Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

— Сестрица Ли! — опять заговорила Цзиньлянь. — Тебе следовало бы поднести старшей сестре еще особый кубок. Нечего истуканом сидеть. Из-за тебя ведь все началось.

Пинъэр тотчас же вышла из-за стола и хотела было поднести Юэнян чарку, но ее остановил Симэнь.

— Чего ты слушаешь эту негодницу! — сказал он. — Она тебе наговорит. Одну поднесла — сколько можно!

Пинъэр вернулась на свое место. Вышли домашние певицы: Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо и Ланьсян. Они заиграли на лютне, цитре, гитаре и лире и запели южный цикл на мотив «Цветут гранаты»:

Месяц медовый их вновь посетил…

— Кто это заказывал? — спросил немного погодя Симэнь.

— Матушка Пятая, — ответила Юйсяо.

— Ну, везде ты, негодница, суешься! — с укором глядя на Цзиньлянь, ворчал Симэнь.

— Да кто их просил! — возразила Цзиньлянь. — Дело — не дело, все меня цепляют.

— А что же мы зятя Чэня не пригласили? — вдруг вспомнила Юэнян и послала за ним слугу.

Вскоре появился Цзинцзи и, почтив тестя с тещей поклоном, сел рядом с женой. Юэнян велела Сяоюй подать зятю чарку и палочки для еды. В жаровню добавили фигурного угля, в чарках барашками пенилось и искрилось вино. Теперь пировали всем семейством.

Симэнь Цин заглянул через занавес. Словно в вихре пляски кружились лепестки грушевых цветов, казалось, пышным слоем ваты застилало землю. Открывался воистину чудесный зимний пейзаж!

Только поглядите:

Летит не то ивовый пух, не то лебяжий. Метет едва-едва — точно крабы ползут по песку. Порхают и россыпью самоцветов ложатся на крыльцо снежинки. Одно движенье — и одежда путника искрится радугой, миг еще — и уж покрылся весь пыльцой, упавшей с усиков пчелиных. Она то в воздухе порхает, то висит недвижно. Вот над вихрем танца почтенный Дракон простирает десницу. Набравшись светлых сил, Яшмовая дева ликует средь ветров, и ликованье достигает яшмовых чертогов Неба. Словно Нефритовый Дракон[344] пускает рыбью чешую кружиться в воздухе. Она порхает у дверей и тихо падает, как журавлиный пух.

Да,

Нефритовый терем во льду —
словно под снегом каштан;
Подобно оплывшей свече,
блестит серебра океан.

Юэнян увидела огромную шапку снега на причудливом декоративном камне с озера Таньху[345] перед белым экраном и вышла из-за стола. Она попросила Сяоюй подать чайник и сама положила в него снегу, а потом заварила на снеговой воде плиточный чай «птичьи язычки» и угостила им всю компанию.

Да,

В чайнике из белого нефрита
вздымался волн каскад,
Из носика лилово-золотого
струился чистый аромат.

Во время чаепития в дверях показался Дайань.

— Ли Мин пришел. Ждет распоряжений, — объявил он.

— Зови! — распорядился Симэнь.

Появился Ли Мин. Склонившись в земном поклоне, он, не разгибая колен, отошел в сторону и встал в струнку.

— Вовремя пришел, а где был-то? — спросил хозяин.

— Да на северной окраине близ Уксусных ворот, — объяснил певец.

— Раньше я у господина Лю подрабатывал, детей учил. Вот и ходил проведать. А по дороге прикинул, что у хозяина-батюшки, наверное, сегодня петь будут, а у сестриц пока не все в лад получается, вот и заглянул на всякий случай.

— Ступай, промочи горло. — Симэнь протянул ему свою чашку чаю с корицей и лепестками тюльпана и наказал: — Да не уходи, еще споешь.

— Слушаюсь, — ответил певец и вышел.

Он принес цитру, настроил ее и, кашлянув, громко запел из цикла на мотив «Как весной ликует зимняя столица»:

Холодом подуло на полях…

Когда он кончил, его подозвал Симэнь, чтобы угостить вином. Он велел Сяоюй подать пузатый кувшин с выгнутым, как петушиная шея, носиком и наполнить вином серебряную с эмалевой инкрустацией чарку в форме персикового цветка. Ли Мин на коленях осушил три чарки. Симэнь пододвинул ему тарелку паровых блинов, чашку супа из устриц, заправленного душистым луком и кислыми побегами бамбука, блюдо нарезанной длинными ломтиками блестящей жирной гусятины, блюдца с ароматным вяленым мясом, обжаренной сушеной рыбой и жареными голубиными птенцами с сыром. Забрав все с собой, Ли Мин удалился и в спешке, давясь, набил полный живот. Заблестели чистые тарелки и блюдца. Ли Мин утер рот шелковым платком, прошел в гостиную и, распрямившись, встал около полки. Симэнь поведал ему о посещении Ли Гуйцзе.

— Я давно там не был, господин-батюшка, и представления не имею, как они там живут, — сказал Ли Мин. — Но если разобраться, Гуйцзе тоже винить не приходится. Там мамаша всем заправляет. Вы уж на мою сестру не серчайте, батюшка. А я, как выберусь, сам с ней поговорю.

