Сергей Гомонов - Изгнанник вечности, полная версия

• Название: Изгнанник вечности, полная версия
• Автор: Сергей Гомонов
• Жанр: Научная Фантастика

Фраза-лидер:

«Сам себе и враг, и бог»…

Там, любознательный Путник, обнаружишь ты мир, полный всесильной магии, а также необычных явлений и знаний, носителями которых являются «бессмертные». Там люди при встрече говорили друг другу: «Да не иссякнет солнце в сердце твоем», а прощаясь: «Пусть о тебе думают только хорошее». Там «человек человеку — волк» (читай — друг), но может оказаться и так, что «человек человеку — человек». Не в лучшем смысле этого слова…

И когда человек явил свои пагубные стороны, позволил проявиться лжи, зависти, алчности, мелочности, ревности и беззаконию, явились в наш мир беды… Человек все-таки победил магию: он ее лишился…

Это история о том, как погибал Оритан. О том, как ори тяжело и скорбно искали себе новый дом взамен той ледяной пустыне, в которую превращалась их Колыбель. О том, как они любили и ненавидели, сражались за жизнь и погибали, побеждали и проигрывали.

Они стояли у истоков. Они сотворили наш нынешний мир. Они достойны того, чтобы мы, их потомки, знали о них.

На фоне быстрого угасания двух могущественных миров прошлого — Оритана и Ариноры — на Земле разворачиваются события, связанные с судьбой тринадцатого ученика целителя. Учитель всеми силами старается помочь тому вспомнить и осознать самое себя. Но слишком большое сопротивление со стороны объективной реальности лишь усугубляет ошибки Падшего Ала — того самого тринадцатого ученика, душа которого, однажды расколовшись, воплотилась сразу в трех телах.

Такая же беда произошла и с его попутчицей: отныне она воплощена в двух женщинах, которые… до смерти ненавидят друг друга, и речи о примирении не может и быть!

И остается лишь выяснить: в ком же из воплощений тринадцатого ученика затаился Минотавр — страж лабиринта, попасть в который можно лишь после жуткого испытания?!

КНИГА ПРЕДВАРЯЮЩАЯ ЦИКЛ

Приключения героев продолжатся в наше время в романе

«Душехранитель»

---

— Ал? Готово ли?

— Да, — отозвался он. — Все готово.

— Ты можешь сейчас подъехать ко мне на работу? У меня очень скоро назначена встреча, и я…

— Да конечно, о чем ты говоришь! — в голосе его прозвучала улыбка.

Он прикатил в рабочей одежде, и Ормона наблюдала за ним из окна кабинета.

— Пусть о тебе думают только хорошее, — войдя, Ал протянул ей золотой медальон на кожаном шнурке. — Если захочется, его можно пересадить на цепь.

— Неважно.

Она внимательно посмотрела на изделие, изображавшее мужчину и женщину, сплетшихся в любовном экстазе.

— Кристалл внутри?

Ал, с улыбкой следя за выражением ее лица, аккуратно коснулся правой груди золотой женщины. Ормона ухмыльнулась и покачала головой. Если он когда-нибудь выйдет из подросткового состояния, это будет чудом.

Медальон раскрылся, и внутри него в специальном углублении алел кристалл.

— Отлично. Чем могу отплатить?

— Ты прости Танрэй, если она сделала тебе что-то плохое. Это ваши дела, а я в женские ссоры вмешиваться не хочу, но… ей не по себе от раздора с тобой.

Ормона закусила губу. Лучше бы он попросил ее… да о чем угодно попросил — всё было бы сбыточнее, чем прощение его жены. Это все равно, что полностью простить себя за какой-нибудь, пусть даже нечаянный, но цепляющий совесть проступок: на словах сколько угодно, а в душе все кривится, как вспомнишь…

— Я подумаю.

Ал изящно поклонился ей и вышел.

* * *

Сетен проснулся глубокой ночью от стойкого ощущения какой-то помехи, что отогнала сон.

