Иоганнес Гюнтер - Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

• Название: Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном
• Автор: Иоганнес Гюнтер
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03317-7

Автор воспоминаний, уроженец Курляндии (ныне — Латвия) Иоганнес фон Гюнтер, на заре своей литературной карьеры в равной мере поучаствовал в культурной жизни обеих стран — и Германии, и России и всюду был вхож в литературные салоны, редакции ведущих журналов, издательства и даже в дом великого князя Константина Константиновича Романова. Единственная в своем роде судьба. Вниманию читателей впервые предлагается полный русский перевод книги, которая давно уже вошла в привычный обиход специалистов как по русской литературе Серебряного века, так и по немецкой — эпохи "югенд-стиля". Без нее не обходится ни один серьезный комментарий к текстам Блока, Белого, Вяч. Иванова, Кузмина, Гумилева, Волошина, Ремизова, Пяста и многих других русских авторов начала XX века. Ссылки на нее отыскиваются и в работах о Рильке, Гофманстале, Георге, Блее и прочих звездах немецкоязычной словесности того же времени.

---

Он был высок, широкоплеч, выглядел немного а 1а Оскар Уайльд. Несокрушимый пропагандист себя самого, он ради успеха шагал по трупам, что было так непривычно тогда и что так обычно теперь. Тщеславен он был как Нарцисс, но вполне обоснованную казнь принял как джентльмен.

Если Северянин стимулировал свое чтение тем, что почти распевал свои стихи на какой-то дешевенький мотив, то Маринетти, отец футуризма, поддерживал свои вирши руками и ногами. Как же он был высмеян однажды — несмотря на присутствие своих пылких поклонников!

Желтокофтного Маяковского, который в то время, размахивая своей брошюрой «Пощечина общественному вкусу», изображал футуристического громилу, я в «Собаке» никогда не видел, зато видел немало других причудливо разодетых и не одеколоном пахнущих мальцов, дико вращавших глазами и сплевывавших окурки прямо на пол.

Здесь как-то ночью на исходе осени Брюсов с непрерывно подрагивающим лицом бормотал свои рваные стихи, свидетельствовавшие о явной человеческой трагедии. Здесь Андрей Белый, которому мы совсем не понравились, читал, ужасно гримасничая и раскачиваясь так, что однажды свалился с эстрады на сидевшую внизу глубокодекольтированную даму.

И здесь я познакомился с Анной Ахматовой — через полгода после ее свадьбы с Гумилевым. Гумми, знавший, насколько она талантлива, делал тогда все, чтобы развеять ее мечты и стремления. Он, вскинутый временем и своим честолюбием на самую вершину в ореоле нового мэтра, поносил ее стихи, издевался над ними, обрекая поэтессу на крестные муки. Свои произведения она не смела даже показывать кому-нибудь, не говоря о том, чтобы их читать с эстрады.

Маковский, наш жизнелюбивый шеф, тем временем тоже женился, хотя и тут не обошлось без трагедии. В Москве он познакомился с женой молодого Ходасевича, редкостной красавицей, но, вероятно, холодноватой натурой. Фрау Марина бросила своего поэта и после некоторых осложнений вышла замуж за нашего красавца Сергея Константиновича.

Маковский переехал в Царское Село; а Гумилев, сколько помню, жил там же, в родительском доме. Так что волей-неволей их жены стали подружками. Анна показала свои стихи Марине, а та — своему мужу. Тот восхитился и решил напечатать их в «Аполлоне». Ахматова сначала не соглашалась, но Маковский уверил ее, что берет ответственность на себя.

Так состоялось открытие Ахматовой. Она сразу привлекла внимание, всюду заговорили о ней и ее прекрасных стихах, а вскоре она получила й «высочайшее» одобрение.

Среды у Вячеслава Иванова по-прежнему были своего рода центром литературной жизни. Ахматову тоже пригласили выступить там со своими стихами, и уже во время второй попытки ей — под кислым взглядом недовольного Гумми — был вручен, так сказать, орден. После того как поэтесса прочитала сухим, подрагивающим голосом одно свое короткое, удивительно красивое любовное стихотворение, Вячеслав поднялся, подошел к ней и торжественно поцеловал ей руку. Это означало что-то вроде рыцарского посвящения. Присутствующие стали аплодировать. Это явилось одним из самых больших событий на «Башне».

На следующий день весь Петербург знал о ночном поцелуе. Гумилев и в этой ситуации нашелся, выдвинув формулу: он-де открыл ее еще несколько лет назад.

Прошло немного времени, и вышла ее первая книга со странным названием «Вечер». Мой друг Кузмин написал предисловие. Тираж составил что-то порядка трехсот экземпляров. Через два года, в 1914-м, последовал второй сборник — «Четки». Но к этому времени Анна Ахматова стала уже большой, признанной поэтессой. За двадцать четыре месяца она добилась неописуемого успеха. Все говорили только о ней. Ни один вечер не проходил без того, чтобы где-нибудь в России не читали ее стихов; ни один альманах, которые тогда так любили, не выходил без Ахматовой. Из многих быстрых поэтических карьер эта была, пожалуй, самой сенсационной.