Семейный пир продолжался до первой стражи. Первыми удалились на покой Чэнь Цзинцзи с женой. Симэнь еще угостил Ли Мина вином и отпустил, наказав:

— Туда пойдешь, не говори, что мы пировали.

— Само собой разумеется, батюшка, — заверил его певец.

Симэнь велел слугам проводить его и запереть ворота. Потом разошлись и остальные. Симэнь опять остался с Юэнян.

О том же говорят и стихи:

Как знать, куда уводит брачная стезя?
Супругов во спальной тьме узреть нельзя.
Пока ж они, как рыбки, шаловливы
И думают свой век прожить счастливо.

На другой день небо прояснилось. Едва Юэнян закончила туалет и подсела к Симэню полакомиться пирожками, как послышался голос Дайаня:

— Дядя Ин и дядя Се пожаловали, ждут в зале.

Надобно сказать, что мамаша Ли, хозяйка Ли Гуйцзе, из опасения, как бы Симэнь не вздумал проучить певичку, послала Ин Боцзюэ и Се Сида жареного гуся и кувшин вина. Вот они и пришли звать Симэня мириться с Гуйцзе.

Симэнь отложил пирожок и пошел было к друзьям, но его удержала Юэнян.

— Понять не могу, зачем принесло этих ходатаев? — изумилась она. — Поешь, тогда и пойдешь. Ну чего всполошился? Пусть подождут. И не ходи, пожалуйста, никуда в такую погоду.

— Вели слуге принести пирожков. Надо их угостить, — сказал Симэнь, направляясь к друзьям.

— Угостить угости, а не слушай ты их, — наказывала жена. — А то опять уведут. В такой снег надо дома сидеть. Ведь сегодня будем справлять день рождения сестры Мэн.

— Знаю, — отозвался Симэнь.

После взаимных приветствий Ин Боцзюэ сказал:

— Рассердился ты на нее, брат. Мы тоже хозяйку пробрали как полагается. Сколько, говорим, брат в твоем заведении серебра и вещей дорогих оставил! А если задержался, значит, можно на другой лад запевать, да? Красотке, говорим, заезжих купцов тайком заводить дозволяешь? Но шила в мешке не утаишь — брат сам ее и застукал. Как же, мол, ему не злиться? Не только ему, говорим, и нам-то не по себе стало. Так мы хозяйку отчитали, что ее совесть пробрала. Нынче утром нас приглашает. Обе они на колени перед нами встали, ревут, боятся — ты дела так не оставишь. Угощение готовят, просили тебя пригласить. Прощение будут вымаливать.

— Я с ними расправляться не собираюсь, — заявил Симэнь, — и идти туда не намерен.

— Твое негодование, брат, вполне понятно, — поддержал его Боцзюэ, — но, по правде говоря, Гуйцзе тут не причем. Ведь этот самый Дин Шуанцяо всегда был поклонником Гуйцин. Он Гуйцзе-то и не приглашал. Тут вот как дело было. Эти южные купцы только накануне заявились. Они товары перегружали с корабля, принадлежащего отцу Дин Шуанцяо, на корабль земляка — студента императорского училища Сынов Отечества[346] Чэня, по прозванию Хуайский, — отпрыска советника Чэня из Императорской библиотеки. Дин Шуанцяо решил, значит, угостить по такому случаю студента Чэня и пошел к мамаше Ли в заведение. Только он десять лянов серебра выложил, как нагрянули мы. У них целый переполох начался — не знали, куда деваться. Дин Шуанцяо сзади спрятали, где ты его и накрыл. Честно скажу: он к Гуйцзе даже не прикоснулся. Гуйцзе с мамашей клялись нам с братом Се, в ногах валялись, все упрашивали, чтобы мы тебя пригласили. Они б тебе объяснили всю эту запутанную историю и хоть немного умерили твой гнев.

— Я жене слово дал больше к ним не ходить, — отвечал Симэнь. — А чего мне гневаться! Так и скажи, пусть не волнуются. Не могу пойти. Сегодня у меня дома дела есть.

Ответ Симэня всполошил Ина и Се.

— Как же так, брат? — пав на колени, умоляли они. — Если ты не пойдешь, значит, зря они нас упрашивали? Скажут, мы тебя даже и приглашать не пытались. Пойдем, брат! Посидишь немного и уйдешь.

Они пристали с такой настойчивостью, что Симэнь, наконец, согласился. Друзья немного полакомились пирожками, а Симэнь велел Дайаню принести одежду.

— Куда хозяин собирается? — спросила слугу Юэнян, беседовавшая с Юйлоу.

— А я не знаю, — отвечал Дайань. — Батюшка меня за одеждой послал.

— Арестантское твое отродье! — заругалась хозяйка. — Будешь от меня скрывать, разбойник, да? Пусть только хозяин поздно придет, ты мне за все ответишь. Ведь нынче день рождения госпожи Третьей. Так что пусть раньше является, а не средь ночи. Тогда ты мне лучше на глаза не показывайся, разбойник, сама бить буду, арестантское отродье!