Павел Мурузи - Александра Федоровна. Последняя русская императрица

• Название: Александра Федоровна. Последняя русская императрица
• Автор: Павел Мурузи
• Издательство: "Вече"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1187-7

Документальный роман-биография известного французского писателя, драматурга, поэта, журналиста Павла Мурузи рассказывает о жизни императрицы Александры Федоровны, жены последнего российского императора Николая II. Годы царствования Николая II оказались отнюдь не радужными не только для дома Романовых, но и для всей России. Несмотря на очевидные экономические успехи, страна стремительно катилась в пропасть, подталкиваемая внутренними и внешними врагами. Первая мировая война, Февральский и Октябрьский перевороты привели к гибели империи, жестокой расправе с царской семьей, братоубийственной гражданской войне. На этом фоне писатель показывает жизненный путь Александры Федоровны, ее становление как личности и как монархини, ее женскую судьбу - радости и горести невесты, жены, матери, ее переживания за безнадежно больного сына-наследника и мужа, "хозяина Земли Русской".

---

Мы с императором хотели сблизиться с народом в этот день нашего счастья, используя для этого самый простой метод: предложить вкусную еду, напитки, раздать подарки, объявить амнистию политическим, отменить на год все на­логи и вот>~ на тебе! Черные крылья, о которых я тебе гово­рила, вновь унесли все мои светлые мечты, мои слишком заманчивые надежды.С каким страхом в душе, унынием, жаждой покаяния, покидали мы тогда с Николаем Москву. Ты знаешь, что эта суеверная, злопамятная Москва, которая всегда противилась делам великого Петра, перестала быть столицей всей Рос­сии, ты знаешь не хуже меня, что она никогда не прощает...

Распутин встал. Видимо, ему не понравились слова госу­дарыни:

— Москве нечего тебе прощать, матушка, ты не винова­та, в том, что тогда произошло. Господь судит не поступки, а злонамерение... Кто же и в чем может упрекнуть тебя, го­лубка?

— Конечно, не Бог, и не ты, кого Он послал ко мне,., но люди...

— Люди — это взрослые дети. Давайте им погремушки, пусть как следует поиграют, неплохо выпьют, посовокупля- ются, — ах, прости, не след об этом говорить, но тем не ме­нее, это очень важно, поверь мне. Дайте им титулы, копей­ку, пирожные, знамена, если им этого очень хочется, и тог­да они никогда не станут творить зла...

— Григорий, сразу по тебе видно, что ты до сих пор жил в дремучих лесах, степях, да монастырях...

— Но я бывал и в кабаках и этого от тебя не скрываю. Иногда старые пьяницы-попрошайки вызывали у меня куда больше доверия, чем ухоженные, лоснящиеся попы, изо ртов которых с тонкими презрительными губами часто сле­тают охулки, обвинения во всех грехах абсолютно невинных женщин...

Он все больше расходился. В маленьком салоне станови­лось темнее, словно кто-то набросил на него серое покры­вало. Слуга принес зажженный факел. Императрица его ото­слала назад. Она, казалось, уже устала. Но все же продолжа­ла через силу:

— Григорий, после нашей грандиозной свадьбы, просто феерического, пышного коронования, после того, как я по­знала счастье быть обожаемой супругой своего мужа, мне нужно было отвечать упованиям страны, всего народа, — дать России наследника престола, но в этой связи мне при- холилось так страдать от едкой критики со стороны свекро­ви и всех членов царской семьи, этих ревнивцев...

— Но ведь ты его дала, клянусь святым Василием!

— Да, но это произошло совсем недавно. Но перед этим было несколько опасных беременностей, я произвела на свет четырех дочерей, и наконец, в награду за все перенесенное мною зло Господь послал мне ребенка, но у него чудовищ­ное заболевание, заболевание, которое, судя по всему на­следственное, его передавали друг другу женщины моей се­мьи...

— Эту болезнь можно вылечить. Он выздоровеет, могу тебе в этом поклясться.

Может, Пречистая Дева явилась в детстве ко мне для того, чтобы направить меня к тебе... Я должен был спасти твоего цесаревича... Если, как говорят, Господь любит Россию, то я ее обожаю... Думай постоянно о ней, матушка, укрепляй ее, приближай ее, как можешь, к своему мальчику. Ничего не бойся... До тех пор, покуда я с вами, ни с вами, ни с ним ничего не произойдет. Получил я повеление из мрака. Я поведу Алешу по тропе жизни... Это — моя миссия... Тот, кто помещает выполнению этой моей миссии, тот лищь уско­рит падение России в бездну...

Александра встала. Опустилась на колени.

— Благослови же меня, Григорий, святой отец. Я в этом дворце вся дрожу от страха. Я чувствую, что сама виновата в тех несчастьях, которые меня преследуют.

— Никакие несчастья тебя, матушка, не преследуют. Ста­райся только царствовать с добротой, с всепрощением, не забывая о благородной роли своей материнской...

— Николай боится царствовать.

Распутин помог ей встать с колен.

— Матушка, все это не столь серьезно, как кажется. Но нужно любить. Нужно молиться. Лично я молюсь за вас обо­их и денно и нощно.

Вдруг тихо, бесшумно отворилась дверь. В комнату вошел царь.

Он знал, что его жена беседует с Распутиным.— Григорий, надеюсь, тебе удалось утешить нашу горя­чо любимую царицу...

Александра пошла навстречу мужу.

— Ники, с каким наслаждением я слушала слова отца. Он пообещал мне, что наш ребенок будет жить...

Император заключил жену в свои объятия и все время погладывал на нее, словно объятый страстью влюбленный.

Из темного угла, почти невидимый, Распутин благослов­лял их обоих.

Он выходил из салона с такими словами:

— Денно и нощно думаю о том, как помочь вам обоим, батюшка и матушка. Но никогда не забывайте — царствовать можно лишь через любовь. Лучше уйти, удалиться, чем на­кликивать смерть и проливать кровь...

XVIII.

Большая любовь Александры к мужу теперь усиливалась еще и нежным материнским чувством к нему, которое все больше давало знать о себе. Шли годы, а царица еще с дале­кого прошлого, всегда видела в нем отважного рыцаря из легенды, своего возлюбленного, который явился к ней в ее дремучие немецкие леса, чтобы прожить вместе с ней всю жизнь, настоящую эпопею взаимной нежности, и она навер­няка будет видеть в нем такого героя всегда, даже в размы­том будущем, но теперь он становился все более чувстви­тельным, слабым, все более уязвимым. Теперь он был таким серьезным, озабоченным, собранным, но в его порой мрач­ном лице не было ни капли горечи. Он знал, был уверен, что эта разделяемая ими обоими страсть делает ее его верной соучастницей, его идеалом, целью существования! В глазах императрицы всегда сквозил немой вопрос: «Ники, ты не­счастен? Ты так страдаешь... Но ты же знаешь, что я готова разделить с тобой все, что бы не выпало тебе... Иногда и жаркий поцелуй, который подсказывает сердце, становит­ся щитом... он защищает от всех, злых нападок, разгоняет опасные, густые тени...»

И она давала советы, вникала в мельчайшие подробнос­ти, пыталась объяснить многое из того, что и сама не пони­мала. Она настаивала, чтобы он принял разумные, мудрые меры, упрекала его в избытке деликатности, в нерешитель­ности при принятии некоторых важных решений. Он на нее за это не сердился, он брал ее за руки, смотрел ей прямо в глаза и говорил без всякой печали:— Мое маленькое Солнышко из-за меня скрыто за тума­ном и облаками.,. Прости меня, Александра, но я так силь­но тебя люблю.,.

Она клала его голову себе на плечо, ласково гладила его ладонью по шеке и ровным тоном, не поднимая голоса, при­читала:

— Ники, дитя мое, Ники, мой самый обожаемый чело­век на свете, кто же будет любить тебя так же сильно, если не я? Я обешала тебе, клялась никогда не вмешиваться в политику. Я держу свое обещание вот уже десять лет, но сер­дце мое наполняется все большей тревогой... все вокруг по­лучают от тебя слишком много, вытягивают из тебя все, что хотят. Нужно ведь как-то на это реагировать... Небеса по­ставили тебя на царствие, во главе этой империи не для того, чтобы постоянно во всем сомневаться... Царская ди­настия — это крепкая цепь, которая не может разорваться, она должна противостоять любому давлению, любым бурям, нападкам этих бандитов... Мы с тобой окружены людьми лу­кавыми, равнодушными, завистливыми,..

Николаю совсем не нравился столь пессимистический взгляд жены на их окружение, и он попытался ей возразить.

— Ну что ты, Алике, у меня превосходные, настоящие патриоты.

— Но все они — чиновники... Может и способные, насколь­ко им это дано, но они не знают народа, его чаяний, упований...

— Знаю я, знаю, Агсикс. Порой я испытываю приступы глубокого уныния. Как хотелось бы родиться где-нибудь в другом месте, в другой стране... Кто знает, где? Ну, скажем, в одной из деревенек, в Крыму, который мы оба так любим. Ах, как было бы приятно сидеть в благоухающем садике над морем, прислушиваться к ровному биению своего сердца и к звучанию наших двух душ...

Вдруг она произнесла хорошую, рассудительную фразу:

— По-моему, ты не самодержец... Ты — поэт... Но, лю­бовь моя, посмотри на действительность. Теперь, когда Гос­подь подарил нам наследника, у нас больше нет права на со­мнения. Он нам во всем поможет...

Как всегда, ему нравилась христианская уверенность жены, он улыбался, а она уже вела его к узкой, продолгова­той молельне, примыкающей к ее будуару, и оба они там опускались на колени, и в их жарких молитвах находила от­ражение их безупречная, сильная любовь.

* * *

Николай никогда не давал повода свидетелям его жизни усомниться в его врожденной доброте, его мужестве, чест­ности, но увы, он не был рожден для высшей власти. Пони­мала ли его властная, упивавшаяся своим высоким рангом мать отсутствие такой способности у сына? Порой хочется в это верить, верить ее сомнениям, иначе чем объяснить постоянную ее критику его любых действий?

Такую трагическую дилемму дарю навязывали эгоисты- бюрократы, эти интриганы-придворные, которые не стал­кивались ни с каким противодействием своим мелким, ко­рыстным делишкам, и делали управление страной все более трудным, все более опасным занятием.