Сергей Есин - Дневник, 2004 год

• Название: Дневник, 2004 год
• Автор: Сергей Есин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Я вспомнил из множества того, что я читаю, эту статью Евгения Болотина еще и потому, в ней есть эпизод о посещении императором Александром II мастерской Опекушина. Мне почему-то это очень напомнило кадры сегодняшней или вчерашней хроники о посещении В.В.Путиным археологического раскопа в Великом Новгороде. Академик Янин комментировал находки. Естественно, на месте, где еще копаться и копаться археологам многие годы, новые русские хотят построить что-то экономическое или лирическое. Самый центр. И ведь построят!

Насколько я понял, С.П. увлекся античной литературой ради заработка и помогать мне в написании научного доклада не будет.

Продолжение интервью для российского журнала «КТО ЕСТЬ КТО»

2. Собственное литературное творчество. Главные книги. Их направленность. Идеи

— За последнее время, когда стало гнуть на старость, принялся я почему-то писать теоретические книжки. Сначала написал полупублицитику-полулитературоведение о том, как меня избирали ректором Литературного института — «Сезон засолки огурцов», потом была книга театральных и литературных очерков и проблемных интервью под названием «Власть культуры», а потом я написал книгу «Попутные мысли» о писательском ремесле и книгу «Искусство вымысла», у которой есть подзаголовок «Опыт самоидентификации». Я много размышлял как преподаватель Литинститута, а потом как его ректор, — как надо учить студентов, передавать опыт, что такое мастерство, что такое книга. Единственное, чего мне не удавалось понять: что такое идея, что такое направленность книги. Я не умею направлять книгу так, как пытаются направить меня. Мне это не дано, я стараюсь довести до уровня только то, что мне интересно, тот смутный импульс, тот образ, который мне видится, и с предельной точностью отразить его на бумаге. Собственно говоря, начало моей работы как писателя, сейчас меня не удовлетворяет; в нем было много журналистики, много поверхностных наблюдений, я порою как стенограф пытался зафиксировать то, что видел, и потом, когда ушел на «свободные хлеба» с радио, я выбивал из своей прозы дух журналистики довольно беспощадно, и горжусь, что сейчас это всё, пожалуй, ушло. Литература и журналистика — это две разные и далекие друг от друга профессии.

Дебютировал я повестью «Живем только два раза», где рассказывается о человеке, прошедшем войну и работавшем грузчиком. В его жизни был эпизод, когда с него слепили монумент, он послужил моделью для обобщенного образа советского солдата. Собственно, это и стало главным конфликтом повести. Я думал, что всю жизнь буду писать о войне, которую помнил еще мальчиком, помнил, как она началась и как закончилась, — тогда я жил в домике на окраине Калуги у своей тетки. Там я узнал, что такое народная жизнь и её заботы.

Написал я много, думаю, книг двадцать. Кроме романа «Имитатор», написал еще романы, связанные с деятелями искусства — «Временщик и временитель» и «Соглядатай», один роман-антиутопию, называющийся «Эффект близнецов». Эти романы были написаны значительно лучше, чем «Имитатор», но именно «Имитатор» принес мне, как я уже говорил, популярность, его прочитала вся тогда еще огромная страна. Это роман о художнике, но, к сожалению, такие имитаторы оказались очень живучи, куда от них денешься… Большую роль в моем становлении сыграл журнал «Юность», его все тогда читали. В «Юности» были свои любимцы, которых выпускали скорее, но, хотя с определенным тормозом, шёл и я. Там были напечатаны несколько мои рассказов, хорошо известных: «При свете маленького прожектора», повесть «Р-78» (аббревиатура переводилась так — «Растиньяк образца 78 года»), «Счет до сорока» — это автобиографическая проза, тоже напечатанная в «Юности». В 40 лет умерла моя мать, потом отец, который реабилитировался, но так и не поднялся… И вот, собственно говоря, на линии атаки я остался один.

Я особенно ценю свой роман «Затмение Марса», о перестроечно-путчевом времени, с амбивалентным героем-журналистом, трагедия которого заключалась в том, что он описывает события сразу на два фронта: и в правую, и в левую газету. Кто победит? Затем роман «Гувернер», когда я подобрался к проблеме новых русских. Хотел бы в этот ряд поставить и свою повесть «Стоящая в дверях», которую в 1992 году опубликовал журнал «Наш современник». Это повесть о «бескровной революции», в ней, как мне кажется, впервые в нашей литературе появился кавказец, с определенным акцентом, со своей линией поведения, да простит мне Господь мою наблюдательность. Потом я сделал роман в новеллах «Хургада» — серию небольших рассказов о новых русских на отдыхе. Занятный это народ!

Считаю своим крупным достижением роман «В.И. Ленин. Смерть титана». Это роман о Ленине, написанный с сочувствием к этому оплёванному сейчас, но самому крупному, с моей точки зрения, деятелю за весь XX век. Я горжусь, что сумел написать этот роман от первого лица, писатель знает, как трудно постоянно держать в напряжении материал.

Сейчас я тоже пишу роман, я думаю, что это будет самый интересный мой роман, он — о моей жене, которая много лет тяжело больна, о моей собаке, которая является связной между моей женой и миром, об мне и нескольких моих молодых историй. Это роман о Ломоносове, который учился в Марбурге, о Пастернаке, который тоже учился в Марбурге, роман о самом городе Марбурге, он так и называется — «Марбург». Что из этого получится — посмотрим, как говорится: «ноблес оближ» (положение обязывает).

18 июля, воскресенье. Утром, не поднимаясь с постели, долго читаю этюды. Очень много прилично пишущих детей, они уверенно оперируют привычными словосочетаниями и штампами, фантазируют так, как об этом прочитали. Но, к сожалению, у них не наросла еще душа. Поэтому много этюдов кислых, округлых, вполне читабельных, но, по сути, не ярких, не творческих. Замечательно точно и аргументированно ставят оценки Модестов и Антонов, который читает и за Гусева, и за Вишневскую. Есть несколько замечательных работ.

Опять читал на английском языке и сверял с параллельным русским текстом «Дневник неудачника». Подобное чтение помогает разобраться сразу в двух языках и в одном писателе. Вот что значит ничего не бояться и быть предельно искренним. Только так и можно заработать мировую славу.

Вечером по телевидению, уже в Москве, смотрел у Караулова страшную передачу о наших деятелях искусства: показали дачу Швыдкого в Архангельском и рассказали о мероприятиях по строительству и присвоению огромных участков на Куршской косе народным артистом Михаилом Державиным. Не дремлют наши кумиры. Много говорили и об особняках других «значительных» людей, расположенных на Клязьминском водохранилище, показали и летний дворец Аллы Пугачевой.

Продолжение интервью.

3. Советский писатель как социальное общественное явление. Положение современного писателя. Борьба союзов писателей. Роль государства, политика государства в области культуры

Когда маленьким мальчиком я твердо решил стать писателем, что мною руководило? Надо иметь в виду, что в то, сталинское, время писатель всегда был если не на виду, то на слуху. О нем говорили, писали газеты. Писатель был великой силой, надо отдать должное Сталину, великому знатоку литературы: он отчетливо понимал, что такое остаток в сознании человека от каждой прочитанной книги, понимал, как действует книга на мышление человека. Было известно, что писатель живет несколько по-иному, это было известно не только у нас, но и за рубежом. Когда Борис Пастернак отказался от Нобелевской премии, то, по слухам, существовало письмо шведского короля, просившего оставить за Пастернаком его «поместье» (ну, его достаток). Но дело не в материальном благополучии писателя, это в конечном итоге — миф. Дело в том воображаемом мире, который каждый писатель проецирует на своего читателя. В этом смысле писатель сейчас несколько иной, у него, может быть, больше духовных возможностей, но у него меньше возможностей донести до читательской аудитории свои идеи и свои образы. В этом отношении время так переменилось, как никогда, и взамен идеологической цензуры пришла такая могучая и несокрушимая цензура экономическая, а также цензура вкусов высших эшелонов власти, что она оказалась суровее цензуры прежней.

Много говорят о том, должно ли государство помогать культуре, каковы аспекты этой помощи, в конце концов, казалось бы, могут помогать и олигархи, и крупные банки, и соответствующие фонды. Вопрос, конечно, риторический, хотя в нем немалая доля экономического смысла: государству помогать культуре выгодно, так как за этим идет повышение культуры производства, культуры отношений, культуры отдыха, быта и прочее и прочее. Но вот в чем вопрос: уровень культуры зависит во многом и от уровня требований элиты, которая в первую очередь востребует эту культуру. И когда элита это делает, в одной стране появляется сын фабриканта Пруст, а в провинциальной Ирландии — Джойс, и какое бы кипение вокруг них ни происходило — они сохранятся, и элита их не отвергнет. Были времена, когда молодые великие князья зачитывались романами Достоевского. А сейчас элита на свои празднества приглашает Киркорова и вершиной песенного творчества считает Расторгуева. О чем это говорит? О том, что они воспринимают культуру как элемент, аккомпанирующий, необходимый в больших и малых приемах, необходимый стилю, державности. С культурой обращаются в зависимости от сиюминутной надобности, не понимая, что это такой же базовый несиюминутный предмет, как молекулярная и квантовая физика. Еще недавно, желая во что бы то ни стало держать молодежь в социальной узде, не дать ей выйти на улицу, мы безбрежно развивали наше высшее образование, открывая несметное количество коммерческих вузов. Нынче мы твердо знаем, что молодежь и «идущие вместе» — едины. Молодежь окраин, испытав на себе эстетику пива, никуда уже не двинется. И зачем же тогда высшее образование? Сократим его в пять раз. А во Франции чуть ли не до 20 лет держат свой молодняк в школах, а уж в 20 лет утихают и социальные инстинкты и бурление общественных стремлений. Нам не хватает на другое: на евроремонт государства.