Майя Улановская - История одной семьи

• Название: История одной семьи
• Автор: Майя Улановская
• Издательство: Инапресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003

Для нее это «Дело» до сих пор не закрыто. При аресте им — членам «Союза борьбы за дело революции» — было от 16 до 21. Трое из них — Евгений Гуревич, Владлен Фурман и Борис Слуцкий — были расстреляны, остальные получили по 25 или 10 лет лагерей.

Свои воспоминания Майя Улановская начала писать в начале 70-х годов, в 1973 году они были опубликованы анонимно в «Вестнике РСХД» (Русского студенческого христианского движения). А в 1982 году в Нью-Йорке вышла книга «История одной семьи».

---

23.2.55

Дорогая мамочка!

Получила на днях твою открытку и очень беспокоюсь, почему ты не получаешь моих писем. Я сейчас же ответила коротко, открыткой.

Я тоже давно от Стеллы ничего не имею, от Ирины последнее письмо получила в начале января. От папы в декабре получила сразу три письма — второй раз за всё время. Так что у меня столько же оснований считать себя всеми забытой, что и у тебя.

Мамочка, я вообще не могу понять, как можно обижаться и подозревать, что я, например, тебя забыла. Кого же я буду помнить, если не тебя? Я тебя всегда помню, и если бы меньше помнила, то, может, не пришлось бы уезжать из Москвы.

У меня большое горе — уехала Верочка. Наверное, мы больше не встретимся. Я к ней была очень привязана, ведь мы были вместе больше двух лет. Хотя мы никогда не были особенно близкими друзьями — только немного в последнее время, но у меня, кроме тебя и папы, кажется, нет дороже человека.

Так что я осталась почти одна. Но это ничего. Вообще я не боюсь одиночества. Тогда можно больше читать, заниматься.

Я тебе уже писала, что в прошлое воскресенье я сфотографировалась и жду карточку, чтобы послать тебе. Снялась я в том платье, материю для которого прислала Стелла. Хотя не знаю, как получусь. Я старалась улыбаться.

Целую тебя, моя хорошая.

Несколько разоблачительных писем отца, вообразившего, что я «ударилась в религию»:

Теректы, 17.3.55

Маечка, доченька моя милая!

Твоё письмо меня сильно разволновало. Оно, действительно, умное, но мне от него стало немного грустно. Дались тебе вечные, безусловные истины. Конечно, самое важное в мировоззрении каждого человека — это его точка зрения, «колокольня», с которой он смотрит на мир. Правда — но, к сожалению, не совсем. Подавляющее большинство вовсе не имеют никакой точки зрения и на мир смотрят чужими глазами. Да им и смотреть не надо и не хочется. У них твёрдые, установившиеся взгляды и, конечно, — единственно верные и правильные.

«Нагорную проповедь» я читал в последний раз лет 40–50 назад. Помню впечатление огромной нравственной силы и величия. Всё это правда, но увы — учение, созданное Христом и его учениками — христианская религия — самая подленькая сейчас и самая рабская религия в мире. Ужели тебе действительно может нравиться эта вселенская, всеобъемлющая любовная патока? Да и что это за любовь, если она распространяется на всех без исключения? Чего стоит, например, такое положение: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благоволите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас». А «Бога бойтесь, царя чтите, слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам вашим, не только добрым и кротким, но и суровым»?

Можно отнестись с пренебрежением и даже с жалостью к побитому угнетателю; может быть, только так и нужно к нему относиться, и именно это имеет в виду А.Франс, по-моему[125], но любить… ну нет, этого я никому не должен.

И почему ты обязательно хочешь добиться окончательной истины для всех веков и всех людей? А что будут делать наши дети, внуки и правнуки? Разве величайшее счастье — это не борьба за «правду-истину и правду-справедливость»?

Меня всегда занимала история первых веков христианства. Я никак не мог понять, каким образом кроткие яко голуби и преследуемые христиане так сравнительно быстро превратились в бездушных и прямо кровожадных гонителей всякой живой мысли. Мне кажется, я кое-что понял сейчас. Вокруг меня, прямо на моих глазах, возникают эти «общины верующих», истекающих любовью к отвлечённому ближнему и, в сущности, ненавидящих конкретного ближнего. Это всего только «покорившиеся», которые стараются подвести какую-то идеологию под свою трусость. Маечка, милая, не надо! Это не для тебя. Ты — мыслящий человек и, как ни старайся, ты им останешься. На повестке дня не любовь, а ненависть к врагам — гитлеровцам и всяким.

Прости, Маёчек, что я так много места в письме и так много времени отнял у тебя своими скучными рассуждениями. Больше не буду.

Стихи я не то, что не люблю — нет, если в них есть какой-нибудь смысл, идея — я готов простить автору его странную манеру излагать их.

Целую тебя, Маёчек, крепко. Пиши, если не сердишься.

Твой папа.

30.4.55

Доченька, моя милая!

