Джеймс Риз - Досье Дракулы

• Название: Досье Дракулы
• Автор: Джеймс Риз
• Издательство: Эксмо, ИД Домино
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-39616-0

В руки лондонских издателей попадает дневник писателя Брэма Стокера, рассказывающий о его жизни еще до выхода знаменитого романа «Дракула». В этом дневнике, дополненном письмами и другими материалами, отражена история странных и даже сверхъестественных отношений Стокера с таинственным американским доктором Тамблти.

Лето 1888 года. Лондон потрясен серией жестоких убийств, совершенных маньяком по прозвищу Джек Потрошитель. По воле случая главным подозреваемым становится Брэм Стокер, которого обнаружили неподалеку от места, где нашли первую жертву (кстати, убитую ножом, принадлежащим Стокеру). Чтобы снять с себя подозрения, Стокер вынужден лично заняться расследованием, для чего заручается поддержкой своих именитых друзей, входящих в тайное общество — «Орден Золотой Зари». Он присутствует на обряде посвящения, в котором участвует также доктор Тамблти, и во время этого действа происходит нечто чудовищное…

---

— Я прочитал твои письма, Брэм, все до единого, и твои телеграммы. Я знаю, что происходит в Лондоне.

— Почему же тогда ты не отвечал? Ужасно неучтиво с твоей стороны, Кейн, ужасно.

— Я не могу найти оправдания своим поступкам, — сказал он, — но, может быть, смогу объяснить их. Я действительно надеялся, что Фрэнсис ограничится кратким знакомством с Генри и тобой, а потом оставит вас в покое, но из твоих писем я понял, что он снова взялся за старые штучки.

— Старые штучки? Что ты этим хочешь сказать?

Кейн вздохнул. Он обошел холл, остановившись только затем, чтобы украдкой выглянуть в окно, в ту и другую сторону, осматривая окрестности, сунул револьвер обратно в карман и продолжил:

— Есть вещи, Брэм, которые не требуют слов, вещи, которые не следует записывать даже твоим любимым шифром. То, о чем говорят лишь под жесточайшим принуждением.

— Наверно, ты имеешь в виду тайны.

— Признания, — сказал Кейн. — Впрочем, называй их как хочешь. Но что касается Фрэнсиса Тамблти, могу заверить тебя, Брэм, ты не знаешь их самой малой толики.

— Боюсь, и ты тоже.

Рыжеватые брови Кейна выгнулись дугой. Неужели я приехал не только с вопросами, но и с ответами?

— Тогда облегчим душу? Мы, оба?

— Конечно, — сказал я. — За этим я и приехал.

— А я и боялся, что приедешь, потому что мне придется рассказать тебе такое…

— Само собой, — сказал я, перебив друга, — и такой разговор требует двух удобных стульев. — Я кивнул в сторону гостиной. Может, пройдем туда?

— Да-да, конечно, — согласился Кейн. — Сам себя не помню… Могу позвонить, чтобы принесли чай, если хочешь.

— Очень даже хочу. Знаешь, я наглотался и городской пыли, и деревенской, поэтому сам понимаешь… И ради бога, Кейн, распахни окно на море, ладно? Здесь так же душно, как в будуаре Виктории.

Наконец-то он улыбнулся, но улыбка оказалась столь же мимолетной, как скор и решителен был его отказ впустить в замок воздух. Окна он открывать не станет. Сделать это сейчас было бы «небезопасно».

Небезопасно?

Увы, что бы ни знал Кейн о Фрэнсисе Тамблти, история, которую я привез из Лондона, была совершенно не способна рассеять его страхи.

Чай принесли и подали, и, когда был заказан обед — запеченный хек (единственное, что было под рукой, извиняющимся тоном пробормотала служанка), Кейн начал свою исповедь, которую я записал с его разрешения.

Итак.

— Могу ли я признаться, Брэм, что, будучи мальчиком, отличался… чрезмерной впечатлительностью?

Он подался ко мне со стула с высокой спинкой, говоря шепотом, чтобы его не услышала служанка за дверью. Боюсь, в последнее время Кейн усвоил множество присущих богачам предрассудков, одним из которых является убежденность в том, что слугам нечем заняться, кроме как ходить от двери к двери, от одной замочной скважины к другой, пригнувшись и выслеживая. В качестве меры предосторожности он установил на маленьком столике рядом с дверью гостиной странный прибор, немного смахивавший на токарный станок. Стоило Кейну повертеть ручку, и это диковинное устройство заговорило его собственным голосом. Поразительно.

— Что за чудеса?

Хотя я слышал о фонографе мистера Эдисона, увидеть его в действии мне довелось впервые.

Кейн объяснил. Он недавно, выложив изрядную сумму, приобрел эту машину, чтобы наговаривать и записывать на восковые цилиндры свои тексты. Затем его секретарь переносит их на бумагу. Суть того, как именно работает это устройство, признаюсь, от меня ускользнула, но, надо полагать, у столь хитроумного новшества существует широчайший спектр применений.[144] Поскольку у нас и без того было много неотложных дел, я не стал расспрашивать о новой игрушке Томми, однако беседу мы вели под дребезжащий аккомпанемент фонографа: предполагалось, что поддельный голос Кейна сбивал с толку любителей подслушивать, приложив ухо к замочной скважине.

