Светлана Кузьмина - Адмирал Корнилов

• Название: Адмирал Корнилов
• Автор: Светлана Кузьмина
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978–5–235–02982–8

Героическая гибель вице-адмирала В.А.Корнилова, возглавившего в сентябре 1854 года оборону Севастополя, которую современники назвали «русской Троей», а самого Корнилова «героем, достойным Древней Греции», — произвела сильнейшее впечатление и на участников обороны, и на императора Николая I, и на всё русское общество, и даже на тогдашнюю Европу. Но многие важнейшие события биографии вице-адмирала до драматических событий Крымской войны (1853–1855), его деятельность как выдающегося военного организатора, теоретика, стратега, новатора военного искусства на море, готовившего российскому флоту новое славное поприще, оставались как бы в тени серьёзного интереса (за исключением редких специалистов военной истории). Настоящая книга с успехом восполняет этот пробел. Это — первое в нашей историографии подробное исследование жизни и деятельности выдающегося флотоводца и человека, патриота России.

---

Многосторонние кабинетные занятия Корнилова не мешали ему часто посещать Севастополь, а душою он был всегда там, среди дорогого ему флота. Он говаривал, что отдыхает, когда чувствует себя на палубе, и это очень понятно: ставя гораздо выше славу адмирала, чем славу администратора, он также деятельно, но с большею любовью предавался трудам адмирала, и потому уставал в Севастополе менее, чем в Николаеве, где текущие дела по Штабу утомляли его иногда до изнеможения.

После кампании 1849 года Корнилов водил эскадры фрегатов и мелких судов по портам Чёрного моря в июле 1850-го и в июне 1851 и 1852 годов. От Измаила до Ростова и от Николаева до турецкой границы на восточном берегу Чёрного моря им осмотрены все порты так же подробно, как сказано выше о Севастополе, все морские заведения в береговых укреплениях, брантвахты, береговые и плавучие маяки и телеграфы; важнейшие из второстепенных портов он обозревал каждый год, а Севастополь и Николаев — по несколько раз в год. И каждый осмотр был обстоятельно записан в памятную книжку, каждый осмотр вёл к какому-либо улучшению. Так он нашёл, что число ластовых чинов значительно превышает потребность во всех портах, комиссионерствах, на маяках, и телеграфах; что маяки вообще не современны и требуют преобразования; и что полезно бы было: Ростовскую пристань очистить от металлов, продав якоря старого чертежа и перевезя всё остальное в Севастополь, каких бы пожертвований ни стоило, и иметь при Ростовском комиссионерстве только вахтёра, 2-х унтер-офицеров и 6 сторожей, железный сарай для временного склада металлов и для перевоза металлов на транспорты несколько барж, плавающих по р. Дунаю и поднимающих 8 тысяч пуд. груза, при углублении 2-х футов; в Эйске — иметь плавучую моллу с пристанью, с морской стороны города, и два парохода: маленький — для сообщения с селением Глафировкой, и буксирный — для вывода судов и барж из Донских гирл; в Керчи, где обыкновенно зимовали кавказские суда, оградить адмиралтейство стенкой с N0 стороны и устроить кузницу на два горна с слесарней и навес для шлюпок или поделки рангоута, а в Новороссийске — уменьшить размер адмиралтейства, поместив пильный сарай внутри его, и в обоих портах — оставить самое ограниченное число ластовых и, за исключением одного искусного горнового, снять всех мастеровых, назначая их на суда в штатном числе, дабы каждое судно могло исправляться своими мастеровыми в мастерских этих портов; в Сулине — устроить моллу или защиту от NO ветра, который портит фарватер, углубить последний, улучшить маяк и предостерегательные знаки; причислить к брантвахте палубный датский бот для вспомоществования бедствующим судам и посылок на остров Фидониси, и проч., и проч., и проч.».