Она и впрямь представляла собой нечто совершенно необыкновенное. Такой сдержанной, но проникновенной любовной лирики Россия еще не знала. Подобно Сапфо, наша Анна Андреевна, отталкиваясь от каких-либо незначительных реальных событий и продвигаясь вперед простыми словами, под конец стихотворения устраивала настоящую бурю.

Правда, когда я познакомился с ней поздней осенью 1910 года в «Собаке», до этого было еще далеко.

Как-то в редакции меня позвали к телефону. Когда я вернулся, за моим столом сидел Гумилев со своей молодой женой. Она была очень худой, почти тощей, у нее было бледное, слегка смуглое лицо с носом ацтека, ярко алые, тонкие губы и слишком серьезные глаза, злато-зеленые, как мне тогда показалось; позднее я обозначил этот цвет иначе — как каменно-серый, цвет редкий, встречающийся только у темпераментных терьеров. Анна Андреевна носила узкое облегающее, черное сатиновое платье с глубоким вырезом. Длинные тонкие руки. Длинные кисти с острыми пальцами. Несколько великоватые ноги в лаковых туфлях. Парфюма немного, вокруг жгучих глаз голубые круги. Необъятная черная шаль покрывала ее тонкие детские плечи, да, собственно, и все тело. Без этой шали ее видели редко.

Сначала она все молчала. Позже говорила много — с легкой аффектацией, тихим, глуховатым голосом.

Красива? Нет, она не была красива, но привлекательна необычайно. Она завоевывала, не прилагая ни малейших усилий, как бы лениво; но всегда безошибочно чувствовала, какой производит эффект. Она любила окружать себя яркими блондинками, такими, как прелестная жена Судейкина Ольга, изящная актриса, с успехом игравшая на театре под фамилией Глебова, или жена Маковского, или супруга — а прежде падчерица — Вячеслава Иванова Вера.

Ее брак с Гумилевым не был счастлив. Одно время он, видимо, очень любил ее, безумствуя и ревнуя. Отчего однажды все кончилось, я не знаю, как и не знаю, любила ли она его. Может быть, она любила в нем поэта, ту очевидную поэтическую ауру, которая его окружала. Она обожала Пушкина, которого помнила наизусть, а из нашего творчества она выбрала только стихи Кузмина за их большую человеческую простоту.

В тот вечер, явившись вдруг вместе с Гумми у моего стола, она, отложив сигарету, церемонно протянула мне руку для поцелуя. Жест был так отточен, словно давно разучен. Глазами она указала на стул рядом с собой.

Вы должны рассказать мне о моем муже.

Я никогда ничего не рассказывал ей о Гумми, да она больше и не просила об этом.

Флиртовала ли она? Она утверждала, что да. Она часто влюблялась, но возможно, что влюблялась лишь в поэтический образ, который себе о нас составляла и который, вероятно, был совершенно неверен.

Точно так же, как у молодого Блока, окруженного друзьями и поклонниками, встречаем мы ламентации по поводу одиночества, мы находим такие жалобы и у Ахматовой.

В ее стихах тлеет уголь скрытой чувственности, о которой она пишет даже слишком часто. При всем том я полагаю, что она была, в сущности, натурой холодной и что там речь могла идти скорее о неутоленной духовной страсти. Но в ней таилась мощная сексуальность, которая соответствующим образом действовала на других.

Кто влюблялся в Ахматову, тот не мог замечать никого вокруг, кроме нее. А влюблены в нее были все молодые поэты и художники, но еще и бесчисленные поклонницы. Правда, влюбленность в то время была вещь приблизительная: о ней так много говорили, что начинали сами верить в нее. Предписывалось быть влюбленным, вот и влюблялись.

Но какое это имеет значение, если в результате получались такие прекрасные стихи?

Анна Ахматова чудесным и знаковым образом соответствовала духу эпохи, вкусы которой сама же во многом определяла.

Какой она была в душе, знают, вероятно, немногие. Я думаю — умиренной, самодостаточной, немного меланхоличной. С религиозными наклонностями, но без истинной веры. Ее религией была поэзия.

Голос у нее был негромкий, глубокий и, может быть, не вполне естественный, немного наигранный, но стоило ей открыть рот, как слушали только ее, одну ее, даже если она просто по-кошачьи играла словами.

В первые годы в ней еще держалось что-то от подростка, но это быстро прошло.

Когда в 1913 году она родила своего единственного сына Льва (Левушку), Гумилев два дня и две ночи шатался по кабакам и трактирам, много пил, бился в истерике и всех уверял, что его жена родила от другого. До сих пор неизвестно, кто был отцом. Левушка, ставший после тяжелейших испытаний известным историком, с годами все больше и больше походит на Гумилева, так что ни у кого не остается сомнений, что он сын поэта. Сама Анна Ахматова никогда не говорила об этом.

Она была и остается самой прославленной и любимой поэтессой нации. Однако она не сохранила верность своему поколению. Всех нас, помогших ей взойти на трон, который так ее красил, она по истечении времени наградила ненавистью или презрением. Об этом у меня скопилось немало заслуживающих доверия сообщений.