Все верно. Рядом находилась смежная комната, где часто работала жена, и сейчас оттуда доносились приглушенные голоса, а под дверью помаргивал призрачный голубоватый свет. Эти звуки его и разбудили.

Постель со стороны Ормоны, хоть и примятая, была пуста.

Тессетен набросил на плечи длинную и широкую шелковую накидку, подпоясался шарфом и, прихрамывая, вышел в кабинет.

— И что тебе не спится? — он помял руками плечи неподвижной жены, наклонился поцеловать в шею и вдруг почувствовал, что здесь что-то не так. — Родная моя, ты что?!

Ормона плакала. Не во сне — наяву! Не та семнадцатилетняя девчонка, иллюзии которой были разбиты проклятой реальностью, а тридцатишестилетняя женщина, повидавшая, наверное, уже всё в этой безумной жизни.

Только сейчас он обратил внимание на то, что было в записи, которую смотрела жена.

Бескрайние заснеженные дали и уже оттаявшие города, реки, воды которых несли малюсенькие — с такой-то высоты! — льдинки к бухте Коорэалатаны, к этой братской могиле пятисотлетней давности… Солнце, искоса пригревавшее весенний Оритан… Лицо Фирэ, совсем еще мальчика, лицо незнакомой голубоглазой девочки…

— Я не помню ничего, — прошептала она. — Я не помню эти улицы, а когда-то безнадежно хотела их забыть. И вот — забыла!

— Значит, для тебя так лучше, — он подвинул второе кресло и сел рядом.

— Мне страшно.

— Тебе?! Ты шутишь?

— Я стала замечать… это не первый случай… Я не помню многих вещей из вчерашнего дня, на их месте просто какое-то пятно…

— Почему же не сказала сразу?

— Я боялась. И отгоняла эти мысли.

— Но, может быть, ты правильно их отгоняла, и всё это чепуха? Многие действия мы совершаем машинально и не помним от рассеянности, сделали мы то-то и то-то или нет… Но это ведь не значит…

— Только не я с моей «отягощенной наследственностью», — ровно проговорила она, тонкими пальцами стирая слезы.

Сетен был единственным человеком, узнавшим от нее о болезни матери.

— Тогда завтра мы пойдем к Паскому, и пусть он там всё у тебя проверит, — он повертел рукой над головою. — Если это оно, то его можно остановить в самом начале…

Она безразлично кивнула и продолжила:

— А теперь я смотрю на то, как погибает вон там, на этих съемках, моя родина, и понимаю, что куда лучше помню ее древней экваториальной страной, чем Оританом вчерашнего дня. Мне страшно, что забудется всё, понимаешь? Всё. И то, зачем мы жили, и то, за что умирали… Что строили, чему радовались, о чем плакали… Нас просто вытрут из памяти этой планеты. О нас будут врать, что все, чем мы дышим — никогда не существовало. А мы станем уже другими, забудем о себе и не сможем заткнуть их лживые глотки, Сетен! И еще хуже — если мы сами же будем отвергать наше собственное существование. Лучше уйти в небытие, чем жить без памяти, без личности среди антропоидов, лишенных аллийского «куарт»…

— Мы вернем себе память. Эта война — зло, но она случилась из-за того, что тел стало больше, чем душ, и Природа исправляет ошибки, убирая лишнее. Это больно для всех нас, особенно для близких тех, кто погиб, но это в самом деле так. И когда дробление прекратится…

— А оно прекратится?

— Я не знаю. Но надеюсь. Так вот, когда дробление прекратится, «куарт» тоже обретут целостность и снова станут возвращаться в этот мир, чтобы Взойти…

— Твоя Природа уже исправила ошибки… пятьсот лет назад, — зло усмехнулась Ормона. — Только не знаю, какие такие «ошибки» она исправляла тогда! Теперь-то мы научены ее справедливостью и безошибочностью…

— Пойдем.

Он вытащил кристалл и повлек ее за собой. Она не сопротивлялась и заснула, едва коснувшись щекой подушки.

* * *

Паском выглянул из-за двери и поманил его к себе. Тессетен проковылял в кабинет.

