Алишер Навои - Смятение праведных

• Название: Смятение праведных
• Автор: Алишер Навои
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1972

«Смятение праведных» — первая поэма, включенная в «Пятерицу», является как бы теоретической программой для последующих поэм.

В начале произведения автор выдвигает мысль о том, что из всех существ самым ценным и совершенным является человек. В последующих разделах поэмы он высказывается о назначении литературы, об эстетическом отношении к действительности, а в специальных главах удивительно реалистически описывает и обличает образ мысли и жизни правителей, придворных, духовенства и богачей, то есть тех, кто занимал господствующее положение в обществе.

Многие главы в поэме посвящаются щедрости, благопристойности, воздержанности, любви, верности, преданности, правдивости, пользе знаний, красоте родного края, ценности жизни, а также осуждению алчности, корыстолюбия, эгоизма, праздного образа жизни. При этом к каждой из этих глав приводится притча, которая является изумительным образцом новеллы в стихах.

---

ГЛАВА XIX

ВТОРОЕ СМЯТЕНИЕ

О том, как душа, подобная птице, обладающей перьями Хумаюна, перелетела из цветка этого мира в небо — во мрак неизвестного мира ангелов

День за горами скрыл прекрасный лик,
Над степью ветер мускусный возник.

Нарцисс благоухающий уснул,
Восток дыханьем амбры потянул.

Цветок заката желтый облетел.
Небесный сад цветами заблестел.

И день, уйдя за грань земель иных,
Рассыпал мускус из кудрей своих.

Благоухает мускусом ручей,
А в сердце человека сушь степей.

Он, утомленный долгим жарким днем,
Закрыл глаза, чтобы забыться сном.

Уснул рябок в посеве до зари,
Во мраке мечутся нетопыри,

Сова, бесшумно взвившись в вышину,
Как в круглый бубен, гулко бьет в луну.

И тысячи разнообразных роз
В росе раскрылись, словно в брызгах слез.

И дивные дела в ночной тиши
Явились взору дремлющей души.

Судьба, как фокусник и лицедей,
Пришла с палаткой колдовской своей.

Ее палатка — синий небосвод,
А куклы — звезд несметный хоровод.

И полудужье Млечного Пути
Звало, манило — на небо взойти.

Тот путь — зовущий издревле сердца —
Не живопись на куполе дворца.

Прекрасен сад небесной высоты,
Где блещут звезд бессмертные цветы.

Душа, как птица, вся рвалась в полет
И устремилась в высоту высот.

Телесный прах оставив на земле,
Она кружила в небе, в млечной мгле.

И крылья, что внезапно отросли,
Высоко над землей ее несли.

Вот так душа живая — ты пойми —
Была на первом небе из семи.[12]

Дух человека землю облетал,
Жемчужной сферой мира заблистал.

Кружились хоры звезд в своем кольце,
Стал человек алмазом в том кольце.

Нет, то кольцо, как блюдо, мне блестит,
Где сонм свечей собранье осветит.

Душа — в ночи разлуки мне она
Свечой среди развалин зажжена;

Свечою в хижины несущей свет,
Сияньем, пред которым ночи нет.

Кругл облик мира. Вечный звон его
Несметных четок — славит божество.

И мнится пение его кругов
Мне словарем, где мириады слов.

И вот душа живая, окрылясь,
В сады второго неба поднялась.

И там она красавицу нашла,
Чьи брови — черный лук, а взгляд — стрела.

Кольчуга локонов из-под венца
Завесой скрыла лунный блеск лица.

В ней было двойственное существо —
Она и Кравчий, и творец Наво.

Хоть вешней юностью она цвела,
Старуха ей подругою была.

Все были жилы и мослы видны
На теле ущербленной той луны.

Певец, как врач, свой обнажал ланцет,
И плакал он, что в жилах крови нет.

Он плакал, крови не добыв из жил,
И плачем этим Вечному служил.

И в новый круг небес душа пришла,
Там, где султанша мудрая жила.

Она писала, или — может быть —
Жемчужную нанизывала нить.

Вся прелесть мира — в образе ее
Бесценном, редкостном, как мумиё.

Ее вниманье тонкое всегда
В любой сосуд вольется, как вода.

Ее перо черно, но письмена
Блистают. Славит истину она…

И дух черту высот перелетел,
На некий новый свод перелетел.

В ларце сапфирном неба там блистал
Перл, что вселенной средоточьем стал.

Был свет его в надоблачной тиши,
Как свет первоисточника души.

Как зеркало, весь мир он отразил,
Свет зеркалу луны он подарил;

Он ангелом кружит по тверди сей,
На крыльях огневеющих лучей.

Там сам Иса живой открыл родник,
Неистощимый вечных сил родник.

Не потому ли вечный мрак глубок,
Что вечной жизни в нем горит исток?

Бьет исполинскими лучами свет,
Как крылья величайшей из планет.

Нет — то не огненные арыки,
То — славящие бога языки…

И вот увидел дух в пути своем
Тот круг, где Тахамтан стоит с копьем.[13]

Он — в тучах гнева. В годы старины
Им сотни звезд хвостатых рождены.

Они летают в небе сотни лет,
Но духу гнева примиренья нет.

Он миру местью издавна грозит,
И меч его двуострый ядовит.

Он в руки череп чашею берет
И не вино — а кровь из чаши пьет.

Идет он, стрелы длинные меча;
Луна Навруза — след его меча.

Но меч его и каждая стрела —
Все это было Вечному хвала.

И перенесся дух живой тогда
В тот круг, где шла счастливая звезда.

Она, как ангел в радужных шелках,
Она — дервиш небес и падишах.

Хоть на высоком троне вознеслась,
Она от блеска мира отреклась.

Она являет по ночам свой лик,
Ей в небе — факел счастья проводник.

В ней — разум, а лица ее цветок —
Как счастья совершенного залог.

В ее владеньях нет ни тьмы, ни зла,
А в песнопеньях — Вечному хвала.

Душа вошла потом в питейный дом;
Ходжа — индийский старец в доме том.

Во всех своих деяньях терпелив,
Усердием в работе он счастлив.

Как ночь страданий, темен он челом —
И на обе ноги, должно быть, хром.

За расторопным служкой он глядит,
А сам в углу по целым дням сидит.

Как Каабу, он весь небесный свод
За тридцать лет однажды обойдет.

Но четки звезд перебирает он,
Единственного восхваляет он.

И дух, что чуждым стал мирской тщете,
К надмирной устремился высоте.

Неколебимая твердыня — там.
Коран гласит: «Светил святыня — там,

Где под землей и над землей идет
Двенадцати созвездий хоровод».

Но холм в любом созвездье видишь ты —
Престол для несказанной красоты.

Взгляни, как чередуются они,
Как над землей красуются они!

И все глаголом сердца говорят,
Дарителя щедрот благодарят.

И вот ступил на высшую ступень
Скиталец-дух — незримый, словно тень.

Вошел он в храм, где статуи Богов,
Как изваяния из жемчугов.

Там не было брахманов, но кругом
Блистали Будды древним серебром.

Гул их молитвы истов был и чист,
Казалось: Будде молится буддист.

Увидев эти дива, не спеша
Весь круг их чутко обошла душа.

И поклонилась. Было им дано
То видеть, что от нас утаено…

И вот душа, внезапно изумясь,
Стократным удивленьем потряслась.

Все в средоточье здесь.
Одна она Рассеянна и речи лишена.

Свет откровения ее поверг
В беспамятство. И свет ее померк.

* * *

О, кравчий мой! Мне столько испытать
Пришлось, что стало тягостно дышать.

Я к чаше сам не дотянусь моей —
Ты в рот мне сам вино по капле влей!

ГЛАВА XX ТРЕТЬЕ СМЯТЕНИЕ

Нисхождение смятенного странника мрака мира ангелов в столицу государства тела

Вот солнце стягом осенило мир
И весь под ним объединило мир;

И село на высокое седло,
И крупной рысью по небу пошло,

Пересекло меридиан, спеша,
Жарой испепеляющей дыша.

А странник-дух — дремал в ту пору он,
В забвенье изумленьем погружен.

Над ним полдневный небосвод пылал;
И вздрогнул он, опомнился и встал.

Жар лихорадочный таился в нем,
Как будто жар вина струился в нем.

Он ощутил себя чужим всему,
И родина возжаждалась ему.

Опять дорогой трудной он пошел,
Стезю исканий миру предпочел.

Земной простор скитальца восхитил.
И в некий дивный город он вступил.

По воле движется тот город сам;
Предела нет в нем скрытым чудесам.

Из глины первозданной сотворен,
Он формой совершенной наделен.

На двух столпах саманных, город тот
В себе самом вселенную несет.

Четыре перла сокровенных сил
В состав его строитель положил:

Огонь и дух — две силы высших в нем,
Земля, вода — две силы низших в нем, —

Слились в нерасторжимое одно,
Как волею творящей решено.

В том городе — мечеть, базар и сад,
Дома, дворцы, и даже — харабат.

Его огонь — горящий куст Мусы,
Дыханье — как дыханье уст Исы.

Орошены рекой живой воды
Его благоуханные сады.

Стоит в твердыне града тахт златой,
Там шах сидит, что правит всей страной.

Во всех краях страны и поясах
Смятенье, коль на троне болен шах.

Но процветают город и страна,
Когда рука правителя сильна.

Над градом возвышается дворец,
Чей круг наметил циркулем творец.

Не по божественным ли чертежам
Воздвигнут свод — на удивленье нам?

Тот свод — вершина всех земных чудес —
Подобье свода вечного небес.

Что куполу небесному дано —
Все в куполе земном отражено.

Когда врата откроет тот чертог,
То перлы сыплются через порог.

Из цельного рубина створы врат
Бесценные жемчужины таят.

За ними, восхищающими взор,
Разостлан царский пурпурный ковер.

Дворец — на пропитание свое —
В ворота вносит яство и питье.

Посредством сих божественных забот
Весь этот город дышит и живет.

И два истока есть в твердыне сей —
Дороги очистительных путей.

Два продуха есть над рубином врат,
Что город весь дыханием дарят.

Снаружи замок чистым серебром
Окован с несказанным мастерством.

А звукоуловители его
Внимают звукам сущего всего.

И, внемля этим голосам, народ
Державы той в спокойствии живет.

И царь страны с советниками сам
Всегда внимает этим голосам.

У шаха мудрый первый есть вазир.
Чье назначенье — изучить весь мир.

Что даже круг незримой точки сей
Сумеет разделить на сто частей.

Его решенья — мудры и ясны —
Велениями жизни рождены.

Вазир счастливый охраняет трон,
И справедливость у него — закон.

Пять неусыпных стражей в замке том,
Все внемлющих, все знающих кругом.

Но каждый делом занят лишь своим,
И несравнимы все один с другим.

Хоть каждый на посту за свой лишь страх —
Согласие у них во всех делах.

Один из них все зримое кругом
Увидеть должен в зеркале своем.

Другой, внимая чутко каждый звук,
Все знает, что свершается вокруг.

А третий — кравчий — пробует подряд
Все блюда: не сокрыт ли в пище яд.

Четвертый — различает дух любой.
Он слышит: мускус мокрый иль сухой.

А пятый чует холод и жару,
Колючки он не предпочтет ковру.

Вот: зренье, осязанье, вкус, и слух,
И обонянье — клички этих слуг.

С их помощью дана нам благодать
Весь мир, нас окружающий, познать.

Чертоги замка росписью горят,
У входа пять хранителей не спят.

И зорко вглядываются во тьму,
И внемлют движущемуся всему.

И в тот же миг доносят обо всем
Глядящему бессонно за дворцом.

Все вести тот, кого «Умом» зовут,
Приносит размышлению на суд.

И третий есть хранитель той страны —
Оценщик знаний, счетчик всей казны.

То память — сторож кладовой дворца,
Богатства собирает без конца.

Все, что извне к нему ни попадет,
Он прибирает, счет всему ведет.

Приобрести способен целый мир
Казнохранитель — истовый вазир.

Восходит он к властителю в чертог,
Сей Каабы облобызав порог.

И внемлет сам ему счастливый шах —
Высокий духом, справедливый шах.

Сокровищницу проверяет он,
И то, что нужно, отбирает он.

Ценнейшее берет он для даров
Владыке и зиждителю миров.

Дабы достигнуть ревностью своей
В познанье блага высших степеней,

Дабы надежды светоч обрести
На том крутом спасительном пути.

И станет сам на том пути вождем,
Коль верен он в служении своем.

Увидел дух, смятеньем обуян,
Весь мир — в пылинке, в капле — океан.

И, поглощенный мыслью, как китом,
Он закружился в океане том.

Хоть дым раздумий до неба вставал,
Он ничего вокруг не понимал.

В огне смятенья истребился он,
В огонь чистейший превратился он.

Телесно он очистился огнем,
И новый зренья дар открылся в нем.

Свет вечности скитальцу заблестел,
И он себя в том городе узрел.

В то царство он вошел, как свет во тьму,
И подчинился целый мир ему.

Сам стал он царством, троном и царем,
Всевидящим и сведущим во всем.

Он суть свою, как книгу, прочитал,
Себя познав, он Истину познал.

* * *

Дай, кравчий, чашу чистого вина!
Да будет чаша царственно полна!

Я пламя жажды духа утолю,
Как бога, человека восхвалю!

Миниатюра из рукописи XV в.