Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

• Название: Лёлита или роман про Ё
• Автор: Сергей Сеничев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

13 лет назад Нью-Йоркским издательством Modern Library был выпущен рейтинг 100 лучших литературных произведений XX века написанных на английском языке. Четвертую строку в списке занял скандальный роман Владимира Набокова «Лолита»… 45 лет назад Набоков перевёл «Лолиту» на русский язык… 50 лет назад Стэнли Кубрик закончил первую экранизацию романа, за главную роль в которой Сью Лайон была названа «самой многообещающей начинающей актрисой»… 15 лет назад Эдриан Лайн снял новую «Лолиту» с Джереми Айронсом в роли Гумберта…

Год назад увидел свет роман Сергея Сеничева с очень похожим названием — «ЛЁЛИТА». 500 экземпляров книги мгновенно превратились в букинистический раритет.

---

— А я и не спрашиваю. Говорю я. Вот и люби. И береги.

— Сколько смогу.

— Сможешь. Жить ты будешь долго. Сколько пожелаешь, столько и не умрёшь. И замухрышка твоя тоже. Если сама не расхочет. И всегда рядом будет. И с воином вашим вы ещё встретитесь. И горя выйдет много, и радости — всего поровну и всё пополам. А чтобы не пополам — это ты сам уж. А вот теперь прощай.

И провела мне костлявой рукой по глазам, точно в покойники определила.

Я попытался открыть глаза. Хотя бы из интереса. Интерес не проканал.

— А имя, — окликнул я, уже не зная, есть ли кому ответить. — Имя у тебя есть? Как тебя звали?

— Так Мария я.

Вот вам и мама.

— А Дед что же? Выходит, вы и вправду?…

— А вот это уж тебе и ни к чему, — оборвала она. — Упс!

И ничего не стало — ни её, ни меня.

Нет, — подумал я напоследок. — Упс — это уже моё!

Листья… Они засыпали нас целиком. Толстенным слоем. Но были живые — зелёные, мягкие и очень тёплые. Я махнул рукой, и они полетели. И глаза заслепило. И на нос мне села самая обыкновенная — во всяком случае, неприлично проворная муха. Я прицельно дунул, и она тоже улетела. Вокруг опять наступило лето.

Или оно не прекращалось?

Лёлька — не жаркая и не зябнущая — совсем как тогда, в первое наше утро — лежала у меня на плече, тихонько сопя. О том, что утро другое, напоминал лишь выцветший кусок чёлки. Да багровеющая болячка чуть ниже ключицы. Повязку мы, видимо, посеяли в болоте…

Оно всё-таки стряслось: я окончательно утратил чувство реальности. Мой разум перестал различать, где сон, а где явь. Приходят, уходят, умирает, оживает. Я заплутал в дебрях своего подсознания — вот он, оказывается, настоящий-то лес.

Да ну и что? Какая теперь разница?

Да хоть бы и сон! Да хоть бы и сон внутри сна! Пусть даже и тот, оборвись он вдруг, оборвётся в такой же, следующий!.. По крайней мере, вот мы, вместе. Лёлька дышит, сверху светит, в желудке сосёт. Значит, всё хорошо. А будет ещё лучше.

А ну-ка встать, Манилов! встать, говорю! нет? никак? А морду поднять? Тоже? Ну, попробуй хотя бы… Просто оторви затылок от земли…

Морду я кое-как приподнял.

Туман цеплялся за траву, но всё-таки таял, и сквозь него уже различались и расплывчатые силуэты небелёных, кажется, стволов, и брезжащее из-за пушистых крон солнце.

Мы валялись на неоглядном — плывёт в глазах, пока плывёт — продуваемом со всех сторон пригорке. Серый лес с чёрной тиной и безумным царём остался позади, за обрывом. А здесь было ничего себе. В лучшем смысле слова первозданно. Как в нефруктовом раю.

Пологий вперёд склон был утыкан умопомрачительной красоты клёнами и другой какой-то ерундой — чем дальше, тем реже. А совсем уже внизу, где деревья вообще кончались, открывался простор, от какого глаза давно отвыкли. Почти неоглядный.

Пустота сменяющих одно другое и упирающихся в самый горизонт разноцветных пространств сводила с ума. А там, на самом горизонте — да и могло ли быть по-другому? — далеко-далеко впереди, за тридевятью ржаными, гречишным и, наверное, пшеничными полями, в алой заревой дымке проступали зазубренные очертания города.

Похоже, это был очень большой город.

Coda

— …как ты там говорила? — левой, левой, левой?..

Гляди-ка: васильки… ну их, эти ромашки, да?

А тут — ты посмотри только — васильки одни, видишь? нет?.. Ну и ничего, бог с ними, куда они теперь от нас денутся…

Я ведь чего думаю — вот так оглядываешься по сторонам и странно: всего этого могло не быть, а оно на тебе, есть.

И мы есть — ты есть, коза! Понимаешь? Ты — есть.

Главное теперь не чехли, вон он, родимый.

Вон — левой-левой и в два дня там будем…

Да хотя бы и в два года, теперь-то какая разница?

Теперь есть куда. Вон он, красавец, километров десять… ну, двадцать… наверное, двадцать…

А это ж нам с тобой тьфу! Это ж как до храмины прогуляться…

Нет, в два-то дня конечно бы по-любому лучше.

А ещё лучше прямо сегодня к ночи.

Тебе бы сейчас аспирину… любого бы антибиотика.

И покоя. И какого-нибудь бульона. И тёплой воды.

И одежды тёплой. И вообще — в обычную квартиру с запирающейся дверью.

Ты помнишь, что такое человеческое жильё?

Я уже как-то не очень…

И доктора бы…

В городах, знаешь, обычно водятся доктора, значит, будем поискать…

Лёленька, ты не думай, мы дойдём! Я дойду.