Тихо работали непонятные приборы, окно было плотно закрыто синеватой шторой, а спящая Ормона лежала в устройстве, которое напоминало погребальную капсулу. Как же скоро ему придется вспомнить эту свою ассоциацию, когда ее капсула будет настоящей, и совершенная оболочка обратится в ничто, сожженная огнем Волчьей звезды…

— Всё плохо? — спросил он с порога.

— Чем дальше, тем больше восхищаюсь твоим оптимизмом, Сетен, — усмехнулся кулаптр.

— Значит, это не то же самое, что у ее матери?

— Нет, не то же. Это… — Паском хмыкнул, — это напоминает ситуативные отклонения психики.

— Что значит — ситуативные?

— Не постоянные. Например, как сейчас у Танрэй. И что особенно интересно: я спросил Ормону, когда она стала замечать у себя эти симптомы, и выяснилось, что они день в день совпадают с появлением этих же симптомов у жены твоего друга. Та жаловалась, что может выбросить вместе с мусором что-то важное, а потом рыться в его поисках, забывает самые простые понятия… В общем — ситуативные отклонения.

— И как это объяснить у моей жены? — мельком взглянув на неподвижную Ормону, спросил Сетен. — Насколько я помню, у нее такого не было даже в таком же состоянии, и с чего бы это сейчас?

Учитель пожал плечами:

— Если тебе нужно мое личное мнение, то думаю, это что-то психологическое…

— Симуляция?

— Симуляция, истерия, навязчивая идея. И ты знаешь причину.

Тессетен удрученно ссутулился:

— Никак не угомонится…

— Но я позвал тебя посмотреть кое-что интересное. Видишь ее энцефалограмму? — он развернул перед учеником длинный свиток, испещренный хищными зубцами. — А это — кардиограмма. Обследование происходило одновременно. Вот этот участок, — кулаптр обвел зубцы на той и другой распечатках, — период спокойствия… А вот здесь я произнес ее имя.

— И в чем разница рисунка? — приняв свитки из его рук, стал приглядываться Тессетен.

— Вот именно, что ни в чем! А вот так обычно бывает, когда усыпленный человек слышит собственное имя, — Паском показал другой свиток, и там зубчики схемы штормило, как море в девять баллов.

— Неосознанно?

— Совершенно. Смотри сам.

Кулаптр снова включил устройство и проговорил в микрофон:

— Ормона!

Зубчики продолжали сновать в своей размеренной неторопливости, чертя бумагу невысокими заостренными гребнями. Паском повторил ее имя еще трижды, потом на разные лады — ласково, грубо, уменьшительно, шепотом. Результат был тем же.

А Сетену вспомнился случай годичной давности, в комплексе Теснауто, и он решил проверить догадку.

— Можно я? — попросил он, и Учитель посторонился.

Сетен шепнул в микрофон:

— Танрэй!

Девятибалльный шторм на прошлом свитке был штилем по сравнению с тем, что они увидели в этот раз. Шпили что на энцефалограмме, что на кардиограмме соседствовали так тесно, что почти зачернили бумагу.

Паском вздохнул:

— Почему же я не удивлен?.. Только твоей жене было под силу загнать эту глупость себе в подсознание…

— А если… предположить… что это правда?

— Если бы подсознание не было столь всемогущим, мы не умели бы ничего из того, что умеем, не подчиняли бы себе стихии и других людей, не ведали бы собственных возможностей. Подсознание едва ли слабее памяти самого «куарт».

Сетен подошел вплотную к капсуле и положил ладонь на прозрачную крышку. К чему ты стремишься быть тенью той, которой ты богаче во всех отношениях? Что тебе ее имя? Тебя манит многотысячелетняя его история? Ну так когда-то и она звалась иначе — Танэ-Ра. Пришло время начинать новую строчку… И довольно уже держаться за прошлое. Из всех нас ты одна сильнее цепляешься за него, а кажется, будто повелеваешь настоящим и будущим. Это уже смахивает на паранойю. Наверное, пора ему осуществить давнюю мечту, махнуть на все рукой и…