Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2004)

• Название: Новый Мир ( № 10 2004)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Не будем преувеличивать. Событием, сравнимым с выходом в 1993 году свасьяновского тома “Заката Европы”, эта книга стать не может. Но бессмысленно ранжировать ее в свете главного шпенглеровского труда. Перед нами глубокие, яркие статьи, они, несомненно, заслуживают внимания всех, кто всерьез задумывается над судьбами европейской и русской культуры.

Валерий СЕНДЕРОВ.

1 См. по этому поводу мою статью “Солидаризм — третий путь Европы?” (“Новый мир”, 2003, № 2).

КНИЖНАЯ ПОЛКА ЕВГЕНИЯ ЕРМОЛИНА

+6

Ася Беляева. Сердцебиение снов. Петропавловск-Камчатский, Издательство КГПУ, 2003, 37 стр.

Это первый поэтический сборник вчерашней школьницы из Петропавловска-Камчатского. Он не просто неровный. В нем вместе с полудетским лепетом мне увиделась грандиозная вертикаль возможностей — частично уже осуществленных. Романтический захлеб. Рыцари и маги. Ангелическое, человеческое и звериное. И поверх всего — высокая режущая нота от метафизического несоответствия земли и духа, неудовлетворимости взыскания и алчбы. Это то, что вытягивает нас из потемок серой эпохи и бедной судьбы к небу искусства и в просторы вечности. Экспрессионизм как способ переживания реальности дает сегодня сильнейший импульс творчеству. Это видно и в молодой поэзии (скажем, у Натальи Ключаревой), и в прозе (ярче всего — в дебютных “Патологиях” Захара Прилепина, снявшего на время создания этого пронзительного романа свой гремящий имперской ржавью нацбольский доспех и обнажившего ткань души, слишком нежную и уязвимую для верного ленинца-сталинца). У Беляевой драма вмещается в четкую, классичную форму (что вообще-то редкость, а норма у наших неоэкспрессионистов — расхристанный верлибр), резонируя в глухих, смазанных рифмах: “…Кто-то взял и сердце вынул / Из груди у человека. / И на землю ливень хлынул, / Перемешанный со снегом. / Человек стоял и думал, / Долго думал, так ли это, / А потом упал и умер / Под дождем и мокрым снегом”.

 

Эдуард Тополь. Роман о любви и терроре, или Двое в “Норд-Осте”. Чистая правда. М., АСТ, 2003, 391 стр.

Очень печальная книга. Эпоха смердит смертью. И смерть сильнее любви. На этом с присущим ему простым и твердым нажимом настаивает Эдуард Тополь, известный мастер детективного жанра. Пока все мы носились с дмитриевским “Призраком театра”, в котором, причудливо бликуя, отразилась драма “Норд-Оста”, Тополь шел надежным и честным путем, обратившись к документальной первооснове, к событийной канве октября 2002 года. “…эта книга — не пиар, не чей-то заказ и не коммерческий проект. В ней нет художественного вымысла, и все документы и свидетельства <…> подлинные, — пишет Тополь во вводной части к роману. — Я занимался этой книгой восемь месяцев — то есть столько же, сколько и любым своим романом, но нарочно ушел от беллетристики, потому что, на мой взгляд, сейчас сочинять про это роман просто неприлично”. Некоторые недоверчивые читатели приставали к Тополю с ножом к горлу: откуда он знает, что президент грыз сушку, когда узнал о событиях на Дубровке. “Но зато я знаю, что он любит сушки”, — ответствовал Тополь. Вопросы можно задавать и другие. Взять хоть эпизод с молитвой коленопреклоненного президента перед иконостасом Благовещенского собора. Но все-таки не документ — сверхзадача Тополя. Он сталкивает факты друг с другом, чтобы обосновать заданную мысль. Не политики его занимают, не идеологи, а мужчины и женщины. А женщины теряют мужчин. Тех, которые, казалось, навсегда. Вражда и ненависть губят людей. Тополю кажется, и он об этом прямым текстом говорит на последних страницах, что Россия впала в беспамятство и разучилась “плакать по своим погибшим согражданам”. Судя по всему, и книга была написана в предположении читательской слезы. И возможно даже, предположение это небеспочвенно.

 

Хорхе Семпрун. Подходящий покойник. Перевод с французского Н. Морозовой. М., “Текст”, 2003, 205 стр.

Хорхе Семпрун. Писать или жить. Перевод с французского Т. Поповой. М., Издательский дом “Стратегия”, 2002, 288 стр.

