Эмилиян Станев - Иван Кондарев

• Название: Иван Кондарев
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Роман «Иван Кондарев» (книги 1–2, 1958-64, Димитровская премия 1965, рус. пер. 1967) — эпическое полотно о жизни и борьбе болгарского народа во время Сентябрьского антифашистского восстания 1923.

---

— Тут я отдыхаю после обеда… Садитесь, пожалуйста. — Не торопясь, она устроилась на миндере напротив Кольо. Он сел на стул и сразу же спрятал свою фуражку за спину.

— Только зря вас гоняют с этими письмами. Скажите тому, кто их посылает, что я не люблю писать, да и бессмысленно эта… Он сам их вам передает или через кого-то другого? — спросила она, скрестив обнаженные выше локтей белые руки.

— Нет, я получаю их от одного знакомого, и мне неудобно отказаться… Я, если хотите знать, только ради вас… иначе бы и пальцем не шевельнул. — Кольо покраснел, посмотрел на потолок, где сидели сонные мухи, потом на картину на стене, изображавшую молодую черногорку с ружьем на плече и младенцем за спиной. Черногорка шла по мрачному ущелью…

Дуса повертела письмо в руках и положила его на миндер.

— Целое послание, даже с печатью. Мне сейчас совсем не до любовных писем. Вы знаете, кто их пишет?

— Предполагаю, что бай Анастасий. Это меня не касается, и я даже не хочу знать, — сказал Кольо, обрадованный, что его предположения оправдываются.

— Он же скитается с каким-то отрядом по горам, да? Хм, увидел меня однажды и влюбился. Ох, эти мужчины, разве узнаешь, когда они искренны, да и что у меня может быть с таким человеком? Я почему-то его боюсь. Красивый, представительный, а человек конченый, после того как убил доктора и того пристава с красивыми усами, ну как его…

— Пармаков.

— Да, да, он самый. Оставил пятерых детей горькими сиротами… Но вы никому не рассказывайте, о чем мы здесь с вами говорили… Несчастный он человек. Ох, знаю я их, видала эти буйны головы. Как об этом не думать!

Дуса вздохнула, ее колено заиграло под платьем, заиграла от бедра красивая стройная нога… Она прикрыла глаза, словно припоминая что-то неприятное.

— Последние дни мне что-то очень тревожно. Плохие сны снятся, на кофе гадала — тоже одни огорчения выходят. Вчера снилось, что я родила ребенка. — Она рассмеялась и взглянула на него вызывающе. — Живу-то я, как кукушка, одна-одинешенька… Многие меня домогаются, а я всем отказываю. Вот закончит Владимир юридический, тогда буду думать о замужестве… Мы были когда — то богатыми, имели большой магазин. Как подумаю об этом — реветь хочется. Войны нас разорили… О брате все думаю и еще об одном человеке, а этот пусть оставит меня в покое… От ворот поворот!

— Не верьте снам, госпожа Дуса. Я очень хорошо их толкую, но не как предсказания. Они идут от неосознанных мыслей. Отцу, например, однажды приснилось, что на одном его башмаке качается каблук. И действительно, на следующий день каблук у него оторвался. Значит, в течение дня, поглощенный работой, он чувствовал, что каблук шатается, но ощущение это проникло в мозг лишь ночью, во время сна. Как только вы до конца осознаете неясные мысли — перестанете видеть сны, — сказал Кольо, тронутый откровенностью Дусы, и ударился в психологию, чтобы блеснуть познаниями и опытностью.

— Ты еще мальчик, многого не знаешь. Сны бывают вещие… Да и духота эта меня изводит, я стала такой чувствительной… Терпеть не могу чулок, пойду сниму их. — Она скользнула взглядом по Кольо, словно только сейчас заметила его новый костюм. Пухлая нижняя губка мило дрогнула, когда она ему улыбнулась. — Подожди немножко, я сейчас вернусь, — сказала она и вышла.

Кольо проводил глазами ее чуть располневшую фигуру, высокие прямые плечи, ноги, обтянутые темными чулками, и, вздохнув, вытащил из кармана коробку с сигаретами. Он хотел вести серьезный разговор, а Дуса заговорила с ним как с мальчишкой, на ты, и так насмешливо поглядела на него. Уж таковы женщины, что с них взять! Стоит ли рассказывать ей про Зою, чтобы таким образом упрекнуть за то, что и она не лучше Зои? Нет смысла! Она думает о другом, сама сказала, что все мысли ее о брате и еще о ком-то. Анастасий, значит, не представляет опасности, но другой человек — дело посерьезнее. Дуса выйдет замуж за него, как только брат закончит юридический… Эх, все смотрят на него как на зеленого юнца. И Дуса вовсе не так умна, напрасно он надеялся.

Он слышал, как она скинула туфли в полутемной кухне, и через полуотворенную дверь видел, что она что-то там делает. Прежний восторг, надежда и преданность померкли в его душе.

Слышалось завывание ветра, позвякивали стекла окон, в лампе колыхалось пламя. Время от времени тоскливо жужжала муха. Еще не совсем стемнело, и от мрачного, багрового горизонта грозно двигалась узкая туча. Кольо следил за тучей и всем своим существом впитывал впечатления этого дома. «Пахнет хорошо, но чем-то ушедшим, как в парфюмерном складе… А может, это пахнет ее пудра? Все равно, тут все безнадежно».