Из-за неспособности Берха как следует руководить флотом В.А.Корнилову приходилось работать за двоих, чтобы поддерживать боеспособность флота на высоком уровне, как это было при М.П.Лазареве. Поэтому ответственность Корнилова за состояние дел на флоте намного возросла, так как многими вопросами, ранее решаемыми Лазаревым, теперь приходилось заниматься ему самому.

В штаб флота огромным потоком продолжали поступать документы из Петербурга и отчёты командиров кораблей, соединений и береговых частей о результатах плавания, учебных артиллерийских стрельбах, парусных учениях, крейсерстве у берегов Кавказа и т. п. Чтобы успевать просматривать и прочитывать такое огромное количество документов и ещё находить время для регулярных осмотров баз и портов и выходов на кораблях в море для проведения учений, В. А. Корнилову приходилось работать с огромным напряжением сил. Сетуя на тяжёлые условия работы при Берхе, Владимир Алексеевич писал брату в ноябре 1851 года: «На таком основании у меня сил не хватает оставаться более полугода ещё».

…Из письма В.А.Корнилова брату А.А.Корнилову:

«30 мая 1852 года, Николаев.

Первого июня, т. е. послезавтра, мы оставляем Николаев. Жену с детьми везу на южный берег Крыма, там мы наняли дом на жаркое время. Сам я иду в поход на фрегатах для осмотра портов, но, увы, нельзя будет плавать более двух недель, т. е. до 15 июня, прежде это был месяц моих каникул. Мои занятия здесь не уменьшаются, напротив, растут до отчаяния. Скоро я махну рукой и скажу, как говорят наши матросы: «Всей казённой работы не переделаешь». Метлин уехал и нашёл легко место в интендантстве. Конечно, если Господь Бог даст терпение и силу, то всё обойдётся. Не могу похвастаться и здоровьем, ревматизмы меня не покидают. Мой главнокомандующий недавно возвратился из путешествия, и опять пошли недописанные или переписанные резолюции и в предупреждение их докладные записки мифа здешнего Управления — начальника штаба. Опять пошли борьба и ухищрения неутомимых негодяев здешнего гнезда опутать и завладеть болваном, брошенным царствовать над болотами нашими; опять зашевелились партии скрытых врагов покойного Михаила Петровича, состоящих большею частью из людей, им облагодетельствованных. Но всего не исчислить, с чем приходится возиться. И это всё делается из-под юбки старой, слабоумной женщины, каков Берх! Но всему бывает конец, к моему утешению. Следовательно, будет же когда-нибудь конец и моему теперешнему тяжкому положению…»

Из содержания этого письма видно, что Корнилову, остро переживавшему за состояние боеспособности флота, приходилось не только работать за своего непосредственного начальника, но ещё и бороться со всякого рода завистниками и интригами, стремившими скомпрометировать всё лучшее, что сделал для Черноморского флота адмирал М.П.Лазарев, а заодно и Корнилова, его ученика и последователя. Особенно не давали покоя завистникам согласие и взаимное уважение, раз и навсегда установившиеся в отношениях «птенцов Лазарева гнезда» — Владимира Алексеевича Корнилова и Павла Степановича Нахимова.

Вот какова «история вопроса» в мемуарах современников.

…Из заметок Д.В.Ильинского:

«Воспоминания давно прошедшего перенесли меня к тому времени, когда после двухлетней службы на Балтийском флоте я был переведён в 38-й экипаж на корабль «Двенадцать Апостолов» под команду капитана 1-го ранга Корнилова. Разность направления службы была поразительная: в Балтийском флоте царил полный индифферентизм, в Черноморском флоте кипучая деятельность живого морского дела поглощала всю деятельность и способность молодого офицера. С одной стороны скука, недовольство, возникавшие от праздности и невозможности общественных отношений; с другой, соревнование, желание превзойти каждому судну, на котором служишь, в быстроте и отчётливости манёвров другое. В разговорах офицеров замечалось то же самое различие: одни говорили обо всём, кроме морской службы, другие о чём бы ни говорили, разговор всегда кончался о морском…»

