Игнатий Лойола - Рассказ паломника о своей жизни

• Название: Рассказ паломника о своей жизни
• Автор: Игнатий Лойола
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2002
• ISBN: 5-94242-001-7

Обычно св. Игнатию принято отказывать в литературных способностях. Не был он ни писателем, ни литератором (по крайней мере, в общепринятом смысле этого слова): таково преобладающее мнение по этому вопросу. Не согласных с таким мнением — считанные единицы. Одно здесь бесспорно: никаких амбиций литератора у св. Игнатия не было. А в остальном — пусть о его литературных дарованиях (или об отсутствии таковых) судят сами читатели.

Все примечания, не оговариваемые особо (а таковых подавляющее большинство), принадлежат о. Кандидо де Далмсхсесу (О. И.). Примечания переводчика обозначаются буквами русского алфавита и инициалами: А.К. В тех случаях, когда примечание составлено и издателем, и переводчиком, оно обозначается так: К. де Д., А.К.

В угловых скобках стоят слова, отсутствующие в оригинале, но по тем или иным причинам необходимые в переводе.

В квадратных скобках даются всевозможные дополнения и пояснения.

Перевод со староиспанского и староитальянского.  Иллюстрации П.-П. Рубенса (47 гравюр).

---

63. Узнав об этом решении, он пребывал в некотором сомнении относительно того, что ему делать, поскольку ему казалось, что перед ним закрыли дверь в деле помощи душам, не приведя никакой причины, кроме той, что он недостаточно учён. В конце концов он решил пойти к архиепископу Толедскому, Фонсеке [146], и изложить ему всё это дело.

Он вышел из Алькалы [147] и отыскал архиепископа в Вальядолиде. Правдиво рассказав обо всём, что произошло, <паломник> сказал ему, что, хотя он уже не подпадает под его юрисдикцию и не обязан исполнять судебное решение, тем не менее он сделает то, что ему прикажет архиепископ (обращаясь к нему на «Вы», как он обычно разговаривал со всеми). Архиепископ принял его очень радушно и, [узнав о том, что он хотел пойти в Саламанку, сказал] [148], что и в Саламанке у него есть друзья и Коллегия [149], предложив ему располагать всем этим. Затем, уходя, он вручил <паломнику> четыре эскудо.

Глава VII Паломник решает отправиться в Париж

64-66. <Паломник> приходит в Саламанку, и немного спустя его допрашивают отцы доминиканцы. — 67–70. Его заключают в тюрьму до тех пор, пока, признав невиновным, не отпускают на свободу. Однако ему ставят некоторые условия относительно его труда во благо душ. — 71–72. Он решает отправиться в Париж.

64. Когда он пришёл в Саламанку и молился в одной церкви, его узнала некая набожная женщина, с которой были знакомы его товарищи, поскольку они вчетвером уже несколько дней находились там. Они спросила, как его зовут, а потом отвела его туда, где остановились его товарищи.

Когда в Алькалё вынесли решение о том, чтобы они одевались как студенты, паломник сказал: «Вы велели нам перекрасить одежду — мы так и сделали; но вот этого мы сделать не можем, поскольку нам не на что её купить». Тогда сам викарий обеспечил их платьем и четырёхугольными шапочками (bonetes), а также всем остальным, <что носят> студенты. Одевшись так, они вышли из Алькалы.

В Саламанке он исповедовался одному монаху <из Ордена> святого Доминика в <церкви> святого Стефана. И вот, через десять или двенадцать дней после его прихода <в Саламанку>, духовник сказал ему: «Отцы из обители хотели бы с Вами поговорить». Он сказал: «Bо имя Божие». «Тогда», сказал духовник, «было бы хорошо, чтобы Вы пришли сюда в воскресенье пообедать. Но предупреждаю Вас об одном: они захотят узнать у Вас о многом».

И вот в воскресенье он пришёл вместе с Калисто, и после обеда суприор, в отсутствие приора [150], вместе с духовником и, кажется ещё с одним монахом пошли с ними в одну часовню, и суприор весьма приветливо стал говорить о том, какие добрые известия дошли до них об их жизни и обычаях, что они ходят, проповедуя, как апостолы, и что <доминиканцы> были бы рады узнать об всём том подробнее. А затем он стал спрашивать, чему учился паломник. Тот отвечал: «Из всех нас самый учёный — я», — и дал ему точный отчёт о том, сколь немногому он учился, и насколько поверхностно.

65. «Ну, дальше: что же вы проповедуете?» — «Мы», говорит паломник, «не проповедуем; мы всего лишь по-дружески беседуем кое с кем о вещах Божественных: например, после обеда с некоторыми людьми, которые нас позовут». — «Но», говорит монах, «о каких же вещах Божественных вы беседуете? Ведь как раз это мы и хотим узнать». — «Мы беседуем», говорит паломник, «то об одной добродетели, то о другой, и хвалим её; то об одном пороке, то о другом, и порицаем его». — «Вы не учёны», говорит монах, «а беседуете о добродетелях и о пороках! А ведь беседовать об этом можно лишь двумя способами: или от учёности, или от Святого Духа. Не от учёности; значит, от Святoгo Духа?» — Тут паломник несколько насторожился, поскольку ему не слишком то пришлось по душе такая манера рассуждать. Помолчав немного, он сказал, что не нужно больше говорить об этих предметах.

