Михаил Лифшиц - Из истории эстетики и общественной мысли (Джамбаттиста Вико, Собрание сочинений в трех томах, Том 2)

• Название: Из истории эстетики и общественной мысли (Джамбаттиста Вико, Собрание сочинений в трех томах, Том 2)
• Автор: Михаил Лифшиц
• Жанр: Философия

---

Эти страницы - одно из самых блестящих изображений падения человеческих нравов в обществе, основанном на купле и продаже. Это духовное царство животных, по выражению Гегеля, описано Вико во всех его морально-психологических особенностях, описано с дерзкой полнотой и откровенностью, с подлинным даром исторического предвидения. Царство рассудочной злости, одичание под сенью культуры, стихия глупости, подавляющая всякие признаки мысли, полное погружение в идиотизм и бесчеловечность - разве все это не заставляет вспомнить замечательные слова Ленина: "Как будто с цивилизацией, с культурой страны опять возвращаются к первобытному варварству, опять переживают такое положение, когда дичают нравы, звереют люди в борьбе за кусок хлеба... "цивилизованный", "культурный", капиталистический мир идет к неслыханному краху, который способен порвать и неминуемо порвет все основы культурной жизни"19.

Учение Вико о круговороте отражает некоторые реальные стороны поступательного движения наций. Многие предсказания "Новой науки" подтвердились в самых широких размерах - позднейшие критики буржуазной цивилизации в XIX веке повторяют слова великого итальянца о новом варварстве. Но, как всякий пророк, Вико рассуждает туманно, с оттенком мистицизма. Реальные картины действительности подернуты у него фантастической дымкой, ослаблены бессознательным впечатлением общественного круговорота малых культур. Это впечатление носит еще слишком непосредственный и провинциальный характер, чтобы искры самосознания, те блестки гениальности, которые Маркс находил в "Новой науке", могли осветить всеобщие формы диалектического движения истории. Идея круговорота становится односторонней, и древний предрассудок поглощает едва родившуюся научную истину.

Человечество стоит перед дилеммой, писал Ленин в 1917 году, - "погубить всю культуру и погибнуть или революционным путем свергнуть иго капитала, свергнуть господство буржуазии, завоевать социализм и прочный мир"20. Вико не знает и не может знать подобной дилеммы. Падение культуры является для него неизбежным. Правда, автор "Новой науки" придает большое значение революции масс. Но он не верит в прочность завоеваний народа. "Люди сначала стараются выйти из подчинения и жаждут равенства, - таковы Плебеи в Аристократических республиках, которые в конце концов изменяются в Народные. Потом они стараются превзойти равных, - таковы Плебеи в Народных республиках, искажающихся в республики Могущественных". Все это, в конце концов, приводит к анархии, при которой "столько тиранов, сколько в государстве наглецов и разбойников". Тогда начинается период отрезвления, и народы находят выход в подчинении единовластию. Таков извечный круговорот всех революционных эпох.

Ограниченность этого представления, взятого как закон вечной истории, не нуждается в доказательствах. Но не следует забывать, что для прежней истории мнение Вико имело свое объективное оправдание. Идея круговорота гораздо старше идеи прогресса, и, конечно, она не беспочвенна.

Наш мир подобен колесу, что вверх и вниз стремит судьба...

Так плотник мастерит равно и колыбели и гроба:

Приходит сей, уходит тот, а он работает всегда.

Эта гномическая мудрость старых поэтов часто встречается у народов древности и средневековья. Ее наиболее известными образцами являются "Книга Екклесиаста" или отрывки из поэмы Гераклита. Настроение, лежащее в основе этих изречений, при всех оттенках различия передает одну из объективных сторон древней истории - присущие ей черты постоянного возвращения к одному и тому же пункту. Люди приходят и уходят, шумные политические события сменяют друг друга, рушатся и вновь создаются великолепные царства, а бедный феллах по-прежнему ковыряет землю. О повторении одних и тех же форм в истории Древнего Востока хорошо писал Энгельс в статье "К истории первоначального христианства". Греческий полис и средневековые городские республики также прошли однообразный путь подъема и увядания согласно тому порядку гражданских и политических форм, который Вико назвал основанием вечной идеальной истории.

Европейская цивилизация нового времени разорвала замкнутую оболочку прежних культур. Но при всей быстроте движения, свойственной капиталистическому строю, старые азиатские черты извечного круговорота в нем сохранились. Движение культуры было поверхностным и непрочным, оно задевало лишь узкую верхушку, оставляя в тени все остальное человечество. Недаром скептики позднего Возрождения - Монтень и Шаррон - сравнивали народную массу с неподвижной почвой, молчаливым основанием, на котором совершаются все земные события. Назначение почвы - терпеть. Владыки меняются, меняются правительства и системы, политическая феерия проносится над согнутыми спинами людей, а земля по-прежнему требует пота и крови. "Я видел старые времена, - говорит у Бальзака старик Фуршон, - и вижу новые, милейший мой ученый барин, вывеска другая, это правда, но - вино все то же! Сегодняшний день только младший брат вчерашнего. Да. Напишите-ка об этом в ваших газетах! Разве мы раскрепощены? Мы по-прежнему приписаны к тем же селениям, и барин по-прежнему существует: называется он - труд! Кирка остается по-прежнему единственной нашей кормилицей. На барина ли работать или на налоги, которые все лучшее у нас отбирают, - все одно, жизнь проходит в поте лица".

