Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры/

---

==43

                                                                                                                                                                                                                 вый или партийный утилитаризм. Когда схлынет волна революционного  коллективизма,  эта «мораль» станет на службу личного эгоизма. Французская революция была не менее грандиозной, планетарной, эсхатологической. Но когда волны ее потопа вошли в берега, на дехристианизированной земле поднялся и процвел мещанин — расчетливый и скопидомный  стяжатель. Судьба обезбоженной России будет ли иной? Если чисто буржуазное мещанство в наш век как будто невозможно, то остаются другие формы: мещанство  огосударствленное, мещанство смешанное, — наконец, мещанство социалистическое. Но и мещанство не последняя ступень человеческого падения. Человек без Бога не может остаться человеком. Обезбоженный человек становится зверем — в борьбе — или домашним животным — в укрощенной цивилизации.

                Культура — эти сгустки накопленных ценностей — замедляет процесс бестиализации обезбоженного человека, задерживая его в этических, эстетических планах человеческой душевности. Вот почему слабость культурной про слойки  в русской жизни беспощадно оголяет зверя. Прошедший   через революцию русский человек быстро теряет не только национальное, но и человеческое лицо.

                Но  если это так, то восстановление России, мыслимой как национальное и культурное единство, невозможно без восстановления в ней христианства, без возвращения ее к христианству как основе ее душевно-духовного мира. При всякой  иной — даже христианской, но не православной — религии это будет уже не Россия. Без религии — это не нация, а человеческое месиво, глина, из которой можно лепить все, что угодно: камень, дерево, металл, который можно  дробить  на какие угодно части. Имена  Евразии, Восточно-европейского государства и т. п. уже указывают возможные  формы  ее гибели.

                Это новое крещение России, конечно, может совершиться только силами ее христианского остатка. Он существует. Мы   не только верим в него, но и знаем о нем. Он носит в себе образ и форму  будущей России, —  если ей суждено  возродиться.

                Если?  Возможно ли здесь сомнение? Не преступно ли  самое сомнение?

                Есть два рода сомнения. Одно разлагает, убивает муже-

==44                                                         Г. П.

  ство, зовет к бездействию. Иное— сомнение борца. В сущности, не сомнение, а сознание опасности, которое заставляет напрячь все силы в борьбе за бесценное благо, постав   ленное на карту. В борьбе, напротив, беспечность, наивная   уверенность в успехе является нередко источником поражений. Римский  сенат когда-то благодарил консула, легкомысленно погубившего свое войско в сражении с Ганнибалом: «Варрон не отчаялся в спасении отечества». Среди   обуревающего  многих  безверия и пессимизма  хочется   приветствовать веру в Россию пореволюционного поколения. Беда лишь в том, что борьба наша не с внешним, а с   внутренним, прежде всего духовным врагом. Презирать его   — значит открыть ему двери. Читая страницы некоторых   нашихмессианистов, нельзя отделаться от ощущения, что   Ганнибал не у ворот, а в стенах города.

                В недавно вышедшем  романе Таманина «Отечество» автор сводит религиозные счеты с Россией. Его герой, пройдя сквозь муки первых большевистских лет, приходит к религиозному просветлению и вместе с тем к преодолению   своего природного, натурального национализма. В этом я готов видеть положительный смысл идеологического романа.   Зато страшным и религиозно необоснованным мне представляется его разрыв с Россией: «Не знаю, откуда это чувство, да  же почти уверенность, — что она погибла... Не строй погиб, а  страна, русская нация». И еще: «Наших мучений ни одно государственное устройство уже не стоит. А родина стоит ли? Когда-то от обольщения родиной погиб целый народ. И перед нами то же, как во дни Тиверия: опять страшный выбор между  родиной и Богом сделать надо».

                Не знаю, какое право имеет автор (хотя бы устами героя)  говорить о совершившейся гибели России. К тому же слова  эти относятся к тем годам, когда сопротивление России коммунизму  носило героические формы: в военной борьбе и  христианском мученичестве и мужественном сопротивлении  большей и лучшей части интеллигенции. С тех пор многое  изменилось — к худшему. Сжался, поредел верный остаток...  И все же, пока он существует, пока духовная борьба за душу  России не прекратилась, мы не можем говорить о гибели  России.Таманин сказал громко лишь то, что про себя шепчут многие в эмиграции; оттого и бегут в иностранное подданство, в католичество, в чужую жизнь.

                                             О НАЦИОНАЛЬНОМ ПОКАЯНИИ                       

==45

  Честь молодежи,  которая не поддалась малодушию и, наперекор всему, не потеряла веру в Россию. Однако и ей есть к чему прислушаться в словах таманинского героя. Выбор  между родиной и Богом  все-таки нужно сделать. Хотя бы для того, чтобы восстановить истинную иерархию ценностей, чтобы не в одном духе и смысле произносить соблазнительные слова: «За веру и отечество» (для других еще и «царя»).

                Христос  требует жертвы — самым дорогим и священным, что есть у человека: отцом и матерью, следовательно, и родиной. Так как Он есть вечная жизнь, то ничто живое в нем не погибает. Он вернет человеку мать и отца, вернет и родину, но вернет иными, для иной, более чистой любви. Любовь  во Христе есть любовь к идеальному образу любимого лица. Она не исключает и плотской теплоты и служения целостному душевно-телесному существу, но она подчиняет  все низшее, хотя бы и оправданное, хотя бы и прекрасное, духовному образу. Христианская любовь к родине не может ставить высшей целью служение ее интересам и ее могуществу, — но ее духовный рост, творчество, просветление, святость.

                Впрочем, все это охотно признается современным мессианством. Ведь и для него высшее — духовное — призвание России —  благая весть, которую она несет миру. Соблазн  русского мессианства в другом: прежде всего в гордости своего признания.

                Гордость призвания! И какого призвания... Как будто такое призвание можно носить легко и удобно, как хорошо сшитое  платье. Такое призвание, если только помнить о нем, жерновом ляжет на плечи, бросит крестом на землю, пронзит сердце кровоточащей раной. Ведь дело идет не о чем ином, как о спасении мира. Для христианского сознания только жертва имеет спасительное значение. И так как эта жертва принесена раз навсегда за весь мир, то спасение теперь может  означать лишь принятие этой голгофской жертвы, лишь  соучастие в ней. Так, правильно понял свое призвание польский мессианизм, основавший свою веру в Мессию-Польшу   на безмерности ее страданий и ее веры.

                Я думаю, что и польский мессианизм был не прав. Ибо в христианском мире не может быть народов-мессий, спасающих  человечество. Каждый народ, спасая себя, участву-

==46

ет в общем, спасении — имеет свое, хотя и неравное по дарам и значению призвание — миссию.  Но если когда-нибудь был мессианизм,  относительно         оправданный, то это мессианизм польский.

                Русскому мессианизму всегда не хватало одного из двух  существенных моментов — или страдания (в прошлом), или  верности (в настоящем). Впрочем, русские славянофилы, с  присущим  им религиозным тактом, никогда не говорили о  мессианизме России. Однако многое из этой польско-католической идеи переносилось ими на Россию. Россия, спасающая мир, — такова была их эсхатологическая утопия. Христианская неправда ее была в том, что Россия мыслилась  ими во всеоружии своей государственной мощи и славы.  Жертвенное спасение подменялось империализмом Кесаря.  Младшее поколение славянофилов стало жертвой этого грубого нехристианского соблазна и этим сорвало дело право  славного возрождения в России. Достоевский-публицист  именно здесь предает художника-провидца.    С тех пор утекли океаны воды. Совершилось — вернее, обнажилось воочию — религиозное отступничество России.Когда-то один из самых чутких глашатаев нашего христианского возрождения вопрошал Россию:

                                          Каким ты хочешь быть Востоком,

                                          Востоком Ксеркса иль Христа?