Михаил Лифшиц - Из истории эстетики и общественной мысли (Джамбаттиста Вико, Собрание сочинений в трех томах, Том 2)

• Название: Из истории эстетики и общественной мысли (Джамбаттиста Вико, Собрание сочинений в трех томах, Том 2)
• Автор: Михаил Лифшиц
• Жанр: Философия

---

Философия торжествующей прозы обладала своеобразным величием. Ее по-своему разделяли величайшие представители метафизики XVII столетия и даже такие противники рационализма, как Локк, для которого поэтическая форма лишнее стеснение. В этом с ним согласен и Лейбниц, несмотря на переворот, совершенный его теорией малых и темных представлений, позволившей Баумгартену построить первую эстетику как "низшую гносеологию".

Здесь впервые в наивной, почти схематической форме проявилась двойственность нарождающегося буржуазного сознания. С одной стороны, действительное освобождение мысли от темной доисторической бессмыслицы поэтических времен - времен Ахиллеса и Роланда, языческой и христианской мифологии. И наряду с этим движением вперед - новая мифология механистического воззрения, нелепые выдумки взбесившегося рассудка, враждебного творческой энергии, свободной игре духовных способностей человека. Кабинетная тупость и спесь одичавшего индивидуального сознания, далекого от чувственно практической жизни народа, породили метафизическое, одностороннее представление о прогрессивном развитии духовной культуры как монотонной функции, меняющейся в одном и том же направлении. Маркс отвергает это представление в "Теориях прибавочной стоимости": "Так, капиталистическое производство враждебно известным отраслям духовного производства, например искусству и поэзии. Не учитывая этого, можно прийти к иллюзии французов XVIII века, так хорошо высмеянной Лессингом. Так как в механике и т.д. мы ушли дальше древних, то почему бы нам не создать и свой эпос? И вот взамен "Илиады" появляется "Генриада"16.

Чтобы понять отвлеченный и механистический характер этой теории прогресса, достаточно сопоставить оптимизм картезианцев со всеми бедствиями первоначального накопления, обнищанием крестьянства, роковым поворотом в условиях наемного труда, новым подъемом религиозного фанатизма, идущим рука об руку с успехами эмпирического естествознания, упадком искусства и свободной мысли эпохи Возрождения. Но для стран европейского Запада теория цивилизации имела свои объективные основания. После бурного взрыва классовой борьбы на грани нового времени сложилась компромиссная форма развития абсолютная монархия. Утратив свои городские свободы и уступив первое место в государстве дворянам, буржуазия приобрела ряд несомненных преимуществ. Прежде всего она стала классом в широких национальных рамках. Ее измена крестьянству и раболепство перед самодержавием до некоторой степени окупались успехами внешней торговли, развитием мануфактур, уничтожением феодальной раздробленности централизованной государственной машиной. Декарт, Гоббс и Ньютон, Спиноза и Лейбниц создали грандиозную картину мира, построенную на принципах универсальной научной логики. Буржуазное общество вышло из пеленок провинциального быта на большую дорогу истории.

В Англии и Франции теория цивилизации, устраняющей в своем постепенном развитии все недостатки общественной жизни, не была простым лицемерием. Она заключала в себе прогрессивные материалистические элементы. Иначе обстояло дело в такой стране, как Италия. Падение культуры Ренессанса не искупалось здесь широким национальным развитием. Напротив - разложение городской демократии стало прологом глубокого упадка. Нация развивалась исподволь, но развивалась ценой всеобщего равного унижения. Жалкие монархи утвердились на месте цветущих городских республик. Торговля итальянских городов, и без того разрушенная глубоким хозяйственным кризисом, окостенела под игом стеснительной регламентации.

В этих монархиях чувствовало себя прекрасно только множество помещиков, все остальные классы были придавлены. Войска и чиновники его католического величества грабили страну и помогали грабить ее всевозможным мелким пиявкам, как в настоящее время итальянские интервенты помогают фашистским генералам в Испании17. Моральное ничтожество итальянской буржуазии, преклонившейся перед господством "сеньоров", хорошо обрисовано Манцони в его историческом романе. Только в сердце народа не затухало пламя ненависти к чужеземным захватчикам и многочисленным мелким тиранам. В 1647 году Неаполь был потрясен восстанием Мазаньелло, испугавшим всю монархическую Европу. Народ инстинктивно чувствовал, что придворная и ученая цивилизация напоминает пятна отвратительной плесени на теле общества.

