Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

— Быстрее готовь отвар! — наказала она Сюээ, а сама бросилась в спальню Цзиньлянь.

Симэнь сидел в кресле.

— Отчего у тебя обморок? — спрашивала она.

— А я откуда знаю, — отвечал Симэнь. — Вот только что очнулся.

— Хорошо еще, мы с Чуньмэй вовремя поддержали, — вставила Цзиньлянь. — А то бы здорово себя разукрасил. Вон какой дядя!

— Небось, поздно вчера заявился, — говорила Юэнян. — Лишнего выпил, голова и отяжелела.

— Поздно явился, а где пировал, не знаю, — подтвердила Цзиньлянь.

— Они вчера с моим братом в лавке пировали, — объяснила Юэнян.

Немного погодя рисовый отвар был готов, и Сюээ велела Цюцзюй отнести его хозяину.

Симэнь съел половину и отставил чашку.

— Ну, как себя чувствуешь? — спросила Юэнян.

— Да ничего, — отвечал он. — Сильно ослаб, двигаться не могу.

— Ты уж в управу-то не ходи.

— Не пойду, — отвечал он. — Посижу немного, потом надо будет зятюшку попросить, чтобы приглашения написал. Нужно будет пятнадцатого угостить Чжоу Наньсюаня, Цзин Наньцзяна и Хэ Юншоу. А то жен приглашали…

— А лекарство еще не принимал? — спросила Юэнян. — Надо за молоком сходить. Переутомился ты за эти дни. Одни хлопоты чего стоят. — Юэнян обернулась к Чуньмэй. — Ступай к Жуи. Попроси, чтобы молока отцедила.

Чуньмэй принесла полную чашку молока. Симэнь принял лекарство, встал и направился в переднюю, к зятю. Его поддерживала Чуньмэй. Только они дошли до садовой калитки, как у Симэня опять потемнело в глазах. Он зашатался и, будучи не в состоянии удержаться на ногах, стал падать, но его удержала Чуньмэй.

— Отдохни-ка ты день-другой, вот что я тебе посоветую, говорила Юэнян. — А с приглашениями обожди. Не до пиров! Полежи пару деньков. И никуда не выходи. Тебе, может, чем полакомиться хочется? А то я горничным велю. Сейчас же приготовят.

— Ничего мне не хочется.

Юэнян воротилась в спальню Цзиньлянь, чтобы еще раз расспросить ее.

— Он вчера пьяный вернулся? — спрашивала она. — Может, еще с тобой добавил? Или с тобой чем занимался?

Цзиньлянь готова была в три глотки отрицать все, в чем ее подозревала Юэнян.

— Подумайте, что вы говорите, сестра! — возмущалась она. — Он воротился совсем поздно и такой пьяный, что на мой поклон внимания не обратил, а вы еще спрашиваете, подносила ли я ему вина. Он, правда, просил, только я ему не вина подала, а чаю. Нет, говорю, у меня никакого вина, и спать уложила. А насчет намека, так я с ним ничего не имею с того разу, когда вы меня оговорили, сестра. С меня и так сраму хватит! Может, он где-нибудь на стороне оскоромился, этого уж я не знаю. Но только не дома. И меня, пожалуйста избавьте. Я тут вот нисколечко не виновата.

Юэнян, сидевшая рядом с Юйлоу, велела позвать Дайаня и Циньтуна. Когда оба слуги предстали перед ней, она учинила им настоящий допрос.

— Где вчера пировал батюшка? — допытывалась хозяйка. — Говорите сущую правду. А то, случись недоброе, вам, арестантские отродья, за все быть в ответе.

— Батюшка в лавке с дядей У пировали, — нехотя говорил Дайань. — Больше нигде не были.

Позвали шурина У Второго.

— Зятюшка с нами совсем немного выпил, — заявил шурин. — И скоро куда-то отбыл.

У Юэнян пришла в ярость и, дождавшись ухода брата, обрушилась с руганью на Дайаня и Циньтуна. Она уже собиралась отдать распоряжение бить слуг, когда те с перепугу открыли рты.

— Батюшка вчера у жены Хань Даого выпивали.

Тут-то и подала голос Пань Цзиньлянь.

— Слышите, сестра? — крикнула она. — А меня еще обвиняли. Выходит, невинного на плаху веди, а преступник стой да посмеивайся, да? Как у дерева кора, так у человека имя. А вы со мной так говорили, сестра, будто я день-деньской только об этом самом и мечтаю. Допросите-ка лучше этих арестантов. В прошлый раз, когда вы у жены тысяцкого Хэ пировали, он тоже поздно явился. Где он тогда пропадал? Кому новогодние поклоны ночью отбивал, а?

Из опасения, как бы Циньтун не выдал всех тайн, Дайань не выдержал и рассказал о связи хозяина с госпожою Линь. Тут только Юэнян поняла, в чем дело.

— Вот, оказывается, почему он велел ее пригласить! — воскликнула она. — Да не придет, говорю, она. Мы же с ней ни разу не встречались. А они, выходит, отлично друг дружку знали. Она меня еще тогда удивила. При таких, думаю себе, годах, а брови подводит, виски подкрашивает — разрисовалась вся. И пудры в два слоя наляпала. Как есть распутная баба!