А.П.Жандр:

«Кампании 1849–1852 годов ясно обнаружили ту разницу между Нахимовым и Корниловым, которую замечал внимательный глаз ещё во время командования их кораблями. Каждый из них учил офицеров и нижних чинов по своей методе, но оба заботились о своих командах и довели свои корабли до совершенства, так что в 1845 году беспристрастный ценитель не знал кого предпочесть: «Силистрию» или «Двенадцать Апостолов» [90]. Во время командования бригадою Павел Степанович томился в бездействии, и с восторгом принимал начальство над эскадрою ещё в гавани; следя внимательно за вооружением флагманского фрегата или корабля, он предупреждал упущения, а если это было судно новое или он находил нужным перевооружить его заново, то горячо принимался за дело, как самый деятельный и сведущий капитан, и многие суда Черноморского флота обязаны были Нахимову отчётливою чистотою своего вооружения. Поэтому, поднимая свой флаг на судне, Павел Степанович уже любил его; как заботливый начальник он зорко следил за всеми судами ему вверенными, но то из них, которое носило его флаг — была его утеха, его создание, его гордость: с горячею любовью входил он во все подробности судового порядка, и, мало-помалу, не замечая того сам, оттенял командира и вводил на судне свою систему управления, так что капитан скоро начинал чувствовать себя лишним. Вот почему не все хорошие капитаны одинаково желали носить флаг Павла Степановича, хотя все глубоко уважали его и с благоговением принимали его советы.

Владимир Алексеевич приходил из Николаева, когда эскадра его стояла на Севастопольском рейде, готовая вступить под паруса. Осмотрев все суда и удостоверившись в их исправности и готовности к выходу в море, он немедленно снимался с якоря и телеграфом объявлял распределение времени для учений, отдыха и общих манёвров, и поручал командирам учить людей в назначенное время по своему усмотрению. Наследуя от Михаила Петровича методу управления эскадрой, Владимир Алексеевич любил, чтобы корабль, на котором развевался его флаг, носил его с достоинством, но предоставлял капитану полную свободу учить команду и управлять судном по своей методе. Один раз на моей вахте Владимир Алексеевич спросил меня: «Думаете ли вы, что грота-галс на месте?» Нет, отвечал я, но капитану угодно, чтобы он был в этом положении. Не отвечая ни слова, Корнилов дождался прихода командира и, между прочим, передал ему своё мнение о грота-галсе, и когда капитан представил, что, осматривая судно снаружи, он нашёл такое положение грота-рея наилучшим, Владимир Алексеевич не настаивал более. Но если дело шло о манёвре, который мог служить дурным примером для эскадры, если Корнилов замечал что-либо противоречащее морским порядкам, заведённым Лазаревым в Черноморском флоте, то немедленно останавливал и исправлял ошибку: на своём судне — наставлением командиру, а на партикулярных — телеграфом по эскадре. Сохранив навсегда горячую привязанность к памяти Михаила Петровича, он приходил в негодование, когда замечал в ком-нибудь хотя тень непочтения к своему наставнику. Помню, как тот же капитан, поворачивая чрез фордевинд при лавировке, приказал оставить задние реи поперёк и поставить людей на фока-брасы, дабы отбрасонить и фока-реи, как делают обыкновенно, поворачивая в эскадре. Видя в этом нарушение правила поворота, изложенного в командных словах Лазарева 1835 года, Корнилов вскричал: «Не так, капитан!» и начал сам командовать, а по окончании поворота сказал капитану: «Благодарю вас, что вы меня заставили вновь командовать. Мы пренебрегаем командными словами. Кто их составлял? Боцман Лазарев! А мы — мы библиотеку для чтения читаем! А я вам объявляю, что на купеческой лайбе трудно найти такой беспорядок, какой я вижу на вашем военном фрегате!» Это впрочем единственный случай, в котором Владимир Алексеевич публично остановил распоряжение командира.