Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2004)

• Название: Новый Мир ( № 10 2004)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Время шло. Мировая революция не состоялась, реакционеры и мракобесы смотрелись уже отнюдь не посмешищем, а ленинских диалектиков у государственного руля сменили твердокаменные сталинские тупицы. К 1934 году цивилизованные “бухаринские” издания и журналы были уже обращены в пыль, а в следующую пятилетку и самих цивилизованных фальсификаторов постигла та же участь. И место бы теперь Шпенглеру в лучшем случае за замками спецхранов. Но руки до него, видно, не дошли, и попал он в категорию литературы нежелательной, хоть прямо и не запрещенной. Карточки на нежелательные книги стояли лишь в немассовых, малодоступных неискушенному читателю библиотечных каталогах. Заказ их сопровождался различными трудностями, в выдаче отказывали под любыми предлогами. Например, под весьма невинным: “книга в переплете”. Шпенглера “переплетали” часто и подолгу, — но в перерывах можно ведь было его и получить. Главное же было совсем в другом — в твердой уверенности потенциальных читателей: заказав подобную книгу, сразу попадаешь “на карандаш”, покопавшись в картотеке, сам угодишь в картотеку . И опасения были небезосновательны: разгоны в элитарных учебных заведениях, связанные именно с библиотечной литературой, известны автору настоящих строк не понаслышке.

Кто же в итоге мог реально читать и обсуждать шпенглеровские книги? Изгои, которым нечего было терять, — те из них, что были понастырней и не жалели нескольких месяцев на попытки найти и получить одну книгу. Да некоторое количество профессиональных философов — это, пожалуй, и все.

И вот эти статьи наконец перед нами, рецензируемое издание вводит их в наш мыслительный обиход. И вводит, надо надеяться, не напрасно: довольно беглого просмотра, чтобы убедиться в актуальности их.

Все статьи изданы в старых переводах, с предисловиями 20-х годов. Реликтовые предисловия производят курьезное, хотя подчас и поучительное впечатление. Впрочем, подготовка текстов Шпенглера на современном научном уровне могла бы еще на годы отложить знакомство современного читателя с полным корпусом давно уже переведенных на русский язык статей мыслителя.

“Пессимизм?” Название сборника отсылает к заголовку открывающей его статьи — “Пессимизм ли это?”, — родившейся из вспыхнувших после выхода главной шпенглеровской книги споров. Все мы привыкли считать “Закат Европы” апофеозом безнадежного пессимизма. Почему же сам автор ставит эту оценку под решительный вопрос?

“Нет, я не пессимист. Не видеть больше никаких задач — вот в чем заключается пессимизм. А я вижу такое количество неразрешенных задач, что начинаю опасаться недостатка времени и людей…”

Однако: “Когда я внезапно открыл свою „философию”, то над европейско-американским миром господствовал пошлый оптимизм дарвинистического века. Но что касается „цели человечества”, то я являюсь основательным и решительным пессимистом. Я не вижу ни прогресса, ни цели, ни пути человечества, кроме как в головах западноевропейских прогрессистов… История для них является столбовой дорогой, по которой человечество трусит себе вперед, все в одинаковом направлении… Философы уже давно твердо установили, правда каждый по-своему, но каждый единственно правильно, какие благородные и абстрактные сочетания слов составляют цель нашего земного существования, но характерно то, что, по взглядам оптимистов, мы к этому общему месту только приближаемся, никогда его не достигая… Мне было бы стыдно жить с такими дешевыми идеалами…”

Если представлять воззрения Шпенглера на историю схематически, то мы получим вот что. Большая, протяженная во времени культура (европейская, к примеру) представляет собой организм рождающийся, растущий и цветущий. Затем — клонящийся к закату, умирающий в конце своего пути. Аналогом служит жизнь любого существа, например человеческая. Когда не только юность, но и средний возраст уже позади, мало ли человеку остается в жизни еще сделать? Перед ним по-прежнему высится “огромное количество неразрешенных задач”. Но задачи эти адекватны возрасту: они теперь вполне конкретны, они состоят в продолжении и завершении начатого на заре. Странен был бы муж, в зрелости безудержно носящийся по улицам и аудиториям, продолжающий помышлять о каком-либо “прогрессе” своего жизненного пути.

