун пошел исполнять распоряжение, а Ин Боцзюэ подсел поближе к Симэню.

— Брат, а ты помнишь, о чем мы намедни говорили? — спросил Боцзюэ.

— Ты о чем?

— Забыл, должно быть, в делах-то? — продолжал Боцзюэ. — А помнишь, когда мы с Се Цзычунем у тебя пировали. Перед самым уходом у нас разговор был?

Симэнь призадумался.

— Может, о Ли Третьем с Хуаном Четвертым, а? — спросил он наконец.

— Вот именно! — воскликнул Боцзюэ. — Прямо в точку попал.

— А где ж ты мне прикажешь взять серебро?! — Симэнь насупил брови. — Я все за соль отдал. Ты же сам видал. Нет у меня денег. Я сам у свата Цяо пятьсот лянов занял. Нет у меня таких денег.

— У тебя, брат, кругом барыши, — говорил Боцзюэ. — Залезь в сундук да в уголке поройся — найдешь. Ты ведь накануне от Сюя Четвертого две с половиной сотни получил. Значит, половина уж есть.

— Так-то оно так, — протянул Симэнь. — А остальные где? Ступай скажи им: получит, мол, долг сполна, тогда и даст.

— Как доброму скакуну взмаха хлыста, так порядочному человеку единого слова достаточно, — не унимался Боцзюэ. — «Когда человеку нельзя доверять — непонятно, какой в нем прок».[779] Если б ты мне раньше не обещал, это одно. Но я им уже сказал, их обнадежил. Будут, говорю, сегодня наверняка. Как же я им теперь на глаза покажусь?! Как же так, брат?! Они тебя всегда за щедрость и широту натуры уважали. Неужели тебе приятно, если тебя за глаза начнут упрекать какие-то дельцы?

— Ну, уж коли так, брат, настаиваешь, придется дать, — сдался, наконец, Симэнь и пошел в покои хозяйки.

Там он достал двести тридцать лянов и те двести пятьдесят, которые получил накануне от Сюя Четвертого и велел убрать Юйсяо. Всего оказалось четыреста восемьдесят лянов.

— Вот набрал четыреста восемьдесят лянов, — вернувшись, проговорил Симэнь. — А на те двадцать, может, парчи возьмут?

— Нет, брат, им на благовония наличные денежки требуются, — отвечал Боцзюэ. — Узорную алую парчу себе оставь. Как бы она ни хороша, а куда ее сбудешь? Чтоб им зря не бегать, серебром давай.

— Ну ладно уж! Так и быть! — заключил Симэнь и пошел довешивать недостающие два десятка лянов. Дайаню было велено выносить серебро.

Ли Третий и Хуан Четвертый давно ждали рядом, у соседа. Едва Ин Боцзюэ подал знак, они бросились к Симэню. Первым явился Се Сида, за ним с поклонами шли подрядчики. Симэнь ответил на их приветствия.

— В прошлый раз, сударь, вы оказали нам великую милость, — наперебой говорили они. — Мы все еще не получили денег, поэтому и вышла небольшая задержка. А теперь Дунпинское управление заключает контракт на поставку двадцати тысяч коробок благовоний. Осмеливаемся просить еще пятьсот лянов. Пособите, сударь, в неотложном деле, умоляем. Как выручим серебро, все до медяка вернем и с процентами.

Симэнь велел Дайаню принести из лавки безмен и позвать зятя Чэня. Первым делом перевешали двадцать пять слитков от Сюя, потом свои две с половиной сотни лянов. Серебро было вручено Хуану Четвертому и Ли Третьему. Подрядчики долго рассыпались в благодарностях, потом откланялись и удалились.

Симэнь оставлял Ин Боцзюэ и Се Сида, но тем не сиделось на месте. Посредники жаждали погреть руки на деньгах, добытых Хуаном и Ли.

— Нас дела ждут, — нарочно сказал Ин Боцзюэ, и оба поспешно откланялись.

Дайань и Циньтун хотели было задержать Боцзюэ с намерением тоже поживиться, но тот только рукой махнул:

— У меня сейчас нет. Знаю. Потом получите.

Только эти проходимцы скрылись из виду, вошел Шутун и вручил ответные визитные карточки смотрителя Хуана и управляющего Аня.

— Их сиятельства сперва отказывались принять подарки, — объяснял Шутун. — Извинялись за причиненное беспокойство, потом все-таки приняли и просили передать вам, батюшка, самую сердечную благодарность. Мне два конверта с вознаграждением прямо-таки силой сунули.

Симэнь велел Шутуну чаевые оставить себе, а носильщиков отблагодарить и отпустить.

День клонился к закату. Стали зажигать фонари, и Симэнь пошел к Юэнян.

— Ты, кажется, приходила меня будить? — обратилась Юэнян к Сяоюй, когда Симэнь вошел в комнату и сел. — А я спала. Не слыхала, как ты звал.

— Вот я опять здесь, — говорил Симэнь. — Знаю, ты мной недовольна.

— С чего это ты взял? — удивилась она и велела горничной заварить чай и подать ужин.