В этих условиях европейский рационализм принял особенно мелкий и односторонний характер. Вико был одинок среди итальянских ученых своего времени. Ему пришлось испытать на себе все неудобства, проистекающие из одиночества, - травлю, замалчивание и связанную с ним бедность, словом, все, чем литературные йеху могут ответить на презрение, которое должен испытывать к их бездарным рассудочным фикциям такой человек, как Вико. Благодаря своему глубокому демократическому чутью он разгадал безжизненность метафизических учений, их отчужденный характер, далекий от реальных интересов народа. Вико относится к своим научным противникам, как Свифт к обитателям летающего острова Лапута. Самые изощренные построения человеческого ума, созданные посредством безукоризненной формальной логики или демонстративного метода, самые отвлеченные понятия он сопоставляет с действительным миром истории, в котором все происходит гораздо менее гладко и рационально, чем это хочется нашему рассудку. В "Новой науке" поражают глубокое понимание аграрной основы мировой истории, превосходный анализ классовой борьбы у древних народов и государства как средства защиты господствующей формы собственности.

Если сравнить "Новую науку" с лучшими произведениями позднейшей просветительской литературы, то различие с самого начала бросается в глаза. Вико ближе к простым материальным отношениям общественной жизни, он смотрит на них глазами крестьянина, он умеет читать слова деревенские и лесные. Одним из главных предметов научной критики является для него тщеславие ученых. Мы не найдем у Вико гражданского пафоса и демократической морали просветителей. Он вообще не учит какому-нибудь общественному поведению, не убеждает в полезности хороших законов, а только следит за действительным развитием законодательства и всех человеческих и гражданских вещей. Но иногда сквозь запутанное, местами педантски-сухое изложение какого-нибудь отрезка истории блеснет такое яркое пламя ненависти к угнетателям, такая глубокая уверенность в верховном праве народа как главной движущей силы истории, что весь гражданский пафос литературы XVII - XVIII столетий и вся ее теория цивилизации покажутся бледной кабинетной выдумкой.

Вико слишком близок к трудящемуся человечеству и слишком осторожен в своем оптимизме, чтобы отдаться энтузиазму и провозгласить окончательную победу разума над стихией. Он хорошо понимает противоположность классовых интересов и готов поверить всякому новому достижению, всякому новому слову, только изучив его материальное содержание. Просветитель рассуждает с точки зрения развитого индивидуального сознания, Вико - с точки зрения большой массы людей, которая не всегда достаточно сознательна, но всегда озабочена делом реальнейшей необходимости и потому разумна в историческом смысле этого слова. Отсюда ясно, что древний обычай народов, легенды, поверья, мифы варварских времен Вико не может рассматривать как простой клубок предрассудков, и для него нет абстрактной противоположности между варварством и цивилизацией, чувством и разумом, поэзией и наукой.

Учение Вико сложилось в эпоху разносторонней критики средневековья. Он сам считает научную критику своей специальностью. Однако презрение к прошлому, стремление очистить интеллект от всяких исторических наслоений, сделав его достоянием математики и отвлеченной морали, - эти популярные идеи времени чужды "Новой науке". Своеобразие Вико состоит именно в том, что его исторический анализ переходит в критику современной ему научной критики и обращается не только против феодального и еще более глубоко лежащего архаического прошлого, но и против претензий буржуазного рассудка. Так, доказав, что Гомер никогда не существовал, что имя его - псевдоним народов Греции, которые сами творили свои легенды и мифы, Вико признает "Илиаду" и "Одиссею" двумя сокровищницами простонародной мудрости целой исторической эпохи. Чувства Ахилла грубы и ложны с точки зрения последующей цивилизации, но они заключают в себе глубочайшие истины как ступень духовного роста общества, отражение живых и реальных общественных отношений.

Если эпоха науки (тайной мудрости философов) превосходит эпоху поэзии (простонародной мудрости героических времен) в смысле гражданского сознания и утонченности, то, с другой стороны, время Гомера и Данте богаче творческой энергией, силой воображения и своеобразной народностью. "Поэтически возвышенное всегда должно быть едино с народным". Это единство Вико находит у древних и средневековых поэтов, а в новое время только в одном классе общества - крестьянстве. "Во всякой деятельности люди, не склонные к ней по природе, добиваются ее упорным изучением мастерства; но в Поэзии совершенно невозможно добиться чего-нибудь посредством мастерства тому, кто не склонен к ней по природе". Так пишет Вико, устанавливая первые истины "Новой науки". "В силу выставленной выше аксиомы, в каждой Способности может преуспеть посредством техники тот, кто не склонен к ней по природе, но в Поэзии совершенно невозможно тому, кто не склонен по природе, преуспеть при помощи техники, - в силу этого Искусства Поэтики и Искусства Критики служат только для того, чтобы воспитать талант, но не могут сделать его великим, так как утонченность - это малая добродетель, а величие по самой своей природе пренебрегает всем малым: великий разрушительный поток не может не нести с собою мутную воду и не переворачивать камни и стволы своим стремительным течением; поэтому так называемые низкие вещи столь часто встречаются у Гомера. Но из этого не следует, что Гомер перестает быть Отцом и Царем всех возвышенных Поэтов".