Антиутопизм — один из стержней шпенглеровской философии культуры. Именно этим и объясняется уникальная ненависть к мыслителю суперутопистов минувшего века. Мало ли, в самом деле, было у них влиятельных и известных врагов? Но…

“Пролет-арии” (так Шпенглер окрестил нацистов) бешено травили “декадента” и “мелодраматика заката”, фюрер лично посвятил ему несколько речей. “Я не последователь Освальда Шпенглера! Я не верю в закат Европы! Нет, я считаю своим провиденциальным призванием способствовать тому, чтобы он был предотвращен!” “Фюрер изучил „Закат Европы” в размере всего титульного листа”, — отреагировал Шпенглер.

Впрочем, в рейхе мыслителя все же не тронули; в советской же России “шпенглериана” развивалась по-другому. Книга четверых авторов (Бердяева, Букшпана, Степуна и Франка) “Освальд Шпенглер и Закат Европы” (весьма, кстати, критическая) пригодилась как повод… для высылки из страны десятков лучших ее умов: великая ленинская идея “философского парохода” возникла как реакция на эту книгу. “Литературное прикрытие белогвардейской организации!” — отрецензировал сборник вождь. Что это было: неадекватность, гипертрофированное, даже по большевистским масштабам, самодурство? Но самодуром расчетливый политик Ульянов вовсе не был, самообладание оставляло его лишь тогда, когда он сталкивался с глубинными, сокровенными врагами своих марксистско-хилиастических идей.

И уж совсем удивительной представляется (на первый взгляд) реакция авторитетных западных политиков — вплоть до страхов перед пагубными шпенглеровскими идеями, возникавших по случаю… создания атомной бомбы! Что ж, для правильного понимания этого мыслителя интуиция много важней начитанности: не почуяли ли влиятельные государственные деятели в шпенглеровских писаниях того, что обретает новый смысл лишь сегодня? Когда после кончины утопизмов социалистического толка с новой силой воскресла прогрессистская идея “столбовой дороги, по которой человечество в одинаковом направлении все трусит себе вперед”…

Шпенглеровскую полемику с европейско-американским либеральным утопизмом чаще всего рассматривают в контексте немецкой “консервативной революции”. История движения хорошо известна. Жесткая критика этими “революционерами” веймарского режима способствовала его гибели: на месте болота разверзлась пропасть, как раз и явив господство неполноценных, которого консерваторы так опасались в демократических низинах. Большинство деятелей консервативной революции отшатнулись от пропасти: исполнение оказалось злой пародией на партитуру. “Если посадить обезьяну за рояль играть Бетховена, она лишь разобьет клавиши и разорвет ноты”, — в ужасе написал о победе нацистов Шпенглер.

Упрощенные оценки и молчаливая блокада таких явлений, как “консервативная революция”, остались в прошлом веке, и сегодня имена Эрнста Юнгера или Готфрида Бенна присутствуют наконец в нашей культуре. С публицистикой этого направления дело обстоит хуже. Не то чтобы она была неизвестна российскому читателю, но перед нами как раз та ситуация, в которой явно неудовлетворителен чисто идеологический подход: лишь при основательной глухоте к тексту возможно поставить в один ряд доктринерскую “Политическую теологию” Карла Шмитта, пародирующие позднего Ницше закультуренные полуагитки Мёллера ван ден Брука — и “Дневники” Юнгера или шпенглеровские статьи.

Но наиболее интересны все-таки те моменты, в которых шпенглеровский контрлиберализм отличается от общих мест консервативно-революционной критики. Моментов таких немало, и они существенны. Писатели консервативной революции, как правило, подходили к культуре с филолого-эллинистических, в духе Ницше, позиций; и это с неизбежностью приводило их при оценке прусско-английского духовного противостояния к уничижительной оценке англосаксонского конкурента. Морфологический же подход исключает подобную односторонность: для Шпенглера политика, дипломатия, торговля — полноценные культурные феномены. Корни современного противостояния мыслитель находит в Средневековье. Островное положение Англии, вольный дух мореплавания и торговли развивали индивидуалистический тип личности и общества. В немцах история вырабатывала другое: они жили в постоянной обороне, на скудной земле, в тяжких совместных трудах по осушению болот. В итоге из единого корня произошли два различных типа мирочувствования и общественного устройства: “там”, в Англии, — каждый за себя, “здесь”, в Германии, — все за всех.