У нас в России, увы, почти не замечен великолепный франкопишущий испанец Семпрун — один из немногих писателей современности, которые могут предъявить миру еще и свою героическую биографию. Какая замечательная, убедительная судьба! Нам такой не достанется ни за какие коврижки. В 40-е — участие во французском Сопротивлении и лагерный срок в Бухенвальде. Потом — антифранкистское подполье в Испании. Дальше — идейный разрыв с коммунистами, исключение из компартии Испании. Дальше — свободная от политического ангажемента проза, где Семпрун чаще всего размышляет о человеке, его свободе и достоинстве. (Не случайно он снова и снова возвращается в своих вещах к образам Мальро и Фолкнера, к этой героической и трагической литературной традиции ХХ века.) Некоторое время Семпрун был министром культуры новой Испании в составе социалистического правительства Фелипе Гонсалеса, а теперь живет в Париже... Во времена, когда в Европе так мало вершин духа, старик Семпрун одиноко возвышается над равнинными ландшафтами потребительской демократии. Это человек идеи, антифашист и гуманист высокой пробы. В последние десять лет Семпрун вернулся к своему бухенвальдскому опыту. Книга “Писать или жить” вышла во Франции в 1994 году, “Подходящий покойник” — в 2001 году. В двух этих недавно выпущенных в России книгах он отталкивается от воспоминаний, претворяя их в художественный текст. Лагерные книги Семпруна — рифма к русской лагерной прозе. Нашему читателю нетрудно навести мосты от Семпруна и его героев к Шаламову, Солженицыну, Разгону, Федорову. Политический концлагерь Бухенвальд Семпруна — пространство ада, место смерти. И в то же время здесь, на пороге смерти, с невиданной в тогдашней континентальной Европе свободой кипят интеллектуальные диспуты, вопреки всему выживает искусство. Все вместе; и характерной гримасой лагерного быта оказывается тот факт, что главным центром духовной жизни становится сортирный барак — огромное общее отхожее место, куда не заходят эсэсовцы. Испытание злом — такова одна из главных тем Семпруна и главная тема жизни лагерников. И в аду человек старается сохранить в себе человеческое. И иногда это удается. Книги Семпруна — книги стойкости. Специфической чертой бухенвальдского лагеря являлось хорошо организованное коммунистическое подполье. В лагерной иерархии многие низовые административные должности занимали подпольщики, которые в ограниченных пределах могли реально влиять на судьбы заключенных. Однако Семпрун сопоставляет коллективное сопротивление, солидарность в общей борьбе — и элементарные акты жалости, соучастия, личной поддержки человека человеком, без практической цели. И, кажется, отдает предпочтение последним. Его юный герой (во многом альтер эго автора) помогает не только выживать, он соучаствует в умирании тех, кто не имеет больше силы жить, поддерживая их в последние часы перед уходом. В “Подходящем покойнике” возникает ситуация, когда герою, чтобы выжить, нужно сменить имя. Ему подбирают умирающего француза-ровесника, чье имя после смерти его носителя достанется новому владельцу. Критик Лев Данилкин увидел здесь анекдот, сцену из плутовского романа. Мне кажется, плутовской роман тут ни при чем; если это и анекдот, то — из сферы искусства абсурда. А у Семпруна осуществлен опыт преодоления абсурда и наделения смыслом и жизни, и смерти. Вопрос, насколько этот опыт удачен. Кажется, едва ли не главный вывод Семпруна — метафизическая неустранимость зла.

 

Мануэла Гретковская. Полька. Роман. Перевод с польского И. Е. Адельгейм. М., АСТ, 2003, 348 стр.

А вот здесь и с любовью все в порядке, и зло отступает куда-то далеко-далеко. Гретковской осуществлен уникальный опыт описания как удачной творческой самореализации, так и современного счастливого творческого союза мужчины и женщины. “Размышляю, что же самое прекрасное в нашей с Петром жизни, несмотря на безумные недоразумения, ссоры, клыки и когти, порой выпускаемые из-под блестящего меха добрых намерений. Уверенность, что мы не обязаны быть вместе, и сознание того, что быть вместе стоит. В отчаянии доходишь до крайней точки рассудка и начинаешь сначала”. Чем и впечатляет прежде всего книга — беллетризированный дневник, который героиня-писательница (она же, судя по всему, автор) ведет в течение девяти месяцев, от момента, когда постепенно выясняется факт беременности, до рождения девочки Полечки в апреле 2001 года (в честь ее и названа книжка). В книге много игры ума и немало здравого смысла. Главная на месяцы беременности тема жизни героини непринужденно дополняется массой других, создающих польско-шведский контекст житья-бытья современного европейского литератора, свободного интеллектуала, сценариста и журналиста-фриланса. Героиня овладела наукой совмещения творческих полетов с работой на рынок, нисколько не жертвуя самой собой. Богемный стиль жизни, путешествия и болтовня умело соединяются с систематическим трудом. Гретковской тесновато среди мирных обывателей и в Польше, и в Швеции. Из-под ее пера выходит что-то такое: “„Польша — отчизна говнюков” — Виткаций. Каждую неделю — очередная польская сенсация, импульс, гальванизирующий дохлую лягушку. На следующей неделе — все забыто. Без суда, приговора и следствия (а раньше — „чести”). В частной жизни то же самое <…> Ничто не доводится до конца, счета перепутаны, обещания не выполнены. Банки-обманщики, секретарши-недоучки…” Ну и так далее, а сразу после этого риторического пассажа — “Я готова, наболела к родам. У Польки уже тоже все готово. У меня появляется сонное желание извлечь ее из дырочки между ног собственными руками”… Пишут, что Гретковская — знамя польского феминизма. Может быть. Хотя не факт, что она претендует на роль знамени. Однако в смелом, творческом стиле жизни ей не откажешь. Ее книга подкупает абсолютной естественностью интонации, умением без ханжеских (или еще каких-то там) умолчаний, но и не пошло рассказать о том, что происходит с женщиной, когда она вынашивает ребенка. И еще кой-какими вольностями.