Начиная с эпохи Возрождения, народы, доведенные до отчаяния, не раз поднимались, защищая свои интересы. Но эти движения, полные самых драматических эпизодов, еще не могли осуществить глубокие устремления плебейской массы - они неизменно оканчивались отливом революционной волны. Одни угнетатели сменяли других, на месте аристократии божьей милостью утвердилась новая аристократия капитала. Не задолго до своей гибели предшественник пролетарского коммунизма Гракх Бабёф писал: "Сильные мира сего оригинально понимают слово "революция", когда утверждают, что революция у нас уже произошла. Лучше бы они сказали - контрреволюция. Еще раз: революция - это всеобщее счастье, но этого-то у нас и нет, следовательно революция не совершена. Контрреволюция - это несчастье подавляющего большинства; это у нас есть, следовательно - у нас имела место контрреволюция"21.

Так оценивал итоги буржуазного переворота во Франции один из самых последовательных борцов за народные интересы. Гибель революционных поколений, годы величайшего напряжения, голод, иностранное нашествие, бесчисленные жертвы гражданской войны - все это, казалось, было нужно лишь для того, чтобы на почве, обильно политой кровью, могли расцвести спекуляция, грюндерство, карьеризм. Люди, выдвинутые революцией, погибали на эшафоте или становились сенаторами Империи, как Мален, герой романа Бальзака "Темное дело". На сцену выступили деятели, подобные Фуше и Талейрану, практические учителя скептицизма, условности всех норм добродетели и права. Среди развалин былых революционных идеалов выросли внутренне опустошенные молодые люди начала XIX столетия.

Конечно, ни сама идея круговорота, ни связанное с ней скептическое умонастроение не могли исчерпать всего содержания революций прошлого. В этой идее отразилась только одна из сторон исторического развития, имеющая лишь относительное значение. Мы знаем теперь, что гибель революционных поколений не была напрасна. Она внесла свою лепту в предысторию социалистического общества, хотя посев всегда отделен от жатвы. Это правило, кажется, в гораздо большей степени может претендовать на роль закона "идеальной вечной истории", чем сам по себе круговорот вещей, ослепляющий ум своей формальной достоверностью. С более широкой точки зрения не существует круговоротов они растворяются в поступательном движении наций. Но в определенные трагические периоды истории конечная цель еще слишком далека, а бремя сегодняшних жертв так тяжело и мучительно, что сами массы приходят к философии старика Фуршона и на долгие годы погружаются в состояние политической апатии. Периоды квиетизма и безразличия неизменно следовали за революционными бурями прошлого.

Это была благодарнейшая почва для всякого преклонения перед стихийным ходом вещей, для фатализма в духе Платона Каратаева. Отрицательные стороны прогресса, страдания подавляющего большинства людей казались бессмысленными, ибо практически они были оторваны от положительных результатов истории.

Философия, которая хотела подняться над отрицательной мудростью скептицизма, как философия Вико, искала мистических связей. Именно в этой бессмыслице она стремилась открыть глубокий исторический смысл. Так, Вико восхваляет монархию, хотя превосходство народных правлений для него совершенно понятно. Он понимает и оправдывает все, и во всяком несчастье, ниспосланном человечеству, видит перст провидения. Все целесообразно. И пусть народы, уставшие от бесплодных гражданских войн, предавшиеся всем порокам варварства рефлексии - роскоши, изнеженности, скупости, зависти и спеси, - теряют свою национальную независимость и делаются рабами других народов, покоряющих их силою оружия, - даже в этом заложен разумный смысл. "И здесь сияет двоякий свет естественного порядка: во-первых, что тот, кто не может управлять собою сам, должен предоставить править собою другому, могущему это делать; во-вторых, что в мире всегда правят те, кто лучше по природе". Как странно, что это говорит - и говорит почти гегелевскими словами - неаполитанец Вико, уроженец страны, которая долго стонала под игом чужеземцев! Даже абсолютное падение культуры и постепенное возвращение к первоначальному варварству, варварству чувств, кажется ему естественным, целесообразным. С возвращением к исходному пункту нации возрождаются, как Феникс, черпая из этого грубого состояния новую силу, и могут начать еще раз свое кругообразное движение. Похоже на то, что само падение культуры также разумно.