Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2009)

• Название: Новый Мир ( № 3 2009)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Лязгнул ключ в замке, будто клацнула пасть сторожевого животного, и мы вошли. На полу в прихожей скопилось не меньше дюжины пар обуви. Было мрачно, несмотря на щебечущее лето на улице, — мы забирались в берлогу, где происходили кафкианские превращения.

В квартире стоял затхлый душок от невымытой посуды, вдобавок не оказалось горячей воды. Хозяйка с дочерью (вроде бы у нее есть дочь) съехали на дачу. Егор договорился, мы решили оплачивать жилье. Чтобы ей было куда вернуться. Если, конечно... кто-то вернется.

Компьютер, огромный, гудящий и трясущийся, как пожилой холодильник “Веста”, загружался минуты две. Меня удивил бардак. Книги валялись как попало, некоторые — корешками вверх, тетради — одни открыты, на других круглились следы некогда расставленных здесь чашек с чаем, диски без коробок, из недр шкафа выбросилось платье. Уж не похозяйничали ли тут до нас? В запертой комнате сотрясалась форточка. Сначала я не могла понять, откуда скрип. Будто кто-то ходит за тобой по пятам, оборачиваешься — пустота.

Егор вскипятил воды и залил посуду. Заварил две чашки чаю, хотя пить горячий чай совершенно не хотелось — ни мне, ни, думаю, ему.

Компьютер очнулся, возник рабочий стол с изображением двух пешек — черной и белой, стоящих в соседних диагональных клетках. Следующим ходом для одной из них должен стать мат — разумеется, в масштабе их пешечьей жизни. Рабочий стол усеян иконками — но не программ, а вордовских файлов.

Она таскала с собой телефон с фотокамерой. И делала никчемные, размытые, сползающие в зеленый или маргенту снимки. Вот и все занятия, если не считать работы.

— Может, все же не будем? — еще раз спросила я.

Егор только пожал плечами — поздно.

Я стала открывать и закрывать все файлы подряд. Некоторые из них содержали одну фразу, другие и вовсе были пустыми. В третьих текст как будто шел потоком — я даже выхватывала взглядом, наскоро перелистывая, кое-что интересное, — но ближе к концу файл все-таки обрывался.

Для верности мы списали все файлы, которые нашли, включая папку с картинками — там были те же зеленые, желтые и маргентовые фотокарточки. Многие впечатлили нас, в том числе и меня с Егором, и были нам уже известны, она вела интернет-дневник, где только и вывешивала что смутные фотоизображения.

Выгребли даже входящие и исходящие из почтовой программы — она пользовалась “The Bat”, летучая мышь забирала письма с сервера, уж и не знаю, копии или целиком, с концами. Ломать — так без сантиментов. Мы могли списать пароли — во всяком случае, тех ящиков, которые были замкнуты на программу, — чтобы затем, может, тоже почитывать корреспонденцию. Но посчитали, что это уже слишком. Да и будет ли затем?

— У меня была тетка, совершенно сумасшедшая, — сказал Егор. —

Я почему говорю, ты знаешь, тут такой запах. Она все время сидела в своей комнате, курила и пудрилась. Табак и пудра — это все, что было в ее жизни. Ты знаешь, да, загнулась одна страна и не возникла другая, а тетушка как не рождалась. Умерла рано, в сорок лет. Да я и не помню ее. Помню только табак. И пудру.

Мы допивали остывший чай — Егор успел вымыть посуду, копившуюся здесь, — и курили в распахнутое окно. Четвертый этаж, внизу раздавались детские крики. Там гоняли в футбол. Я стряхивала пепел в свернутый лист бумаги, а он — в раковину. Зря мы все это затеяли.

Во-первых, файлов оказалось больше, чем, блин, это кому-то нужно. Достаточно, чтобы понять: среди них ничего нет. Ничего из того, что мы ищем. Что бы это ни было. Чем бы это, в конце концов, ни оказалось.

C:\Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Lift.doc

Метро встретило Валентину и Ивана дворцом. Высокие сводчатые потолки в лепнине и мозаике, колонны, вздымающиеся в светлое так и не наставшее будущее с гротескными символами рухнувшей империи: звездами в лавровых венках, серпами и молотами.

— Ладно, пока, — сказал Иван. — А то — поедем ко мне?

Поезд предупредил о своем появлении мажорным трезвучием, раздавшимся на станции, а затем свистом, и вдруг загрохотало, затарахтело и застучало.

Степь простиралась от края до края, покуда хватало глаз. В журчанье насекомой мелочи и солнечном свете, в прозрачных тенях летних облаков, в птичьем разнобое воздух плыл жаркими волнами, и вилась тропинка.

И та, кто шла, знала, что впереди город.

— Нет, я, извини, лучше домой, — ответила Валентина.