Но монах настаивал: «Ведь нынче столько заблуждений, от Эразма и стольких других, обманувших целый мир — а Вы не хотите объяснить, о чём говорите?» [151]

66. Паломник сказал: «Отец, я не скажу больше того, что уже сказал, если не окажусь перед своими настоятелями, которые может обязать меня к этому». До этого <доминиканец> спросил, почему Калисто пришёл в такой одежде (а на нём был короткий саян [152], на голове — большое сомбреро, в руке — посох, а на ногах — ботинки почти до середины икр). И, поскольку он был очень крупным, выглядело это ещё нелепее. Паломник рассказал ему о том, как в Алькале их задержали и велели им одеваться как студенты, а этот его товарищ из-за сильной жары отдал свою лобу [153] одному бедному клирику. Тут монах как-то сквозь зубы <процедил>, выказывая своё недовольство: «Charitas incipit a se ipso» [154].

Далее, возвращаясь к этой истории: суприор, не сумев вытянуть, из паломника ни слова, кроме сказанного, говорит: «Тогда оставайтесь здесь, а мы уж добьёмся того, что вы заговорите». И тут все монахи уходят в некоторой спешке. Паломник первым спросил: хотят ли <монахи>, чтобы они оставались в этой часовне — или же <монахам> хотелось бы, чтобы они оставались в каком-то другом месте. Суприор отвечал, чтобы они оставались в часовне. Затем монахи заперли все двери и, видимо, переговорили с судьями.

Двое <товарищей> провели в монастыре три дня (за всё это время никто из блюстителей правосудия ничего им не сказал) и обедали с монахами в рефектории. Почти всегда их комната была полна монахов, приходивших посмотреть на них. Паломник все время говорил о том же самом, что и всегда, и среди монахов про изошло что-то вроде раскола: многие не скрывали того, что он произвёл на них сильное впечатление.

67. По прошествии этих трёх дней пришёл нотариус и отвёл их в тюрьму. Но поместили их не внизу, с преступниками, а в помещении наверху, где была страшная грязь, поскольку дом это был старым и нежилым. Их обоих посадили на одну и ту же цепь, приковав каждого за ногу. Цепь крепилась к столбу, стоявшему посреди дома, а длиной она была в десять или тринадцать пядей. Поэтому всякий раз, когда один хотел что-нибудь сделать, нужно было, чтобы к нему присоединился другой. Всю эту ночь они бодрствовали. На другой день, когда в городе узнали об их аресте, им в тюрьму передали то, на чём можно было спать, а также всё необходимое — в изобилии. Всё время приходило множество народу, Чтобы навестить их, и паломник продолжал упражняться в беседах о Боге, и т. д.

Бакалавр Фриас [155] пришёл допросить каждого из них по отдельности, и паломник отдал ему все свои бумаги, на которых были Упражнения, чтобы их рассмотрели. Когда их спросили, есть ли у них товарищи, они ответили «да» и <указали>, где они находятся. Тут же по распоряжению бакалавра туда пошли <люди> и привели в тюрьму Kácepeca и Артёагу, но оставили <в покое> Хуанико, ставшего впоследствии монахом [156]. Однако поместили их не наверну, имеете с двоими <их товарищами>, а внизу, где были обычные заключённые.

И на сей раз <паломник> не захотел взять ни адвоката, ни Поверенного.

68. Через несколько дней его вызвали к четверым судьям: трое были докторами — Санктисидоро, Паравиньяс и Фриас [157], — а четвёртый — бакалавр Фриас. Все они уже видели Упражнения. Тут ими стали задавать ему множество вопросов: не только об Упражнениях, но и по теологии — verbi gratia [158], о Троице и о Таинстве, как он понимает эти пункты. Сначала он произнёс что-то вроде предисловия, но, когда судьи приказали, он говорил так, что придраться им было не к чему.

Бакалавр Фриас, который в этих вопросах оказался дотошнее всех остальных, спросил его также об одном казусе из канонического права. На всё это <паломник> должен был отвечать, а он всегда прежде всего говорил, что не знает, что говорят об этих предметах доктоpа. Затем ему велели, чтобы он разъяснил первую заповедь так, как он её обычно разъясняет. Он начал разъяснения и так задержался <на этом>, столько сказал о первой заповеди, что у них уже не было охоты расспрашивать его дальше. Перед этим, когда говорили об Упражнениях, они очень настойчиво выспрашивали об одном — единственном пункте, который стоит там в самом начале: когда мысль является простительным грехом, а когда — смертным [159]. А дело было в том, что он, будучи необразован, брался определять это. Он отвечал: «Верно это или нет — там видно будет (allá lo determinará); если же не верно — осудите это». В конце концов они, так ничего и не осудив, удалились.

69. В числе многих людей, приходивших поговорить с ним в тюрьме, пришёл однажды дон Франсиско де Мендоса, который теперь, говорят, кардинал в Бургосе [160], а с ним пришёл и бакалавр Фриас. Он по-дружески спросил <паломника>, как тот чувствует себя в тюрьме и удручает ли его то, что он находится в заключении, и тот ответил: «Я отвечу то, что ответил сегодня одной сеньоре, которая говорила слова сочувствия, видя меня в заключении. Я сказал ей: “Тем самым Вы показываете, что не хотите попасть за решётку ради любви к Богу. Неужели тюрьма кажется Вам такой уж бедой? А я говорю Вам, что не сыщутся в Саламанке такие кандалы и такие цепи, которых я не желал бы ради любви к Богу”».