Симэнь осушил несколько чарок вина. Он пил целый день, и ему хотелось только спать, но умащенный мазью чужеземного монаха, он был готов к сражению.

— Этот негодный монах со своими диковинными средствами и перепугать может, — заметила она, а про себя подумала: «Ты принял снадобье монаха, а я — монахинь. Теперь мне наверняка улыбнется счастье».

Симэнь давно не навещал Юэнян, и ему особенно захотелось доставить ей удовольствие. Они легли. Ночь прошла в утехах любви. Они проспали до самого обеда.

— Помнишь, Старшая спрашивала, когда будет день жэнь-цзы? — обращаясь к Юйлоу, сплетничала тем временем Цзиньлянь. — Это она про счастливый день узнавала, чтобы мужа на ночь заманить. Видишь, так оно и вышло.

— Да будет уж тебе! — засмеялась Юйлоу.

Появился Симэнь, и Цзиньлянь остановила его.

— Кто это так рано ложится и до самого обеда нежится, а? — говорила она. — Смотри, солнце уж к заходу готовится. А ты куда спешишь?

Своим заигрыванием Цзиньлянь распалила Симэня. Он будто не замечал Юйлоу, и она пошла к себе. А Симэнь и Цзиньлянь подходили все ближе к кровати, пока не легли, отдавшись утехам.

Чуньмэй подала кушанья, и они сели за стол, но не о том пойдет речь.

Юэнян два дня не навещала Гуаньгэ — с тех пор, как услыхала, что про нее наговаривает Цзиньлянь. И вот, в ее покоях неожиданно появилась Пинъэр.

— Ребенок день и ночь плачет, — начала она. — Озноб его замучил. Не знаю, что и делать.

— Сложа руки не сиди! — советовала Юэнян. — Возожги благовония, помолись о здравии младенца. А то закажи молебен с принесением благодарственных жертв. Все немного полегчает.

— В прошлый раз, когда у младенца был жар, я обреклась отслужить молебен Духу-покровителю городских стен и Духу земли,[780] — говорила Пинъэр. — Вот теперь и надо исполнить обет.

— Вот-вот, — поддержала ее Юэнян. — Только прежде посоветуйся со старой Лю. Что она скажет.

Пинъэр хотела было идти.

— Почему я, думаешь, не заходила проведать Гуаньгэ, а? — спросила Юэнян. — В прошлый раз выхожу я от тебя и у ширмы в крытой галерее слышу такой о себе разговор Пань Цзиньлянь с Мэн Юйлоу: «Сама, — говорит Цзиньлянь, — своего сына не заимела, а теперь к чужому подлизывается». Такое она наговорила, что я целый день сама не своя ходила. Даже аппетит пропал.

— Вот негодница, смутьянка! — возмущалась Пинъэр. — Я вам так благодарна за вашу заботу, а что она влезает, воду мутит?

— Ты это про себя помни, а ей, смотри, ни звука! — предостерегла Юэнян.

— Разумеется! — заверила ее Пинъэр. — То-то мне Инчунь рассказывала: выходит, говорит, матушка, а Цзиньлянь с Юйлоу стоят и судачат. Потом, говорит, меня увидали и сделали вид, будто кота ищут.

Пока они говорили, в комнату вбежала запыхавшаяся Инчунь.

— Матушка, скорей! — крикнула она. — У Гуаньгэ глазки закатились, изо рта пена пошла.

Ошеломленная Пинъэр слова вымолвить не могла. Насупив брови, едва сдерживая слезы, она бросилась к себе. Юэнян послала Сяоюй сказать Симэню.

Кормилица Жуи сидела белая, как полотно. Не успели оглянуться, как появился Симэнь. Взглянув на полуживого сына, отец тоже всполошился.

— Беда! — воскликнул Симэнь. — Что с ним? Почему так плохо смотрите? Доведут ребенка, потом меня зовут. Что теперь делать? — Указывая пальцем на Жуи, Симэнь продолжал: — Ты ж кормилица! Как же ты смотришь за ребенком, а? Если что случится, я из тебя отбивную сделаю. Так и знай!

Испуганная Жуи не решилась и рта открыть. Слезы брызнули у нее из глаз.

Пинъэр тихо плакала.

— Слезами сыну не поможешь! — говорил Симэнь. — Надо будет позвать гадателя Ши Нагревателя черепах. Пусть прокалит черепаший панцирь и определит счастливые и несчастливые линии,[781] а там посмотрим.

Симэнь позвал Шутуна, вручил ему визитную карточку и велел тотчас же привести гадателя Ши Нагревателя черепах.

Появился гадатель. Пока Чэнь Цзинцзи угощал его чаем, Циньтун с Дайанем зажгли свечи и благовония, припасли ковш чистой воды и приготовили стол.

Вышел Симэнь. Гадатель с черепашьим панцирем в руках, воздев очи к Небу, сотворил молитву, поклонился хозяину и вошел в залу. Там он положил черепаший панцирь на стол, обеими руками умастил его снадобьем и поджег, а сам выпил еще чашку чаю. Симэнь сидел рядом. Послышался треск. Гадатель взглянул на панцирь, немного постоял и продолжал молчать.