— Как хочешь, — буркнул Иван. — А ты не боишься возвращаться домой одна?

— А чего мне бояться?

— Сама знаешь чего. Могут напасть. Мало ли.

— Не боюсь.

— Вот больная.

Они расстались на станции.

Лифт в заскорузлом узле подъезда, в темном аппендиксе. Пол исшаркан. Плинтус ободран. Пальто тяжелит плечи, шерстяной платок искусал шею, хочется побыстрее содрать его, освободиться. Нажата клавиша “четыре”, и кабина, надсадно гудя, прет на этаж. Валентина стягивает перчатки, расстегивает сумку. Так, где тут ключи?

Входит в темную прихожую, нащупывает выключатель и клацает. Поток неверного света от подслеповатой лампочки льется на пол, на стул с жабой телефона, на коврик у двери. Швыряет на пол сумку и выпрастывается из пальто. Нагибается — кровь приливает к лицу, — с визгом расходится молния на сапогах. На левом заедает, приходится повозиться. Уф, наконец-то. Она проходит в комнату и падает на диван. Так лежит минуту, другую. Тишина. Покой. Одна настырная мысль: надо идти вымыть руки. Лежать бы так и лежать. Медленно поднимается и идет в ванную. Прохудившийся кран сипит, чихает и плюется тоненькой струйкой горячей воды, она почти обжигается, вылавливает в мыльнице, заполненной клейкой массой, склизкий кусочек мыла, мнет его, расклеился, выдавливается между пальцами, как творог. Шлепает обратно в лохань.

В соседях — пожилая преподавательница пения и ее дочь Анечка, неизлечимо, но как-то очень светло больная — кто-то сказал, что в строгом смысле синдромом Дауна не болеют. Анечка тихая, осторожная, но по болезни своей неопрятная, с постоянно криво, по-детски, крашенными ярко-красным губами. Соседок нет сейчас — может быть, в церкви.

Валентина достает ледяную кастрюльку вчерашнего супа, хлопает дверцей холодильника. В желе, размякнув, плавают галушки. Накладывает в тарелку до краев. Ставит в микроволновку. Звяк — и ужин готов.

Запиликал на скрипке кузнечик сотового: ожил сиреневый экран, заблестели лампочки. Елочная игрушка. Звонок обещает новое, но ожидание не исполняется: на миниатюрном экране высвечиваются уже знакомые имена.

— Валя, почему ты не пришла на выставку?

— Ты чего, Виталь, я была. Даже привела подругу, и мы…

— А почему я тебя не видел? Не могла позвонить! Ты работы-то видела?

— Видела. Но, понимаешь, я…

— Очень хорошо!.. Могла бы и подойти. Я б тебя познакомил — Игнат, то-сё, знаешь, какая куча людей тут, ты бы с ума сошла…

В последнее время у Валентины крепло ощущение, что Виталий, когда звонит ей, разговаривает не с ней. Он разговаривает с теми, точнее, для тех, кто его слушает — там, с той стороны.

— Ладно, солнышко, в другой раз! Меня тут зовут, целую!..

Засыпая, Валентина меркнущим краем сознания вспоминала Ростов, где они с друзьями бродят летними днями.

Вечером покупают вино, Дмитрий выстукивает стихи на пишущей машинке, он читает им свою поэму на желтеющей в памяти кухне. Эта оранжевая кухня — последнее, что она видит, засыпая там, в той ростовской перине, ярко-оранжевая, словно налитая апельсиновым соком, который брызжет из окон, сочится сквозь дверную щель и озаряет своим светом ее теперешнее вхождение в сон.

А утром согбенная бабка, свернутая в три погибели, словно небесный свиток в конце времен, идет по проселочной улице, заросшей травой, и костерит, ругмя ругает неизвестно кого: “Гимн им подавай... Спортсменам плакать, видите ли, не подо что. Пусть плачут так!”

Шуганула собаку: “А ну пошла домой, сволочь горбатая”. Вероятно, соседке или подружке заочно: “Ну, попроси, попроси у меня мучки да маслица…” Поднимает к белесому небу такие же выцветшие глаза: “Храм стоял — сожгли. Чудотворцы!..”

 

Глава 2

Крымская история

C:\Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Livejournal

Ballerina.doc

Это было осенью, в Севастополе.

Квартира, которую я сняла, обыкновенная, двухкомнатная, правда ухоженная лучше, чем обычно бывает курортное жилье, — чистая, без тараканов, с горячей водой, даже кафельным полом на кухне и в ванной. На подоконнике фарфоровая статуэтка: балерина, изогнувшись, тянула белые фарфоровые руки к белой фарфоровой ноге. Ей было не меньше полусотни лет, балерине. Она была юна и хороша собой, и я невольно подумала, что балерина переживет меня, если, конечно, жильцы будут обращаться с ней как подобает. То есть смотреть и не трогать.