Валентин Лавров - Катастрофа

• Название: Катастрофа
• Автор: Валентин Лавров
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-85255-620-3

Это увлекательный роман о бурных и трагических событиях XX века. Читателя захватит рассказ об «окаянных днях»: большевистском перевороте, кровавом терроре, укреплении диктаторских режимов в Европе, несчастной жизни россиян на чужбине. Надолго запоминаются яркие персонажи — от Николая II и эсера Бориса Савинкова до Троцкого, Ленина, Гитлера и Сталина. В центре всех этих событий — великий Иван Бунин, разделивший с Россией все беды страшного века, но свято верящий в блестящее будущее родины.

---

Устами председателя ЦИКа Свердлова большевики предъявили категорическое требование — признать «в корне неправильным, даже с формальной точки зрения, противопоставление себя советской власти. Власть должна принадлежать целиком и исключительно трудящимся массам и их полномочному представительству— Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Задачи же Учредительного собрания «исчерпываются общей разработкой коренных оснований социалистического переустройства общества».

Умело торпедированное большевиками, Учредительное собрание медленно разваливалось.

4

Пока депутаты тщетно пытались кое-как наладить заседание, в Таврическом саду матросы произвели «закулисный расстрел». Дело было так. Ленин оставил на вешалке пальто. Его карман провисал под какой-то тяжестью. Одного из часовых это заинтересовало: «Что это там, у Ильича?»

Запустив в карман руку, он извлек на свет Божий револьвер.

— Пригодится в хозяйстве! — решил красноармеец, реквизируя находку.

Тем временем, устав от шума в зале, Ленин решил прогуляться во дворике дворца. Он накинул на себя пальто, которое было подозрительно легким.

— Где револьвер? — возмутился Ильич. — Где Дыбенко?

Явился сконфуженный народный комиссар.

— Что это такое?! — топал ногами вождь. — Обыск и выемка? Карманников развели среди караульных!

Через три минуты виновного обнаружили. Через пять, выведя во двор и поставив к толстому дубу, матросы стали совещаться:

— Как казнить бойца, поднявшего подлую руку на собственность вождя мировой революции, — повесить или расстрелять?

— Повесить бы — оно лучше! — кто-то высказал предположение. — Пусть подрыгается.

— И то — дело! Тащи веревку и обмылок!

Пока прикидывали, на какую ветку сподручней забросить, вернулся посыльный:

— Вот, обмылок в сортире умыкнул, а из веревок только это… — И он протянул тонкий шнур для подъема портьер.

— Эх, раззява! — возмутились матросы. — Посмотри, солдат, на чем тебя он вешать хочет — шнурок тонкий, а ты жирный довольно. Сорвешься, как пить дать!

Солдат, глотая сопли, рыдал навзрыд:

— Братцы, помилуйте! За что убивать собираетесь? За какой- то поганый револьвер. Парнишка мой из деревни приехал, хотел ему подарок сделать. Галок стрелять.

— Дело, конечно, пустяковое. Но помиловать никак нельзя. Оставим тебя живым, а ты на глаза Ильичу попадешься, он от этого может расстроиться. Так что мы тебя сейчас быстренько прикончим. А потом за твою душу выпьем. У тебя, сердечный, сколько денег при себе? А вот в этом кармане? Давай сюда, тебе уже без надобности. И сам шнурок намыливай.

— Выдержит! — хохотали матросы. — Солдат уже легче стал, вишь, от страха обдриставшись…

Но тут выяснилось, что пока обсуждались технические вопросы, кто-то спер обмылок. Тогда солдата быстренько расстреляли.

Тем временем в самом дворце события шли своим трагическим ходом. Ленин со своим ближайшим окружением окончательно покинул зал. Соскучившаяся от безделья стража стала развлекаться тем, что наводили ружья на депутатов, брали «на мушку» и вскрикивали «пуф!».

Но выстрел однажды едва не прозвучал по-настоящему. Какой-то матрос признал в эсере Бунакове-Фондаминском былого комиссара Черноморского флота, не пустившего однажды его на берег. И только исступленный крик депутата Бакута: «Опомнись!» — и удар кулаком остановили покусителя. (Погибнет Илья Иссидорович Бунаков, видный публицист, один из создателей и редактор знаменитых парижских «Современных записок», от рук фашистов в 1942 году — как участник Сопротивления.)

5

«В полукруглом зале сложенные по углам гранаты и патронные сумки, составленные ружья. Не зал, а становище. Учредительное собрание не только окружено врагами, оно во вражеском стане, внутри, в самом логовище зверя. В отдельных группах «митингуют», спорят. Кое-кто из членов собрания пытается убедить солдат в правоте Учредительного собрания и преступности большевиков. Доносится:

— И Ленину пуля, если обманет!..

Комната, отведенная под фракцию социал-революционеров, занята матросами. