Ярослав Пеликан - Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700)

• Название: Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700)
• Автор: Ярослав Пеликан
• Издательство: Духовная библиотека
• Жанр: Религия
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-88060-180-6

Настоящий том — второй — том исследования Ярослава Пеликана посвящен восточно-христианской традиции. В нем автор прослеживает развитие вероучения на византийском, сирийском и древнерусском материале, охватывая период с VII века вплоть до конца XVII века. Особое внимание уделяется сопоставлению процессов, происходивших на христианском Востоке и на христианском Западе, а также отношению православных богословов к вероучительным представлениями других религий.

Эта книга адресована не только тем, кто изучает историю Церкви и богословия, но также философам, религиоведам и широкому кругу специалистов-гуманитариев.

Настоящее издание русского перевода пятитомного исследования Ярослава Пеликана «Христианская традиция: История развития вероучения» (1971–1989) осуществлено в рамках совместного научно-издательского проекта «Христианское богословие. XX век» Синодальной Богословской комиссии Русской Православной Церкви и Культурного центра «Духовная библиотека».

Ярослав Пеликан — выдающийся современный знаток христианства разных эпох. Он глубоко изучил древнее святоотеческое наследие Востока и Запада и исследовал его сложные отношения с классической мыслью и культурой. В то же время предметом его научного интереса были и великие теологические синтезы Средневековья, а также эволюция христианской доктрины в период Реформации и позднее вплоть до XX столетия.

Особый вклад ученого состояит в том, что он смог донести до западного читателя сложное и богатое наследие восточно-христианской традиции, все еще недостаточно хорошо известной за пределами православных церквей. В этом ему помогли русские богословы как дореволюционной эпохи, так и работавшие в эмиграции, труды которых он, знаток многих языков, в том числе славянских, читал в оригинале.

---

Как в первоначальном столкновении христианского учения с классической философией [2449], так и в позднейших дискуссиях основными темами были темы Бога и души. Говоря об "Аристотелевом учении о Боге и учении Платона о начале души" [2450], Пселл подчеркивал, что эти философские системы отвергнуты Церковью, а также отмечал, что "философы вообразили, будто есть две реальности — разум и Бог" [2451]. Он признавал, что между теми, кто "следует апостольскому слову", и Платоном (его "Тимеем" в истолкованным Прокла), есть определенное сходство, поскольку в обоих случаях существование духовного миропорядка полагается как нечто среднее между Богом и человеком; Платон говорил о "мировой душе", тогда как апостол — о "началах и силах" [2452]. Однако нельзя было забывать, что православное христианство не отождествляло Бога с разумом, душой или космосом; здесь уместно говорить не о тождестве, а о подобии (homoiosis) [2453]. Для восточного христианства подобие души Богу означает нечто особенно важное — в силу учения о спасении как обожении. Такое богоподобие мыслилось по-разному, однако, в конечном счете, означало "способность обожить человека, извести его из этого вещественного мира, освободить от страстей и наделить способностью к обожению другого — вот самое совершенное подобие" [2454]. Пселл и его товарищи повторяли восточную формулу, ставшую нормой и мерилом богословствования: божественное Слово стало человеком, чтобы человек обожился [2455].

В сущности, христианский образ Бога отличался от всех прочих своим тринитарным монотеизмом. "Первое", что надо усвоить — это "поклонение Отцу, Сыну и Духу, единому Богу". Свою компиляцию философских и богословских учений, названную "Всеобщей наукой", Пселл начинает с исповедания веры в Троицу, состоящую из трех ипостасей и одной божественной усии [2456]. Истинное благочестие заключается в этом исповедании и вере в евангельскую весть. Верен Богу тот, кто в согласии с постановлениями вселенских соборов наставляет других в учении о Троице, унаследованном от отцов на основании Нового Завета [2457]. Термин "монада" использовали Платон, Аристотель и Прокл, однако в контексте христианского монотеизма, систематизированного Дионисием Ареопагитом [2458], божественная монада мыслилась как превосходящая жизнь, разум и даже бытие [2459]. В своих высказываниях о Троице Пселл примыкает к строгому направлению православного греческого богословия: отвергает Filioque [2460], учит о том, что в воплощении природа Слова была сокрыта во плоти [2461] и отстаивает учение о единосущии, основываясь на "слове "человечество", которое едино" различным людям, но в то же время едино в себе [2462]. Христианский монотеизм отличался от иудейского и мусульманского идеей троичности, а от эллинизма — верностью библейскому учению о едином Боге [2463].

Надо сказать, что порой эллинизм тоже учил о единстве Бога, однако, с одной стороны, не мог избежать учения о вечности материи, а с другой — некоторой формы пантеизма. "Что общего у материи и идей согласно нашим воззрениям? — спрашивает Пселл. — Когда же Аристотель говорит, что материя безначальна, мы отмежевываем Церковь от сего учения" [2464]. Согласно христианскому учению о творении ни материя, ни время не могут быть совечными Богу, Который один подлинно вечен [2465]. Кроме того, Он истинно един [2466]. Если рассматривать космос как нечто целое, как все (to pan), то его тоже можно назвать единым, но только потому, что он берет начало в едином Боге. По причине же его многообразия, его надо именовать не единым, а множеством [2467]. Основываясь на этом учении Дионисия, Пселл утверждал, что в строгом смысле слово "единый" относится только к Богу [2468]. Если вспомнить, что множества материальных космосов просто не существует, то имеющийся действительно един, и это вселенная. "Но как он может быть единым, если он сложен и многообразен?" Единство Бога трансцендентно, оно превыше всякого числа и самой простоты, так что в конечном счете космос можно назвать "единым" только вследствие того, что, будучи творением, он причастен единству Творца [2469]. Подобным же образом Бог — это начало (arhe) всякого бытия, однако не в том смысле, что Он — первый в каком-то ряду, а в том, что превосходит всякое бытие и все от него зависят [2470]. Согласно православному вероучению Бог "превышает и превосходит все известное и все существующее" [2471]. Надо утверждать как различие, так и связь между Творцом и Его творением: имманентность без пантеистического отождествления со всем сущим и трансцендентность без деистской обособленности.

Православное учение о Боге как Творце означало, что Он — конечная причина всякой реальности. Касаясь причин таких природных явлений, каким, например, землетрясения, Пселл приводит стих из 103-го псалма: "Призирает (Бог) на землю, и она трясется" (103:32), хотя в то же время подчеркивает, что "непосредственной причиной" является исхождение воздуха из земли [2472]. Учитывая, что мир зависит от Бога как конечной причины, его нельзя назвать "самосуществующим" (autosoon), как это делал Платон (а по сути дела, Прокл) [2473]. Как согласованная система естественных и непосредственных причин он заслуживает научного исследования, однако оно незаконно, если, например, следуя за некоторыми врачевателями, усматривает причину бесовства не в сверхъестественных силах, а во "влагах" [2474]. Согласно Пселлу "безрассудно не признавать проявления сверхъестественной силы только потому, что нет никакого научного объяснения" ее причины [2475]. Согласно учению Платона, изложенному в диалоге "Федр", все существующее "пребывает в своих причинах и выходит за них" и "причина его вращения и возвышения — в Зевсе" [2476]. Причинно- следственная связь, природный миропорядок, упорядоченность движения небесных тел, а также "промысл, простирающийся на все сущее" закладывают основу для естественного богопознания [2477]. Веру в божественный промысл надо отличать от любой формы причинно-следственного детерминизма, а также от идеи случайности [2478]. Кроме того, важно, чтобы мысль о провидении и верховной воле Бога не приводила к "роковой бездеятельности", подавляющей "обязанность человека действовать" [2479], которая является должным ответом Богу даже в свете естественного знания о Его путях в человеческой истории.

Как в учении о Боге, так и в учении о душе связь между философией и вероучением была непростой. Ясно излагая учение о душе, Пселл говорил своему державному покровителю, что некоторые идею о ней он собрал "из наших святых чаш", но что большая их часть была взята "из соленых вод, — разумею греческие". Он говорил, что приложил все силы, чтобы согласовать эти последние с "нашими истинными учениями", однако преуспел не совсем. В любом случае он желает, чтобы его читатель воспринял это краткое изложение греческих учений как "перечень", надеясь, что учения "наших Писаний, как розы" будут явно отличаться от яда языческого наставления [2480]. Сейчас мы не будем касаться тех аспектов учения о душе, которые представляли собой простое повторение греческой мудрости (например, деление души на растительную, животную и разумную части), если, конечно, они не сказались на христианском вероучении. Одним из моментов, где это действительно произошло, была идея предсуществования души. Будучи наставником Пселла и вообще всей восточной мысли, Григорий Назианзин [или "Богослов"], выстраивая свою христологию, учил, что душа и тело начинают существовать одновременно [2481]. Отталкиваясь от Григория, Пселл усматривал в этой одновременности тот аспект учения о душе, в котором отражались ценностные ориентации христиан. "Душа и тело, — писал он, — отличаются друг от друга по существу… однако согласно христианскому учению они соположены" (homoupotata)" [2482]. Те, кто вслед за греками утверждает, что "душа не рождена, а время совечно Богу", суть христианские еретики [2483]: согласно христианскому учению о творении душа не безначальна и не беспричинна, ибо только Бог не имеет никакой причины вне Себя Самого [2484].

В вопросах официального вероучения Михаил Пселл умел сочетать непогрешимое православие с точным обозначением тех аспектов, где греческая философия показывала свою действительную осведомленность, и благодаря этому (как два века назад Фотий) мог занимать позицию, которая уживалась как с христианским преданием, так и с классическими традициями. Когда же раздавалась критика, усматривавшая в такой установке отступление от норм православия, речь шла "не о том или этом вероучительном положении", а о "несходстве двух идеологий" [2485]. В конце 11-го века, когда ученик Пселла Иоанн Итал начал тяготеть к ереси, оно вылилось в дискуссию. Среди прочего его обвиняли в возрождении древнего философского лжеучения о душе, о вечном существовании материи и об идеях. Здесь он интересен нам как пример "догматических конфликтов, вызванных к жизни возрождением философских учений, которые дают возможность непрерывно следить за ходом дел, начавшихся с Пселла и развивавшихся в последние пять веков существования Византии" [2486]. В эти пять веков апологеты христианского эллинизма, представленного Пселлом, были вынуждены постоянно утверждать его значимость в рамках православного учения. Иногда его неприятие исходило от представителей монастырской духовности, о месте которой в вероучительном развитии мы поговорим в следующей главе. Порой неприязнь чувствовалась и у западных богословов, особенно когда в их построениях стал ощущаться аристотелевский дух, не мирившийся с философским богословием Византии, в значительной мере платоническим и неоплатоническим.