Михал Вивег - Летописцы отцовской любви

• Название: Летописцы отцовской любви
• Автор: Михал Вивег
• Издательство: Иностранка, БСП-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-94145-107-5, 5-93381-105-Х

Какие основания у критики считать, что «Михала Вивега можно издавать в два раза большим тиражом, чем других прозаиков»? Взрывной стиль прозы Вивега и широкая палитра типично чешского юмора сделали его самым читаемым автором, воссоздающим в излюбленной для него форме семейной хроники поворотные события недавнего прошлого Чехии.

---

— На следующей неделе не получится, — включаюсь я в его игру. — Следующая неделя забита у меня до отказа.

— Я готов на неделю отложить свадьбу, — говорит он, не спуская с меня глаз. — Но ни на день дольше. Не применяйте ко мне выжидательной тактики.

Я весело усмехаюсь. Мы стоим друг против друга с нашими одинаковыми покупками и молчим.

Становится немного неловко.

Молодой человек приподнимает пакет с пончиками.

— Кстати, не хотите ли позавтракать вместе? Скажем, у меня? Такой завтрак вдвойне приятнее, — говорит он абсолютно спокойно.

— До свадьбы? — прикидываюсь я возмущенной. — Я приличная девушка. До свадьбы — исключено.

— Все же подумайте. Дома у меня свежие пончики. И где-то должен быть грейпфрут.

— Грейпфрут? Серьезно? Звучит привлекательно.

— Естественно, я хочу молча позавтракать, — предупреждает он. — Ибо не выношу, когда за чтением газет кто-то со мной заговаривает.

— Я тоже.

Опять молчание.

— Ну как, пойдем? — приглашает он как ни в чем не бывало.

— И все-таки нет.

Впервые он по-настоящему улыбается. Красивая улыбка.

— Нет?

Решаю быть искренной.

— Несколько необычно все же. Скажу откровенно: боюсь.

— Понимаю, — говорит он. — Синдром Иротки.[36]

До меня не доходит:

— Синдром Иротки?

— То есть панический страх, что ваши сотрапезники начнут бросать в вас пончиками.

Он в самом деле мне нравится. Однако идти к нему в дом — полный бред.

— Ну что ж… до свиданья, — говорю я, но не ухожу.

— Жаль, в телевизоре всегда получается, что вы понимаете нас, девиантов.

— Оптический обман, — сообщаю ему. — На самом деле девиантами я по горло сыта.

И особенно после того, добавляю я про себя, как почти полгода потеряла с одним таким, что изменял мне с каждым вторым умывальником, встреченным на пути.

— Этого я и ждал.

— Какая, впрочем, у вас девиация?

— Иногда не люблю завтракать в одиночестве.

— О боже, — улыбаюсь я. — Тяжелый случай, правда?

— Безнадежный, — говорит он так же меланхолично. — Определенно в конце вашей передачи людям я не откроюсь. Не хочу, чтобы соседи указывали на меня пальцами: Вон тот мерзкий извращенец, который любит завтракать вдвоем…

С минуту я разглядываю его.

— Знаете что? Пошли! — слышу я вдруг самое себя. — Где вы живете?

— Здесь близко, за углом, у ратуши, — говорит он спокойно. — Когда через две недели пойдем под венец, не придется далеко топать.

3

Ренате захотелось, чтобы я написал что-нибудь и о своей приятельнице Синди. Что ж, попробую. С Синди я познакомился у нас в части, когда посещал специальный двухлетний курс под названием «Подготовка офицеров для взаимодействия с войсками НАТО», там она преподавала английский. Синди американка. Сперва долго жила в городе Цинциннати, штат Огайо, вышла там замуж, но с мужем общего языка не нашла — он был менеджером фирмы по продаже автозапчастей и признавал в жизни совсем другие ценности, чем Синди. Поэтому спустя немного времени она развелась с ним и переехала в город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк. В Нью-Йорке в принципе ей нравилось, но по прошествии нескольких лет она почувствовала необходимость перемен и потому после нашей революции прилетела к нам в Чехию (тогда, правда, это была еще Чехословакия, но это не имеет значения), в которой уже в те годы жили многие ее соотечественники и о которой она много слышала. Я, естественно, никогда не думал, что смогу подружиться с американкой, и даже после первого года обучения, когда кое-как уже мог объясняться по-английски, я все равно не представлял себе этого, хотя Синди, скажу прямо, нравилась мне с самого начала. Заявляя, что не представлял себе этого, я тем самым, натурально, имею в виду не то, что Америку или американцев как-то слишком обожествляю, как теперь многие наши, особенно молодежь, а скорее то, что с кем-то, кто здесь не родился и говорит совсем на другом языке, могу найти взаимопонимание. И дело, конечно, не в языке, ибо в этом плане нет проблем, потому как Синди живет в Праге уже более шести лет и говорит по-чешски лучше, чем я по-английски, и мы все равно общаемся по-чешски, но вы же понимаете, что я имею в виду. А это, натурально, общие мысли и взгляды на жизнь, на работу, на времяпрепровождение, на детей и тому подобное. И тут мы с Синди, как ни странно, прекрасно понимаем друг друга, чему, скажу прямо, я до сих пор не перестаю удивляться. Хотя у Синди все еще легкий иностранный акцент и в чешском она делает ошибки (главным образом в падежах и предлогах, но это нормально), я эти погрешности, по правде говоря, уже не очень замечаю и иной раз вообще забываю, что она, собственно, иностранка. Я просто свыкся с мыслью, что дружу с американкой, и не вижу тут ничего особенного. Может, временами только, когда Синди по телефону говорит с кем-то по-английски или читает «The Herald Tribune», я вдруг снова осознаю, что она иностранка (или еще когда она за завтраком оладьи смачно закусывает салом или куски жареного цыпленка обмакивает в мед, что мне представляется уж и впрямь, с позволения сказать, похабством). Либо когда вспоминаю, что еще несколько лет назад в каждой стенгазете нашей части висели фото боевого оружия американской армии, потому как согласно коммунистической идеологии это был главный наш враг, а теперь оно вот как обернулось. Однако Синди относится к таким вещам по-другому, она вообще многое близко к сердцу не принимает, и это, возможно, как раз то, что мне в ней нравится (тем самым не хочу сказать, что она не нравится мне физически, но вы же понимаете, что я имею в виду). Когда я после опыта с Линдой сказал ей прямо, что в данный момент еще неясно представляю, чего хочу от остатка моей жизни и хочу ли вообще еще иметь детей, она ответила мне «O. K.», то есть что это нормально и что в моем положении она ничего другого и не ждет. Кстати, никаких великих планов на будущее она вообще не строит, живет как-то больше в настоящем и в отличие от многих чешских женщин не считает (как и я) брак самым лучшим делом на свете. Она, к примеру, вмиг согласилась, когда я сказал ей, что хотел бы и дальше жить вдвоем с парнем, потому как думаю, лучше людям видеться тогда, когда они обоюдно хотят видеться, а не потому, что волей-неволей живут вместе. Иными словами, я не перестаю удивляться, на какое множество вещей у нас с ней одинаковые или по меньшей мере сходные взгляды и что с какой-то американкой из Цинциннати штата Огайо я скорее нахожу общий язык, чем с большинством чехов и даже пражан.

4

Он живет в маленькой квартирке под самой крышей шикарного дома в стиле модерн. Пять этажей без лифта. Он идет впереди, идет сравнительно быстро, я стараюсь не отставать и при этом не кряхтеть. Вплоть до четвертого этажа двери всех квартир инкрустированы. Облезлая железная противопожарная дверь, через которую мы входим в его квартиру, особого доверия не вызывает.

Помимо всего, на протяжении этого альпинистского восхождения он упорно молчит.

Я ненормальная, говорю себе. Ненормальная.

Подозрительно оглядываю темную прихожую.

— Вход не внушает особого доверия, да? — говорит он.

— Да, конечно, — отвечаю с облегчением.

Как только он открывает вторую дверь, картина сразу меняется. Окна квартирки выходят в парк, и она полна утреннего солнца. Я осматриваюсь: обшарпанный пробковый пол, белая встроенная кухонька, полная грязной посуды, круглый стол с интеллигентскими газетами и журналами, рабочий уголок с компьютером и принтером, большой набитый книгами антикварный шкаф, черный диван, столик с переносным телевизором и массивная двухъярусная кровать с крутой деревянной лесенкой.

Просто и вполне уютно.

Кроме того, приятно, что он не говорит фразы типа «Извините за беспорядок» или «Может, какую-нибудь музыку?» и что избегает всяких обычных клише при знакомстве. Причем настолько успешно, что я до сих пор не знаю его имени.

— Садитесь, — только говорит он.

Молча начинает готовить завтрак. Его молчание создает в комнате, конечно, определенное напряжение, но при этом мне нравится, что он не мелет языком попусту. Он включает чайник, моет чашки, тарелки и выжимает грейпфрут — для этого у него есть специальный изогнутый ножик.

— Классный нож, — отмечаю, — а я всякий раз прорезаю корку, и половина сока вытекает в тарелку.

Он кивает и собирает на стол. Затем приносит наши четыре газеты.

— Забыл, какие ваши, — говорит он. — Кажется, эти.

И подает мне.

— Нет, это ваши, — говорю я. — Если не возражаете, я возьму свои.

— Естественно, — говорит он почти без улыбки, но чувствую, что заработала один балл.

Он наливает чай, надкусывает первый пончик и действительно углубляется в чтение. Хотя, похоже, его что-то все время гнетет, но сейчас вид у него спокойный. Единственное, что в эту минуту, пожалуй, волнует его, — как бы джем не капнул на газету.