Георг Гейм - Вечный день

• Название: Вечный день
• Автор: Георг Гейм
• Издательство: Наука
• Жанр: Поэзия
• Год: 2003
• ISBN: 5-02-032700-X

"Вечный день" — единственный прижизненный сборник стихов немецкого поэта Георга Гейма (Georg Heym, 1887–1912). Книгу составляют 41 стихотворение. Все они, за исключением двух — "Самый длинный день" и «Тучи», были написаны с апреля по февраль 1911 г.

Текст снабжен комментариями и подробной статьей А.В.Маркина "О книге "Вечный день"".

Творчество Георга Гейма открывает в немецкой поэзии особые возможности. В тяготевшем к абстрактности экспрессионизме поэзию Гейма выделяет главенство предметности. Поэт разворачивает за картиной картину. Голос его не слышен. Откликаясь на первый стихотворный сборник Гейма, Эрнст Штадлер писал о нем еще в 1911 г. как о крупнейшем даровании, "совершенно поглощенном созерцанием своих образов, как будто оцепеневшем от их ужаса, но без ощутимого резонанса души, лирической взволнованности, полностью отдавшемся предметной мощи своих картин". Именно в этом смысле поэзию Гейма называли "молчащей". Однако молчание это не абсолютно. Особый характер и у его предметности. Жизнь не воспринимается больше непосредственно — она предстает как предмет истолкования, трудной рефлексии художника. Его стихи дали впечатляющий вариант тех новых отношений между субъектом и объектом, лирическим Я и миром, которые по-своему решались не только крупнейшими поэтами-экспрессионистами, но — во множестве вариантов — всей мировой поэзией XX века.

---

Демоны городов{11}

Они бродят в ночах городов,
Черным выгибом гнущихся под их шагом,
Их моряцкая вкруг лица борода —
Тучи, черные копотью и дымом.

В толчее домов их длинные тени
Взмахом гасят шеренги фонарей,
Тяжкой мглой наплывают на асфальты,
Медленно вымаривают за домом дом.

Одной ногой — среди площади,
Коленом — о колокольню,
Они высятся, посвистывая в свирели[19]
В тучах, хлещущих кромешным дождем.

А вкруг ног их завивается ритурнель[20]
Черной музыки городского моря:
Великий заупокой,
Глухо и звонко встягиваясь в темень.

Они сходят к реке, которая,
Как распластанная и черная змея,
С желтыми фонарными пятнами
На хребте, ускользает в гнетущий мрак.

Нагибаясь над парапетом,
Тянут руки в роящуюся толпу,
Как лемуры,[21] сквозь гниль болота
Прорывающие стоки канав.

Вот один встает. Черной маской
Он прикрыл белый месяц.[22] Ночь,
Как свинец, оседая из сумрака,
Втискивает город во мрак, как в щель.

Плечи города трещат. Взламывается
Крыша, красный вскидывается огонь.
И они, топырясь на острой кровле,
По-кошачьи визжат в глухую твердь.

В комнате, набитой сумраками,
Роженица в родах вопит с одра.
Ее брюхо, как гора, над подушками, —
А вокруг нее — дьяволы, головами в потолок.

Ее пальцы вцепились в койку.
В ее крике — комната ходуном.
Прорывается плод,
Раздирая чрево надвое красной раной.

Над ней сдвинулись дьяволы,[23] как жирафы.
У младенца нет головы.
Мать хватает его, вглядывается, откидывается,
Жабьей лапой спину морозит страх.[24]

Только демоны растут выше, выше,
Сонный рог их красным вспарывает небеса,
А вокруг копыт их, огнем повитых, —
Тряс и грохот по недрам городов.

Слепой{12}

Его выталкивают за калитку.
Там он не мешает своим нытьем.
"Смотри себе в небо!" Вокруг — никого,
Он стоит и шарит глазами в небе,

Мертвыми глазами. "Где оно, где
Небо? Где оно, синее? Синее,
Что ты такое? Мягкое и твердое,
Вот оно, в руке, а цветного — нет.

Ни красного моря. Ни золотого
Поля под полднем, ни вспыхнувшего огня,
Ни граненого самоцвета,
Ни струящихся волос через гребень.

Ни разу звезд, ни разу леса, ни разу
Весны и роз. В гробовой ночи
И багровом мраке — вечное для глаз моих
Полное жутью говение и пост".

Его белая голова над тощей шеей —
Как купа лилий. В иссохшей глотке
Круглым комом катается кадык.
Глаза прорезаются из узких щелок,

Как белые пуговицы. Мертвым не страшен
Самый яркий полдневный луч.
Небо отражается в погасшем взгляде
И утопает в блеклом свинце.

Утопленница{13}

Мачты высятся у серой стены,
Как выжженный лес на рассвете,
Черные, как шлак. Мертвая вода
Глядит на брошенные гнилые склады.

Глухим плеском возвращается прилив
Мимо набережной. Ночные помои
Бледною плевою плывут по воде
И трутся о борт парохода в доке.