Он курил и озирался в поисках пепельницы, подавленный и оскорбленный, когда услышал из кухни голос Дусы.

— Ты ничего не знаешь об Иване Кондареве? Он дружит с моим братом.

— Нет! Он ведь скрывается от полиции, с тех пор как сожгли виллу прокурора. Его я очень хорошо знаю, мы с ним близки… Большие события надвигаются, госпожа. Если вы спросите меня — я против всякой власти. Я за республику, но за республику особую. Когда-нибудь я расскажу вам подробно, какой она должна быть, и кто знает, может, в один прекрасный день вы прочитаете о ней… Откровенно говоря, я ненавижу властителей, каких бы то ни было, потому что они, как уличные девки, не могут без толпы… Я и Кондареву говорил о республике, — торопливо пробормотал Кольо, сконфуженный своим сравнением, потому что мог оскорбить им Дусу (ведь в городе чего только о ней не говорили!), потом забыл все огорчения и самозабвенно продолжал. Он красноречиво, с жаром заговорил о своей тяжкой жизни. Дома его не понимают, никто его не понимает, особенно женщины, о которых он знает предостаточно и совершенно согласен с Шопенгауэром, но все же хотел бы уважать их, а они сами не дают ему для этого повода. В конце концов он стал характеризовать некоторых горожан и одним махом израсходовал весь запас своей иронии и остроумия, уверенный, что это понравится Дусе. И действительно, она весело смеялась.

— Смотри, какой ты всезнайка! Да и говорить мастер, — сказала она, выходя из кухни в сандалетках и разглядывая его с веселым любопытством. Вид ее босых ног вызвал в нем новый приступ восторженности.

— Ведь ты же еще совсем желторотый, а говоришь как взрослый. Много читаешь, видимо… Здешние мужики не такие — им бы только жрать-пить, в карты играть да скряжничать… А ну-ка, скажи, любишь ли ты и кто твоя зазноба? Ты, мне кажется, влюбчивый. А какие нынче хорошенькие гимназистки! Я всех хорошеньких девушек знаю, а когда-то и сама была прехорошенькой, — Дуса снова уселась на миндере, благосклонная, повеселевшая; она будто расцвела, и сердце Кольо снова преисполнилось блаженством.

Он снизошел даже до интимных откровений о своей несчастной любви к Зое. Принялся живописать, привирая, цитировал Гамсуна, затем нащупал тему (пусть Дуса видит, что он знаком с Анастасием и знает о нем куда больше ее), рассказал о серенаде, об убийстве доктора, о злосчастном письме, которое Зоя передала своей матери, о том, как его арестовал тот самый Пармаков, и так далее. Дуса слушала его внимательно и теперь уже «с уважением», как отметил про себя Кольо. «Она стала смотреть на меня другими глазами. Нет, она не так глупа, как Зоя», — вертелось у него в голове.

— Значит, ты и в таких делах был замешан? Лучше не впутывайся! Они и меня хотели втянуть… — сказала она. — Выходит, Анастасий прошел мимо тебя, и ты его узнал, но не посмел выдать, и тогда схватили Кондарева и моего брата? Ты поступил нехорошо. Доктор Янакиев лечил меня, когда я была еще ребенком. Да и потом заходил, якобы на чашку кофе: делал мне предложения… Старый был, прости господи, а то бы я за него пошла. Бабник — всегда с розочкой в петлице, и мне носил букеты… Да разве могу я связаться с его убийцей? Упаси бог! — Дуса передернула плечами, словно дотронулась до чего-то нечистого, и пренебрежительно отбросила лежащее рядом письмо. — Ни за что не приму письма от него. Верни ему и скажи, что не желаю больше получать никаких писем. — Она снова покачала босой ногой, и Кольо перевел взгляд на картину.

— Если вы настаиваете, я так и передам, — проговорил он, пряча письмо в карман.

— Да, да, верни его. И не будем больше говорить об этом. Ведь ты было так развеселил меня, а про них… Ну, так кто твоя милая, как ее зовут? Я, пожалуй, догадываюсь… Погоди, сварю сейчас кофейку — тогда поболтаем. Кажется, будет гроза. — Дуса пошла в кухню, зажгла спиртовку и занялась приготовлением кофе.

Кольо притих. Больно и тяжело было у него на душе. Вот если бы Дуса его послушала. Как быстро меняется у нее настроение! Лицо ее то озаряется светом, становится лучезарным и милым, то мгновенно мрачнеет. Тогда она кажется старой, ее словно гнетет что-то, мучает. Не жизнь, а какая-то неразбериха. Люди занимаются глупостями и не заботятся о душе своей… Душа этой женщины не может быть дурной, хотя сама она легкомысленна. Нет у нее мужчины, который бы разъяснил ей неосознанные мысли, растолковал бы их и облегчил жизнь… А как же это Корфонозов не заботится о ней? Она употребляет грубые слова — «жрать», «мужик» — и произносит их как болтливая простушка. Если бы она его послушала, он спас бы ее, наставлял бы… Ведь при ее красоте она должна держаться по-другому, не произносить подобных слов и не рассказывать таким манером о своих любовных делах.