— Где это видано?! — возмущалась Юйлоу, — у нее сын женатый, а она такими делами занимается. Уж если невтерпеж, вышла бы замуж.

— Нет у нее, старой шлюхи, ни стыда ни совести, вот она и вытворяет! — поддержала Цзиньлянь.

— Я так думала, что она не придет, — продолжала Юэнян. — Нет, извольте, припожаловала.

— Вот, сестра, наконец-то и у вас глаза открылись, — говорила Цзиньлянь. — А вы меня ругали, когда я на жену Хань Даого, потаскуху, набросилась. Все они — шлюхи и одного покроя. Сами ублюдки, ублюдков и плодят. Вот они тут воду и мутят.

— Как ты можешь мать Вана Третьего обзывать шлюхой? — спрашивала ее Юэнян. — Она мне сказала, что ты у них девочкой служила.[1509]

Не услышь этого Цзиньлянь, все бы шло своим чередом, а тут у нее побагровело не только лицо до самых ушей, но и шея.

— Чего городит эта шлюха проклятая! — заругалась она. — Когда это я у них служила?! Тетка моя, верно, жила с ними по соседству, а у них был сад. Девочкой я гостила у тетки, и мы играли у них в саду. А то я у них служила, скажите, пожалуйста! Да я ее и знать не знаю, шлюху лупоглазую!

— Ну и язык же у тебя! — урезонила ее Юэнян. — Я сказала, что мне передали, а ты ругаешься.

Цзиньлянь ни слова не проронила.

По просьбе Юэнян Сюээ сварила клецки и понесла Симэню. У внутренних ворот она заметила Пинъаня, направляющегося в сад.

— Ты что тут делаешь? — спросила Юэнян.

— Ли Мин позвал на пятнадцатое четырех певиц и пришел узнать, состоится ли пир, — отвечал Пинъань. — Приглашения пока не рассылал, говорю ему, а он не верит, просит батюшке доложить.

— Какой тебе еще пир, рабское отродье! — заругалась Юэнян. — И спрашивать нечего. Вместо того, чтобы выпроводить ублюдка, он, видите ли, батюшке с матушкой докладывать идет.

Пинъань убежал, ног под собой не чуя.

А Юэнян вернулась в спальню Цзиньлянь. Симэнь съел всего три или четыре клецки.

— Ли Мин певиц звал, — сообщила хозяйка. — Я их отпустила. Потом, говорю, посмотрим, а пока никакого приема не будет.

Симэнь в знак согласия кивнул головой. Ему казалось, что через день-другой он поправится. Однако вопреки ожиданиям на утро он обнаружил ниже пояса все распухшее и покрасневшее причинное место. Даже ятра набухли и налились багровым блеском, точно баклажаны. Всякий раз, когда он ходил по малой нужде, у него начиналась страшная резь, будто его дуду ножом полосовали.

А снаружи стояли солдаты с оседланным конем в ожидании, когда Симэнь направиться в управу.

— Тебе, по-моему, надо уведомить господина Хэ, — посоветовала хозяину Юэнян, когда узнала, что состояние его здоровья ухудшилось. — Скажи, что тебе надо отлежаться. И никуда не выходи. Смотри, как ты ослаб. Слугу бы за доктором Жэнем послать. Посмотрел бы тебя да лекарства прописал. Что время зря терять! Нельзя так. Ты вон какой грузный, а ничего не ешь. Разве так можно!

Симэню никак не хотелось вызывать Жэня.

— Ничего! — говорил он. — Полежу, авось и пройдет. Встану. Он отправил с посыльным в управу уведомление, что не может выйти на службу, а сам продолжал лежать в постели. Он все время нервничал, настроение у него было отвратительное.

О болезни Симэня услыхал Ин Боцзюэ и пришел проведать побратима. Симэнь пригласил его в спальню Цзиньлянь.

— Прости, брат, беспокоил я тебя в прошлый раз, — приветствуя Симэня, говорил Боцзюэ. — Не знал, что ты себя плохо чувствуешь. Вот, значит, почему ты не пошел к шурину Хуа.

— Был бы здоров, разве не пошел бы! — отвечал Симэнь. — Сам не знаю, что со мной. Двигаться мне трудно.

— Ну, а себя-то ты как чувствуешь?

— Да я ничего. Голова только кружится и сам ослаб. Ходить не могу.

— То-то я гляжу, у тебя лицо что-то больно красное. Лихорадит,[1510] наверно. А доктора не звал?

— Жена вон советует Жэнь Хоуси пригласить. А с какой стати? У меня ведь нет ничего серьезного. Неловко человека зря беспокоить.

— Ты, брат, ошибаешься. Позвать надо. Пусть посмотрит. Что он скажет. Может, какого лекарства даст. Глядишь, пройдет недуг и поправишься. Весенний дух действует. В это время всегда лихорадит. А мне вчера Ли Мин встретился. Ты ему певиц, что ли, велел позвать? Нынче, говорит, пир должны были справлять, а потом отложили из-за болезни батюшки. Так эта новость меня поразила, что я решил с утра пораньше тебя навестить, брат.

— Я и в управу не явился, — заметил Симэнь. — Увольнительную посылал.