Ты просто ещё немножечко соберись напоследок, вон же уже…

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? А?

Ну не знаю я других колыбельных.

А ты не хочешь.

Чего?.. Передохнуть?.. Нечего передыхивать, не устал я! Вот те крест…

После вчерашнего-то да по ровному я как конь педальный скакать буду.

А ты держись крепче и не грусти давай, слышишь?

И не плачь. Понравилось ей…

Сюда слушай. Есть у меня одна тайна.

Потешная такая, но до тебя я её никому… короче: давным-давно это было…

Взял я как-то и капитально простыл, и мне…

Что, рассказывал уже?.. Не ври, по глазам вижу — рассказывал… Совсем чего-то плохой делаюсь…

И хуже этого, голуба, только одно — только если город ещё паскудней леса.

Видал я города, Лёльк. Самые разные.

И большие, как этот, и маленькие — с Шивариху.

Вылизанные, грязные, всякие — с танками на площадях и с минаретами по окраинам.

Я ведь чего уже только ни видал.

И, знаешь, никогда я не любил город.

Каким-то шестым или сто шестым чувством мне всегда хотелось бежать из него очертя голову — куда угодно, хоть в лес!

Я так и говорил — да хоть в лес…

Но теперь мы и лес знаем. И хватит нам леса.

По крайней мере, пока — точно хватит.

…Ты чего там? Ты считаешь, что ли? Завязывай.

Считать надо, когда не знаешь, когда.

А когда вон он — чего уж считать-то…

Эх, давай-ка всё-таки присядем…

Я говорил, что ко мне сегодня Бабка приходила?

Нет?… Приходила… Тёть Маша её зовут…

Да кто ж знает, зачем — благословила, прямо как тебя мама…

Лёль! Ну ты чего молчишь-то всё время?

Я же слышу — токает сердчишко, хватит меня пугать. Лё-оль?.. Нам щас другого бояться надо: вдруг там тоже никого.

А, скорее всего, так и будет. Это же уже совсем другая земля, совсем, Лёльк, напрочь.

И никого тут, кроме нас с тобой да привидений.

Если только беглые какие.

Да мальчишки наши бестолковые.

Но я найду их, роднуль.

Вот на ноги встанешь, и пойдём искать.

Потому что мы должны быть вместе.

Не смейся, должны! И я найду.

На это-то мне сил хватит.

Мне их теперь на всё хватит.

Слишком долго я мечтал совершить что-то настоящее, ни на что не похожее.

Теперь я знаю — что. Знаю…

Ну-ка хватит молчать, командуй уже давай — левой, левой, левой!..

Держись, егоза! Вон он, наш город.

А может, оно и лучше, если там нет людей…

Canon: Сказки женского леса / стихотворения из сгоревшей рукописи

Идея

Я чувствую это, всей кровью внутри холодея:
в несказочной местности, в серой, как век, тиши
она в чудеса не верит, но ждёт чародея,
и хоть ты топор ей на голове теши.
Так редко бывает. Чем дольше живу, тем реже.
Но вот же она — триединая, как в трюмо:
и мерить не отмеряет, и резать не режет,
сидит у окошка и ждёт, что придёт само.
Стекло слюденеет, расплывчатость мира бесит,
кидает то в жар, то в озноб, то в калашный ряд,
и душу не то колбасит, не то принцессит,
хотя о душе такими не говорят.
Охота невесть чего, но давно и внятно.
Иль весть, но не слишком внятно и лишь вот-вот —
неважно. А важно, что как-то на сердце ватно
и больно, как будто кто зуб из него рвёт.
И йод не берёт, и силы даёт идея
не дёргая бровью и не шевеля рукой
и в чудо не веря хотеть-таки чародея.
Я чувствую это всей кровью — я сам такой.

* * *

На печи тридцать лет как три года
с безупречным таблом доброхота.
Видно, просто такая погода,
что и с печки слезать неохота.
Камень тёпл, чугунок полон каши,
и досуг околачивать груши.
За окном воют волки и ваши:
лежебока ты, горе-илюша,
ничего-то не высидишь, сидя…
Это, видно, планида такая —
жить, за всё-то себя ненавидя
и во всём-то себе потакая.
И, не ведая большей печали,
чем тщета верещать из-под спуду,
до звонка, до конца — как в начале —
я лелеял, лелею и буду
этот взгляд исподлобья торчащий,
жерновов жизнелюбия скрежет…
Навещай меня чуточку чаще.
И вини хоть немножечко реже.

Третья сказка

Он волшебничал в году четыре дня —
два вообще, а остальные для меня.
Миру летом помогал, а мне зимой.
Или просто так привиделось самой?
     Потому что почему-то в холода
 я всегда была одна. Почти всегда…
Потому что, если вьюгою в окно,
остается лишь мечтать в окошке, но
он, чудила и немножечко нахал,
вдруг своею этой палочкой махал,
 и мистически теплело в двадцать пять.
 И хотелось, чтоб опять, опять, опять…
Так летели декабри и январи.
Я капризничала: господи! наври,
что колдуешь не для всех, а мне одной!
Но метель сменялась новою весной,
 и в сезонном его цирке шапито
 я по-прежнему была никто в пальто…
И всё лето — ля-ля-фа да тра-ля-ля —
он мне слал полёт валькирий и шмеля,
и чего-то из Христа-Суперзвезды…
А мне было так конкретно до нуля,
 что плоды его интеллигентской мзды
 собирались в штабеля, не шевеля…
Вот скажите, интернетские волки:
почему выходит так, что вас — полки,
а мне, неженке, уже который год
нужно только чтобы этот идиот —
 пусть не дважды — пусть хотя бы раз в году?..
 Ой, да ну его, проклятого…

Камлание