— Мальчиком, говоришь? Как давно ты знаешь этого человека?

— Впервые я встретился с ним, — сказал Кейн, — в тысяча восемьсот семьдесят четвертом году. Мне был двадцать один год, ему — сорок один.

Бедный Кейн потеребил рыжеватую бородку и усы тонкими пальцами и промокнул носовым платком свой покатый лоб — сказать, что у Томаса Генри Холла Кейна есть сходство с Шекспиром, — самый большой комплимент, который можно ему сделать, — и заерзал на стуле, словно на раскаленной сковородке. Его широко открытые глаза все время избегали моих: меня это прискорбное зрелище отнюдь не радовало, но, увы, мне позарез нужны были ответы.

— Нетрудно рассчитать, сколько ему сейчас, если тебе скоро стукнет тридцать пять, — сказал я.

Кейн кивнул, а я с удовлетворением отметил, что правильно на глазок определил возраст американца — пятьдесят с хвостиком.

— Однако, Кейн, в двадцать один год вряд ли можно считать себя мальчиком.

— Он был в два раза старше меня, Брэм, и делал из меня мальчика. Я был… впечатлительным, да.

— Не понял. Что это значит — «впечатлительным»?

— Послушай, Брэм, в конце концов, я не потерплю, чтобы меня допрашивали. Да еще и в моей собственной гостиной!

Эта внезапная вспышка ярости показалась мне странной, но раз уж в последнее время запал моего друга стал короче, я мысленно велел себе быть осторожнее.

— Ну вот, вижу, настал мой черед извиняться перед другом. Прости, Кейн. Я думал, тебе, может быть, полегчает, если ты…

— В свое время, — сказал он, — все в свое время.

Видно, Кейн принял близко к сердцу мои расспросы: некоторое время мы сидели в напряженном молчании. Кейн рассматривал тыльные стороны своих ладоней, а потом наконец заговорил:

— Тогда, в семьдесят четвертом году, как ты знаешь, я жил в Ливерпуле, вел колонку театральной критики в «Городском крикуне» и, еще не встретил Мэри.

Я кивнул:

— Но ты уже свел знакомство с Генри Ирвингом?

— Да. Мой отзыв о его постановке «Гамлета» дошел до Генри, и он ответил мне приглашением на свое первое исполнение Принца в «Лицеуме». Это было в канун Дня всех святых, тридцать первого октября тысяча восемьсот семьдесят четвертого года.

Несмотря на мои попытки придержать язык, чтобы дать говорить Кейну, нетерпение подстегнуло меня сказать, что мне известно о присутствии Кейна на той премьере, после которой он впервые ужинал с Генри.

— Но ты не знаешь, что он сопровождал меня.

— Тамблти?

На это Кейн лишь закрыл глаза и вздохнул в знак согласия.

— Ты совершенно прав, — сказал я. — Об этом я не знал.

Как странно, что Генри ничего мне не рассказал. Наверняка он помнит о встрече с американцем в компании Кейна, пусть даже и четырнадцать лет тому назад. Не был ли то крючок, на который Тамблти подцепил Генри, а потом и намотал доверчивого Губернатора на леску. Генри — актер, в конце концов, его можно купить за комплимент, а я сам слышал, как красноречив может быть Тамблти, когда ему это нужно.

— Да, — продолжил Кейн, — Генри знает этого человека почти столько же времени, сколько и я, — Фрэнсис прибыл в Ливерпуль в июне, менее чем за четыре месяца до представления «Гамлета» в тот Хэллоуин.

— Откуда…

И поскольку меня раздражало, что он называл американца по имени, я добавил, словно это нуждалось в уточнении:

— Откуда приехал Тамблти?

— Вроде бы из Нью-Йорка, но… он, Тамблти, — Кейн все-таки стал называть этого человека так же, как я, — всегда был путешественником. Или, вернее сказать, бродягой.

— А были у вас общие друзья? Это они познакомили тебя с ним?

Это, увы, прозвучало как грубый намек на то, что Кейн навязал мне Тамблти.

— Нет, — решительно заявил Кейн. — Мы познакомились по объявлению.

Недоумение на моем лице, должно быть, само по себе было вопросом, так что Кейн подтвердил:

— Да, по объявлению. В газете.

— Но конечно, не по объявлению о пресловутом средстве от прыщей?

Несмотря на пристрастие к причудливым одеяниям, которое он, похоже, разделял с Тамблти, я бы не назвал Кейна слишком уж помешанным на внешности.

— Наверно, могло бы быть и так, — пожал он плечами. — Но нет, то было объявление, в котором предлагалось… Нет-нет, Брэм, давай я сначала вернусь назад и скажу, что в двадцать один год я уже был нездоров. Тогда, как и сейчас, моя способность к наслаждению за рамками обыденности зависела от мучительных капризов темперамента, но тогда мне казалось, что это можно исправить. Я думал…

Он умолк и молчал долго, пока я не попросил его продолжать.

— Я думал, — признался он наконец, — что причинил себе вред из-за тайных привычек.

— Ты имеешь в виду самоудовлетворение? Кейн, дружище, успокойся! Такие мысли приходят в голову многим молодым людям.

В других обстоятельствах эти слова, произнесенные между двумя глотками чая, сопровождались бы ухмылкой. Но не сегодня.