Владимир Витвицкий - Книга сновидений

• Название: Книга сновидений
• Автор: Владимир Витвицкий
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Фантасмагория на тему снов, мечтаний, воспоминаний.

---

В степи такого не бывает. Степных духов почти не существует. Что-то обязательно нужно, какая-нибудь неровность, нервность пейзажа, ручей или курган, и только тогда возможно появление духа, но только этого ручья или этого кургана. Безымянность степных духов — почти что закон.

Майдан — возвышение, возможно древний, тарабарский курган, большой, но оплывший от времени и дождей, и если у этого кургана, почти что плоского сейчас, есть свой дух, то имя его неизвестно точно.

— Подывысь, пысмэнник, вон трое скачут, — указала рукой в темноту возможно только для этого места ветреная девушка Дульцинея, не задумываясь о различиях духов степей и лесов.

— Какая красивая сегодня Луна! — добавила она без всякой связи, но уже на более понятном собеседнику языке.

— Она им светит в спину, — разглядев верховые фигуры, согласился с ней собеседник, прямо тут, на майдане, сочиняя продолжение сказки, — а нам она светит в лицо.

— Влезай, пысмэнник, на коня! Пора. А не то злой териконик утащит тебя в свою глубокую нору.

— Послушай, Дульцинея, — подчиняясь приказу, Сказочник к своему удивлению довольно ловко взобрался на пропахшее человеческим потом седло, и конским — подседельник, — не называй меня писателем. Лучше — сказочником, так вернее.

— Хорошо, — согласилась она и сдавила пятками лошадиные бока. — Только, не дергай узду понапрасну — ночью кони видят лучше людей.

В ее голосе — интонация насмешки. Или просто хоть и лунная, но все же ночь влияет на слух сочинителя, обостряя его?

— Я за нее просто держусь.

А духа земляной горы, как оказалось, зовут "terra konus". А майдан — не "mountain" ли? Но главное — конь, и в самом деле, припустил за своим собратом.

— А скажи, Дульцинея, — снова заговорил с прекрасной наездницей Сказочник, — почему вы эту горку называете майданом? Ведь майдан — это ровное место.

— Здесь собираются все верховые. Отсюда видно далеко.

— Ну а териконики? Они-то кто?

— Ими пугают детей в наших селах. Говорят, они живут в тех длинных пещерах, у подножия кургана. Но их там нет — я проверяла. Там только подземная вода.

— Грунтовые воды, — вслух перевел ее выражение Сказочник. — И в самом деле, не называть же их шахтерами? Не боялась, что засыплет?

— В детстве я боялась только одного — строгого отца.

— Дуль-ци-не-яаа! — разнеслось в лунном свете подтверждение ее слов.

— А лошади у нас не от того, что мы живем на границе леса и степи, — продолжила свой рассказ лунная наездница, услыхав отеческий крик, но совершенно его не испугавшись, — а от того, что когда-то, давным-давно, слепнущие в темноте и пыли лошади таскали вагонетки в этих старых шахтах. Этих лошадей не поднимали наверх, а чтобы они работали лучше, рудокопы время от времени приносили им ковыль.

— Поэтому они так хорошо видят в темноте? — догадался Сказочник, немного разбирающийся в наследственности и изменчивости.

— Да. И поэтому до сих пор их бесит ковыльный запах.

— Память предков. Интересно.

Но тут, на резвом коне, подскачил пан Папелом.

— Дульцинея! — громко и грозно воскликнул он.

— Тато, — тихим голосом осадила дочь папаню, а заодно и его коня.

— Ох, наиграешь батога! — сдаваясь, все же пригрозил заботливый отец плеткой с короткой ручкой, рассматривая незнакомого спутника дочери и поджидая отставших Мыколу и Павло. Отставших скорее из вежливости, а не из-за неопытности гарцувания.

— Это, папа, пысмэнник, — представила Дульцинея Сказочника отцу, позабыв о просьбе, — ему интересны старые шахты.

— Та шо ж пан пысмэнник хочет там побачить, тэмной ничью? — хитро прищурился Папелом.

— Не так уж она и темна, но важно — коротка. В такую-то ночь, уважаемый поселянин, и оживают старые легенды, или рождаются новые. Вам ли этого не знать?

— Нам ли в это верить? — задал Сказочнику строгий вопрос тем временем подъехавший Навигатор, обнаружив рядом со своей возлюбленной чужака. — Я тебя знаю?

Пржевальский промолчал, ожидая развития событий.

— Сегодня в моем городе был снег, — ответил суровому Навигатору и в темноте улыбнувшейся Дульцинее Сказочник, — снежная пурга, противный для здоровья и опасный для самолетов ветер. Но даже в этой погодной неизбежности у дворника есть выбор — или раздеться и промокнуть на ветру от въедливого снега, или остаться в иноземном дождевике и изойти в нем потом.