Большое спасибо за автобиографическую справку. Наконец-то, сопоставив твоё и мамино письма, я начинаю понимать, как ты добилась таких рекордных достижений[126]. Но признаюсь, — чувства, которые возбудил твой рассказ, были далеко не христианскими…

«Наследственность» твоя меня радует бесконечно, но и несколько беспокоит. Что было хорошо для родителей, то наверное требует поправок для ребёнка. А я мало чем могу теперь тебе помочь. Боюсь, что сознание необходимости поправок и улучшений, может быть, и является причиной твоих метаний (не сердись, Маёчек). Мама прислала мне твоё стихотворение «Молитва безбожника», которое она достала у какой-то твоей подружки. Ну, конечно, оно мне не понравилось! Доченька, ты понимаешь, что дело не в Боге. А чёрт его знает, может быть и есть Бог или нет его. Всё дело в том, что стихотворение нехорошее. «Душе усталой одинокой, слабеющей в мирской борьбе, так сладок веры сон глубокий». Боюсь, что всё дело в том, что багажу у тебя маловато, что, подобно всем твоим сверстникам, ты думаешь, что мир существует только с начала этого столетия. И тут — моё преимущество — я знаю: всё это — только эпизоды, как бы трагичны они ни были для тебя лично. И хоть бы веру ты выбрала не такую скверную!

Ну, да я опять за то же. А сколько раз я давал себе слово не говорить об этом.

Милая моя, «верь, взойдёт она, звезда пленительного счастья». И верить в это уже само по себе пленительное счастье.

Целую тебя крепко, папа.

7.5.55

Милый Маёчек!

…И даже то хорошо, если пара моих писем пропала, потому что я сам жалел об их содержании. Мне так надоели «истинные христиане» с их злобной проповедью любви по расчёту, в ожидании щедрых процентов на небесах, с их нетерпимостью к инаковерующим и слепой ненавистью к знаниям, что я прямо ужаснулся от мысли, что ты могла впасть в отчаяние и что иссякла твоя «козацкая сила». Дело, конечно, не в Боге. Я с глубоким сочувствием и уважением отношусь к украинским мужикам, оторванным от своих близких, но и на чужбине чтущим свои обычаи и верования. Они — не мракобесы и не изуверы, а их моральная устойчивость несравненно выше, чем у многих и многих «просвещённых» вольнодумцев, гордящимся тем, что они слово «Бог» заменили словом «природа». У меня был тут приятель, врач, ученик Филатова. Несчастья личной жизни и отсутствие серьёзного мировоззрения его пошатнули. Он искал утешения в любви к Христу. Это было глупое и омерзительное зрелище, когда специально выделенной общиной верующих наставник, неграмотный и тупой начётчик, наставлял его в вере, грубо осаживая, когда тот старался рассуждать. Вера меня не интересует, вернее, она мне смешна. Всё равно — опирается ли она на книги, написанные 2 тыс. лет тому назад, или на достижения науки в середине прошлого века[127]. Но я тебе уже наверное надоел своими поучениями. Я всё забываю, что ты уже не 16-тилетняя школьница, а взрослый человек. Но как бы я хотел с тобой посидеть часик-другой и поболтать по душам. Но и это будет, в этом я — верующий.

Сейчас только узнал, что в нашей библиотеке имеются сочинения Леси Украинки, кажется, стихи и поэмы. Вот почитаю и посмотрю, что тебя так привлекает.

О моей судьбе, так же, как и о моём здоровье, не беспокойся. Я получил справку от Ирины о её готовности взять меня на иждивение и приступил к хлопотам. Это дело месяцев, а пока я прохожу медицинские обследования. Я не спешу, потому что и тут «надо мною не каплет». Моё пребывание здесь — временное, а ждать здесь — не хуже, чем где-нибудь в Клину под Москвой…

Прочие письма отца помещены отдельной подборкой.

Письма от мамы и от Сусанны:

4.4.55

Хорошая моя! Получила твоё письмо от 18.3. Твоё заказное с фотографией получила и уже ответила. До того получила письмо, где было стихотворение «Матери», и тоже ответила. Я немного жалею, что дала такую суровую оценку этому стихотворению. Оно не такое плохое. Там одна только избитая фраза в конце, кот. мне не понравилась, остальное неплохо, а местами очень нравится. Страшно жалко, что не получила предыдущих двух стихотворений. Вообще меня больше всего угнетает то, что столько наших писем не доходит. Это такое мучение. Вот ты всё жалуешься, что я не пишу о своём здоровье и работе. А я писала. Здоровье у меня весьма удовлетворительно для моего возраста и состояния. Кроме сердца, которое слегка пошаливает, меня ничто не беспокоит. Вот только руки дрожат (об этом ты можешь судить по почерку). Но, в общем, мне особенно жаловаться на своё здоровье нечего. Представь себе, что с тех пор, как мы расстались, я даже ни одного зуба не потеряла. А что касается работы, то я тебе тоже писала, что вяжу. Это не утомительно и мне нравится. Так что, как видишь, у меня всё хорошо. Только вот дождаться бы мне папы. Я рассчитываю, что, как только он окажется на свободе, он приедет ко мне на свидание. Стелла бомбардирует меня письмами, требует, чтобы я писала о пересмотре дела. У меня нет принципиальных возражений против этого, но пока папы нет и у тебя — никаких изменений, я просто не заинтересована в перемене местожительства. Родная, что за странная фраза в твоём письме: «…может быть, вам с папой улыбнётся счастье…» Да мы и так — не несчастны. Разве ты — несчастна? Или папа? Бывает тяжело, тоскливо, утомительно (да и то — не так уж часто теперь), но это во всяком положении бывает. Но пока остаётся интерес к жизни, до тех пор человек живёт.