Объедки, обрывки, грязь, дерьмо
Жижей рвутся сквозь набережные трубы.
А за ними — белое бальное платье,
Голая шея и лицо, как свинец.

Труп переворачивается. Вздувается
Платье, как белый корабль под ветром.
Мертвые глаза вперяются слепо
В небо, в розовые облака.[25]

По лиловой воде — мелкая рябь:
Водяные крысы забираются седоками
На белый корабль. И он гордо плывет,
Весь в серых головах и черных спинах.

Покойница весело течет в потоке
Под плетью ветра и волн. Горой
Взбухает и опадает брюхо,
Звуча под укусами, как гулкий грот.

По реке — в море. А там с обломков
Крушенья приветствует ее Нептун,
И она опускается в зеленую глубь —
Уснуть в объятьях мясистого спрута.

Спящий в лесу{14}

Он спит с утра. Солнце сквозь тучи
Красным тронуло красную рану.
Роса на листьях. Весь лес — как мертвый.
Птичка на ветке вскрикивает во сне.

Покойник спит, забывшись, забытый,
Овеваем лесом. Черви, вгрызаясь
В полый его череп, поют свою песню,
И она ему снится звенящей музыкой.

Как это сладко — спать, отстрадавши
Сон, распасться на свет и прах,
Больше не быть, от всего отсечься,
Уплыть, как вздох ночной тишины,

В царство спящих. В преисподнее братство
Мертвых. В высокие их дворцы,
Чьи отраженья колышет море,
В их застолья, в их праздники без конца,

Где темное пламя встает в светильниках,
Где звонким золотом — струны лир,
А в высоких окнах — морские волны
И зеленые луга, выцветающие вдаль.

Он улыбается полым черепом.
Он спит, как бог, осиленный сладким сном.
Черви набухают в открытых ранах
И, сытые, тащатся через красный лоб.

Мотылек слетает в овраг.[26] На самый
Лепесток цветка. И устало клонится
К ране, как к чаше,[27] полной крови,
Где бархатною розою темнеет жар.

И ты мертва?{15}

И ты мертва? Твоя грудь такая высокая,
И только тень обметает тебя, скользя
В темный сумрак от тяжкого занавеса,
Хлопающего складками на ночном ветру.

Какая синева на горле, стонавшем
Рвущимся стоном под давящей рукой,
Вмятый след удушья,
Последнее украшение, уносимое в гроб.

Светятся, мерцая, белые груди,
Молча за ними запрокинулась голова
С выпавшим из волос серебряным гребнем.
И это тебя обнимал я столько раз?

И это я, обезумев горькой страстью,
Возле тебя находил покой,
Окунался в тебя, как в жаркое море,
Пил твои груди, как пьют вино?

И это я, опаленный яростью,
Как адский факел дикого божества,
Обвивал твою шею с радостью
Хмельной, как с ненавистью хмельной?

И это было не сон пустой?
Я так спокоен, ни похоти, ни страсти,
Дальние вздрагивают колокола,
И тихо так, как бывает в церкви.

Как все странно и как все чуждо!
Где ты теперь? Ответа нет.
Нагое тело твое — как лед,
В синем свете подпотолочной лампы.

Как все немо, и почему?
Мне страшно, когда она так безмолвна.
Хотя бы капельку крови!
Чем убаюкано ее лицо?

Лучше выйти. — И он выходит.
Ночной ветер, вскинувши на покойнице
Волосы, замер. Они взвеялись вслед,
Как черное пламя, гаснущее в буре.

После битвы{16}

В майских всходах лежат труп к трупу,
Лежат на цветах, на зеленой меже.
Брошенные ружья, колеса без спиц,
Опрокинутые железные лафеты.

Лужи дышат запахом крови.
То в красном, то в черном бурая колея.
Белое вздувается брюхо лошади,
Четыре копыта вскинувшей в зарю.

В холодном ветре замерзают стоны
Умирающих, а из восточных врат
Мерцает бледный зеленоватый свет —
Узкая завязь беглой Авроры.[28]

Дерево{17}

Возле канавы у края луга
Стоит дуб, исковерканный и старый,
В дуплах от молний, изгрызен бурей,
Черный терн и крапива у корней.

Душным вечером собирается гроза —
Он высится, синий, неколеблемый ветром.
Тщетные молнии, бесшумно вспыхивая
В небе, сплетают ему венец.

Ласточки стаями мчатся понизу,[29]
А поверху сброд летучих мышей[30]
Кружится над голым, выжженном молнией,
Суком, отросшим, как виселичный глаголь.

О чем ты думаешь, дуб,[31] в вечерний
Час грозы? О том, как жнецы,
Отложив серпы, отдыхают в полдень
В тени, и по кругу ходит бутыль?

Или о том, как они когда-то
Повесили человека на твоем суку —
Стиснулась удавка, вывихнулись ноги,
И синий язык торчал изо рта?[32]

И висел он лето и зиму
В переплясе на ледяном ветру,
Словно ржавый колокольный язык,
Ударяясь в оловянное небо.

Луи Капет{18}[33]