— И что ты выбрал? — задал второй строгий вопрос Навигатор.

— Потеть лучше на юге, когда не мешает одежда. На севере же внутреннее тепло растапливает снег. Я обледенел.

— Главное при этом — не остыть, — профессионально посоветовал доктор.

Сказочник кивнул, принимая рекомендацию участливого медика.

— Я узнал тебя, — подчиняясь медленной, но не только от этого верной мысли, снова заговорил Навигатор, — еще до того, как ты рассказал о снеге. Зачем ты здесь?

— Я не хочу пускать вас в лес из акаций, — честно признался Сказочник, — он слишком для вас велик и непонятен. А если непонятен, значит пуст. Вы ничего там не найдете, а не найдя и обозлившись, возможно, вырубите его.

— А если найдем? — задал естественнонаучный вопрос Пржевальский.

— Тогда — чем дальше в лес, тем больше дров, тогда глава эта не сможет стать последней.

— Что же нам делать? — зазвучал голос Дульцинеи, ветреный от молодости, звучный в ночной тишине. — Этой ночью я так настроилась на лес!

— Эээ… будяк, колючие кусты, — начал, было, Папелом, но вдруг внутреземелный шум, нарастающий гул донесся со стороны кургана, почему-то называемого майданом. Стесненная давлением сила рвалась наружу из старых подземелий.

— Гляди, Пржевальский, — вытянул руку в сторону оплывшего от времени террикона Сказочник, — гляди и вспоминай — видел ли ты его с крыши зернохранилища?

— Нет, — признался тот, удерживая забеспокоившегося коня, — или не видел, или не заметил.

— Не заметил?! — удивленно воскликнул Сказочник, уводя мысли успешно практикующего врача от леса. — И это говорит лучший участковый?

Забурлило, заклокотало внутри, и из заброшенных шахт, из прорытых добытчиками полузасыпанных тоннелей полилась шумящая вода. В ее шуме не только струи, но и стоны, визги, крики. Заволновались, забеспокоились кони!

— Териконики! — взвизгнув, объяснила пугающие звуки Дульцинея.

— Свят! Тьфу! Свят! — подыграл ей папаша.

— Электричка, — мрачно пошутил Навигатор.

— Это грунтовые воды! — с трудом удерживая коня на месте, пристыдил их Пржевальский. — Где-то прошли дожди, а у нас поднялся уровень, только и всего.

Грохнуло, но это не гром, это выстрел.

— Там люди! — крикнул Пржевальский, борясь ногами и уздой с непослушным от подземного шума конем. — Мыкола?!

Но Навигатор уже скакал впереди всех, вдоль леса, вокруг кургана, на звук выстрела, на вспышку порохового пламени, на человеческие крики, свидетельствующие о жизни и борьбе…

— Мама-мунта?!

Но это была не мама-мунта. Мама-мунты не бегают стаями, они огромны и поэтому медлительны, задумчивы, а значит одиноки, из них не получаются хорошие пловцы. Они умеют бороться с холодом и льдом, с удовольствием впадают в зимнюю спячку, а вот быстрая вода для них опасна.

Бывает, быстрая вода становится опасна и для людей — поэтому-то Хейлика и вскрикнула: "Мама-мунта?!", увидев в метре от лодки вдруг вынырнувшее неизвестное животное.

— Я по полгода обхожусь без секса, но при этом не занимаюсь онанизмом, — как бы возражая вскрику, неожиданно заговорило на давно позабытом, архаичном, видимо староанглийском наречии плавучее животное.

"Чудовище!" — внутренне содрогнулся Иммуммалли, не столько от женского крика, сколько от смысла сказанного, и мгновенно обернулся. Точнее — полуобернулся, ведь до пояса он крепко впаян лодку, и, удерживая левой рукой необходимое весло, правую он вытянул в сторону крика — сжимая в ней обрез, быстрым движением освобожденный от удерживающих его на корпусе лодки липучек. А, увидев зубастую пасть и черные, навыкате глаза, он, не задумываясь, нажал на курок. Выстрел прогрохотал над темною водой, многократно отразившись от нависших над нею каменных сводов, пуля разорвала чудовищу правый глаз, и зубастая тварь исчезла, только круги по темной воде.

— Это не мама-мунта, — не согласился с Хейликой Иммуммалли, выждав, пока не затихло эхо выстрела, — слишком уж подвижна и для мама-мунты невелика.

— Для мама-мунты — да, — не стала спорить девушка, оглядываясь, осматривая неровную, подвижную водную гладь. — А может быть, это продвинутая водяная лошадь? Hippopotamius begomotorius?

Но Иммуммалли не успел ответить — привязчивая лоснящаяся тварь вынырнула вновь, на этот раз прямо по движению лодки.

— Зато у меня такие поллюции! — чуть ли не задушевно сообщила она на языке Вильяма Шекспира и Эркьюля Пуаро, и задумчиво добавила: