Е. Бирман - Протоколы с претензией

• Название: Протоколы с претензией
• Автор: Е. Бирман
• Жанр: Современная проза

Роман идей.

 "– Ну, вот не преклоняюсь я перед Нельсоном Манделой, – говорит Я. – Конечно, освобождение одного народа от подчинения другому – дело, заслуживающее уважения. Но мне этого мало... А ты вот попробуй сделать свой народ...  красивым!"

" – Афросионизм – это любопытно, – заинтересовались члены Кнессета..."

"– Проблема, как всегда, в материальных средствах, – оправдывает Я. опасения Баронессы, – я предлагаю для этой благородной цели интернационализировать под эгидой Организации Объединенных Наций все нефтяные запасы Ближнего Востока, а деньги от продажи нефти потратить на образование детей в Африке.

Идея встречается бурным восторгом в Кнессете Благородного Призыва. Кнессет тут же принимает резолюцию об увековечении памяти Я. Теодора Герцля Африканского.

– Это должна быть конная статуя – Я. Теодор Герцль Африканский на чистокровном арабском жеребце, – предлагает Б."

"Баронесса заносила его слова в протокол. Как ты говоришь, политкорректность – это гладить по головам и мыть руки? "

"– Не забывайте, – говорит Я. в задумчивости, и его взгляд, кажется, устремлен куда-то поверх правосудия, – англосаксы ведь и генетически – те же немцы, только их, в отличие от немцев, заклинило на свободе."

---

  “Пожалуйста! – отзывается Кнессет. – Можно. Почему бы нет”.

  

N++; О ГЛАВЕ “МЕЖДУ СЦИЛЛОЙ И ХАРИБДОЙ”

  – Автор играет словами. Ему самому это нравится, вот и оставьте его в покое, – говорит Я. – А может быть, и еще кому-нибудь это покажется занимательным...

  – Нет, нет, – возражает А., – текст полон глубокого смысла. Давайте разберем его слово за словом, строка, за строкой.

  – Предложение за предложением, – поправила его Баронесса.

  – Подъем за подъемом, – предложила Котеночек.

  – Манерность за манерностью, – уколол Б.

  – Да, – сказал В.

  А. начинает.

  – Автор сообщает миру о трагедии духа, выраженной в противопоставлении образов немецкого поэта-нациста...

  – Шиллера своего времени, – вставляет Котеночек.

  – ...захваченного идеей величия (в данном случае – его Родины), – продолжает А., – и рефлексирующего еврея-писателя, живущего то ли в Санкт-Петербурге и не имеющего дачи в Комарово, то ли в Москве и навещающего порой Переделкино.

  – Ух, как здорово от Комарово отправиться компанией в ночной поход на лыжах через лес! – вдруг заявляет Б. – Лыжня накатана, тишина просто звенит под луной, деревья кажутся черными. Потом остановка на отдых, костер на снегу...

  – Арава, вади, солнце, горный велосипед, пот ручьями... – отвечает ему Я.

  – Желание поэта писать прозу элегантно передано автором как стремление писать от скрепки тетради до красной черты тетрадных полей. Такие детали очень оживляют текст, – говорит Котеночек.

  – Я вижу в этой красной черте также символ кантовского нравственного императива, – утверждает Б.

  – Но ведь поэт прав, – игнорирует А. иронию, заключенную в замечании Б., – если ты поэт и ешь мясо, ты не должен передоверять мяснику грязную работу убийцы животных. Это аморально. Аморальнее, чем убивать самому.

  – Поэт мертв. Разобрались с ним, – подводит итог В. – А теперь – писатель.

  – Худощавый еврей-писатель с грустным взглядом, чей хилый зад, мелькнувший где-то в Подмосковье, русский художник зарисовывает золотистыми пшеничными колосьями а ля Левитан. Какой сильный образ! – восклицает Котеночек.

  – А почему ему так грустно? – спрашивает Баронесса сочувственно. – Суицидные мысли...

  – Все дело в шпиле Петропавловской крепости, – отвечает Б., – писатель знаком с русской историей, с русской национальной амбицией и понимает, что на этот шпиль должна быть насажена или голова достойного России врага, не мельче Америки или Китая, или (что может быть достойнее!) своя собственная. Голова еврея с хилым задом – это насмешка, кузнечик, подцепленный острием шпаги.

  – А мне его жалко, – говорит Баронесса. – Ну, пусть себе любуется шпилем Адмиралтейства.

  – Или очаровательной покатостью брусчатки на Красной площади, – добавляет Б.

  – Пусть, – соглашается В.

  – Покончив с этими двумя, – объясняет Котеночек, –  автор сначала взмывает в небеса мощным литературным аккордом, в котором слова мешаются с кораблями, и затем, сложив крылья, камнем летит в глубины греческой мифологии, завершая главу древнейшим символом опасного прохода, проходить через который приходится символу  человечества – Одиссею-Блуму ­– между двумя ужасными скалами.

  – А причем здесь календари и страховой агент? – спрашивает А.

  – О! Это – постмодернизм. Это от Елинек, – отвечает Б.

  Я. угрюмо молчит.

N++; СЕСТРЫ, ЕВРОПА, ВОСТОК

  – Наши отношения с Дальним Востоком, с Китаем, например, и Японией, лишены эмоциональной окраски, в них нет двухтысячелетней истории любви и ненависти, напрасных и ненапрасных подозрений, оплеванной верности, – сказал Я., – то есть всего того, что составляет семейный эпос. Евреи – неотъемлемая часть истории Запада.

  – Его незаживающая язва, – добавил Б.

  – И это, – засмеялся Я. – Ты, кажется, расстроен чем-то сегодня?

  – Да, – ответил Б., – гримасой истории: две с половиной тысячи лет назад триста спартанцев перекрыли в Фермопильском проходе дорогу персам. А триста британских евреев сегодня, забыв о персах, подписали обращение, осуждающее Еврейское Государство. Британские евреи возмущены коллективным наказанием палестинского народа и арестами представителей демократически избранного правительства. Речь идет о правительстве, которое их собственная страна вместе со всей Европой официально признали террористическим. Всего полвека назад такие же демократически избранные правительства были повешены или расстреляны в Германии, Японии, Италии и Франции, а отличающиеся особым гуманизмом правители Острова Пингвинов своему пытавшемуся отравиться премьеру промыли желудок и лишь затем расстреляли. Триста британских евреев опоздали родиться, чтобы грудью встать на пути у незаконной высадки в Нормандии, не дать свершиться коллективному наказанию в Дрездене. Но нынче триста еврейских героев стоят начеку: “Прохожий, возвести миру – живы триста евреев!”

  – Ну, не стоит так уж воспламеняться по поводу деклараций прекраснодушия, – заметил Я. задумчиво. Евреи, между прочим, среди родоначальников и виртуозов этого жанра. Порядочным людям возражать трудно и неприлично. Да и небезопасно: готовность людей доброй воли выставить во имя всеобщего примирению на витрину истории свою улыбку рядом с усмешкой патентованного убийцы вполне сочетается у них со способностью к бескомпромиссной вражде, жестоким бойкотам, обструкциям и остракизмам в отношении идейных оппонентов – скучных консерваторов во фраках и рубашках с не обагренными кровью белыми манжетами.

  – Скажи, – вдруг обратился к нему А., – ты считаешь, что у Старшей Сестры есть шанс сделать на Востоке то, что ей удалось совершить в Европе после Второй мировой войны?

  – А в Европе удалось? – в свою очередь спросил Б.

  Кнессет печально хмыкнул.

  – На Востоке, надо полагать, удастся в гораздо меньшей степени. Но ведь я – всего лишь еврей, – с неожиданным смирением заметил Б., – они WASP, они упрямые, как знать... Уж во всяком случае, если они берут порой на себя этот сизифов труд, платят за него собственными деньгами и кровью, – у кого есть право читать им мораль и давать советы?

  – И что же делать с Востоком? – спросил А.

  Кнессет Зеленого Дивана, кажется, решил пополнить оскудевший после иракской войны банк идей о путях преобразования Востока.

  – Не знаю, может быть, то, что делают в случае карантина, – разоружить, изолировать и ждать, пока время не излечит, – не слишком уверенно ответил Б., – а впрочем, задай свой вопрос Старшей Сестре, – добавил он, – на то она и Старшая Сестра.

  – Исцеление Востока возможно только его собственными силами, – сказал Я., – в результате катарсиса. Катарсис же наступит, и дрогнет азиатский патриархат только в результате победы женщины Востока, а чтобы это приблизить – с мужчинами Востока нужно перестать сюсюкать, а отнять у них бритвы и поднять их на смех.

  – У меня идея, – предложил добрейший В.

  – Какая? – настороженно спросила Баронесса.

  – Шелковый антракт, – сказал В.

  – Это еще что?

  – А вот разделить Восток на две части – мужчин и женщин. Женщин поселить в Азии, а мужчин – в Африке, и позволить им возобновить процесс размножения лишь тогда, когда откажутся от насилия...

  – Ну и ну, а если такая мысль придет кому-нибудь в отношении евреев? – сказала Баронесса и ласково посмотрела на В.

  – Ужасно, – вообразил Б., – но не поможет – еврей размножается словом.

  За глупую шутку В. получает желтую карточку. Еще до всякой утечки в прессу Кнессет заранее приносит свои извинения всем тем, кого она могла бы задеть. Ты ненормальный, отчитывают они его шепотом “off the record”, – хочешь, как датчане со своими карикатурами на Мухаммеда, получить миллиард оскаленных зубов и тысячеглотковое подвывание европейских шакалов? Ты разве не знаком с результатами опроса среди сотрудников BPC (British Politcorrect Corporation)? Ради смеха, высказались они, можно бросить в мусорную корзину Библию, Тору, Англиканские святыни, все, кроме К., книги, полное название которой нельзя произнести неверному.

  – Да ведь они, эти сотрудники, таким мнением миллиард человек отправили назад в пампасы. Они этого что, не понимают? – продолжает разыгрывать из себя дурачка В.

  Теперь он уже разве что подзатыльников не получает от Кнессета.

  – Шелковый антракт – это слишком, – говорит ему А. с серьезностью гаагского суда. – Я предлагаю применить генетическое оружие.

  – А это что? – воскликнула  Баронесса.

  – Изменить генетику Востока так, чтобы все там стали пацифистами.

  – Как в Германии?

  – Нет, в Германии пацифизм дисциплинарный, на Востоке это не подействует. Восток спасет пацифизм генетический, передающийся по наследству.