Владимир Витвицкий - Книга сновидений

• Название: Книга сновидений
• Автор: Владимир Витвицкий
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Фантасмагория на тему снов, мечтаний, воспоминаний.

---

А есть ли там кто, или что, на этой дороге, в самой пустоте? Случается ли там волшебное падение медленного снега или быстрые дождевые капли? И светит ли сквозь них переменчивое Солнце, придавая снегу мягкость, а каплям теплоту? Но точно — там бывает ветер, блуждающий по древним лабиринтам.

О, этот ветер постоянства перемен, на неуютной дороге из Бирмингема в Дублин — всегда ли он свеж, всегда ль ненасытен? Похож ли он на зверя, в сытости спокойного и теплого, а в голоде холодного и быстрого? Или только на его взгляд, немигающий, подобный линиям холодного огня, внимательный к неосторожному движению, там, на дороге, в пустоте?

А движение… это путник? Прохожий, бредущий или бегущий из ниоткуда в никуда, от звуков, от которых нужно убежать, к звукам, к которым необходимо стремиться. И зачем за ним наблюдает ветер-зверь, живущий в лабиринтах, что протянулись вдоль дороги из Бирмингема в Дублин?

То: постоянство перемен, а значит ветрами продуваемая вечность. Но и на этой дороге случается счастье: ведь другая дорога, из огня да в полымя, гораздо прямее, но намного короче.

А может, на этой дороге и, возможно, в этих самых лабиринтах прячутся от ветра и прохожих те, кого называют чужим и непонятным словом — "друиды"? Или не таким чужим, но тоже непонятным — "шаманы"? В лабиринтах, что сужают пространство к центру, а человека подводят к не им обозначенной, но желаемой или еще только подозреваемой точке? И те, которых зовут друиды, в ветреный день, в день ожидания смены времени года, высчитывают на своих золоченых колпаках движение переменчивого Солнца, при этом играя в подозрение бога, а те, которых называют шаманы, стучат, не быстро, но ритмично, в туго натянутые бубны с простым, не все, но многое объясняющем рисунком на оленьей коже, сумасшествием своим пытаясь оживить легенды?

Все может быть на этой дороге, а может и не быть. Но ясно одно: кто-то же должен там быть, в этой пустоте, кого-то ждать, а если и не ждать, то просто повстречаться. И те, кто там, любят это, привычно суровое для них, а для путников ожидаемо ужасное место. Они почти не замечают ветер, что в погоне за ними, разгоняясь вдоль по дороге из Бирмингема в Дублин, врывается в их каменными спиралями закрученные лабиринты.

А тот немногочисленный сейчас народ, что там живет или выживает, он склонен пригибаться, но не гнуться. Они не очень высоки, даже малы, но показательно суровы, им мало чего нужно, и если бы не серые глаза, то издали их можно было бы принять за рисоедов. И там, в одном из лабиринтов, живет одна из них, девушка по имени Эх Ты.

Как все они, она невысока, стройна, ее движения… и взгляд твой уже не мигает, ее походка… и твое дыхание в ритм ее шагам… а голос можно принять за игрушку, но серые глаза все же показательно суровы. Особенность этого взгляда не сразу заметна, но внимательное фото, что останавливает движение, выдаст его. И непонятно, от этой смеси разума и детства, что лучше — потерять ли голову, или сложить ее?

"Я очень скучаю по тебе" — возможно, когда-нибудь, а может быть, вскоре напишет она и пожалеет об этой неосторожной фразе. Или не напишет, потому что знает — ей никогда не выбраться из родных, привычных ее разуму и телу лабиринтов, что разбросаны по краям пустынной дороги, зачем-то проложенной из Бирмингема в Дублин, вдоль по которой слоняется ветер.

А умеет ли она стучать, в те самые, туго натянутые бубны? Ритмично, как надо, как хочется думать, как в тайне желая: медленно в начале, быстрее в середине, чувственней в конце? Та, что упорно портит прелесть походки каблуками? Та, что при свете дня кажется ребенком, и если захочет, то поет себе песни? Та, что спящей выглядит тепло, но строго и сурово? Та, чей сероглазый взгляд, пойманный на фото, кричит о тысячах внутренних чертей? Они живут в ее взгляде, в нем серые ветры, в них серые тучи, полные тех самых, пыльных и диких молний-чертей.

А эти черти, что живут в ее взгляде и иногда проникают ей в пальцы, а бывает — о, ужас, и в губы, те, что летом любят пыльные бури, а зимой снежные бураны, они не просты. Вернее — не простоваты. Они отучились в своих чертовых университетах, сдавали зачеты, семестры, и получили адски красные дипломы. Они, наверное, умны, а внешне высоколобы и, безусловно, образованны, и именно поэтому уже не способны на безумие. Они просто _________________________________________________________________________________________________________________________не могут его допустить, и живут, вполне спокойно, в ее взгляде. А она в лабиринте. В одном из многих, разбросанных по дороге из Бирмингема в Дублин, вдоль которой летает порывистый ветер, делая путников — усталыми, а Солнце — переменчивым.

— Привет, — скажет девушка по имени Эх Ты, увидев путника на пыльной дороге, и на зубах ее скрипнет мелкий песок, почти пыль.

— Привет, — ответит ей путник по имени Сказочник, почти что случайный прохожий, с любопытством прислушиваясь — к скрипу, и с интересом приглядываясь — к осторожной улыбке. А потом и к движениям, к походке, не замечая до времени спрятанных во взгляде чертей, и лучей, что еще блеснут в ее песнях, которые она споет для себя.

— Я знаю — ты пришел ко мне в гости, но пробудешь здесь недолго, и знаю, что будешь уговаривать меня пойти с тобой, — снова зазвучит голос, так похожий на игрушку.

— И не только потому, что я привязчив? — улыбнется ей и ее голосу Сказочник.

— Тебе не нравятся пыльные ветры, я это тоже знаю, но не только поэтому тебе придется уйти.

И они пойдут, пока еще вместе, по длинной и ровной дороге, по обочине из сухого песка, и Сказочник, прислушиваясь к его хрусту, вдруг вспомнит, не напрягаясь, загадочный вечер из детства, песок на асфальте, что солидно хрустит под колесами велосипеда, дрожащий фонарик и себя самого на трясущейся раме. В этом песке или очень похожем, где-то здесь или там далеко, у одной из дорог лежат ее предки (Какие друиды? Какие шаманы?) — лихие рубаки, казаки, и жены лихих казаков. Иначе — откуда же взяться чертям в сером взгляде? А позже — в губах? И реже — в словах?

— Я свяжу тебе шарф, — после долгого молчания снова заговорит сероглазая девушка по имени Эх Ты, — он защитит тебя от ветра, или от какой-нибудь другой, нездешней непогоды.

— Спасибо, — возьмет ее за руку Сказочник, впервые наблюдая, как черти из взгляда спешат к ее пальцам, — но я не ношу шарфы, и галстуки тоже.

А позади, далеко за горизонтом, будет шуметь и выситься город под названием Бирмингем, невидимый и неслышимый отсюда, с середины дороги, а впереди, тоже далеко за горизонтом, угадываться, но только в мыслях или снах, город, называемый Дублин. баки. __________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________?И______________________________________________________________________________________________________________________________

* * *

9. Навигатор 3.

Как применить, а тем более примирить два по отдельности вполне приемлемых для мысли и иногда для жизни понятия:

1. Непобедим, но познаваем?

2. Не слишком тереби мозгулину!

Как их надолго совместить? Как надежно сопоставить? Возможно ли это вообще, нужна ли кому такая частность?

Возможно ли крикнуть внутри "Книги сновидений", что: "Навигатор проснулся!", или: "Очнулся!"? Нужны ли эти крики: "Едууут!"? Позволителен ли в такой книге крик вообще? Тот крик, который и победим, и познаваем.

И еще — что делать с презрением, вполне человеческим чувством? Делить ли его на женское и мужское? И как относиться к тихим, едва слышным сквозь сон сознания подсказкам?

"Ты должен сторожить собаку!" — именно такую подсказку услышал навигатор Суппо Стейт в момент протяжности, в состоянии времени, что течет как надо, в пространстве, что белеет влажным снегом и шумит похожим на само время холодным водным потоком, но не испугался, а лишь только возмутился, зная, что предназначение и судьба различны. Он даже усмехнулся этому предназначению, выбору, предложенному судьбой.

Но он должен спешить, успеть, не опоздать… куда? В то здание, которое, вероятно, называется библиотекой. Он не носит ни кольчуги, ни бронежилета, а голову не защищает шлем или титановая сфера, и от этого тело его открыто дружественному ветру, а мысли случайным движениям свободы. Он бедный художник, он нищий поэт, в его карманах пустота, уже привычная, но все еще неудобная, и часто на отставленной палитре сохнут с неба не падающие краски, а в позабытой чернильнице испаряются дешевые чернила.

Но он чувствует, что что-то здесь не так, что он все же профессиональный навигатор, а не поэт или художник, что кто-то, своей ленивой, но сильной волей поместил его разум в тело поэта, или душу поэта в его сильное тело. Ему не нравится такое совмещение — ведь тело ждет действий, а разум приказа. И что ему делать с ненужной душой? Но при этом при всем он спешит в старое здание, называемое библиотекой — словом, похожим на неизбежность.

— Посмотри, — указала непонятная, невнятная женщина, проведя его мимо книжных стеллажей и пыльных фикусов и подведя к окну, — ты должен сторожить вон ту собаку.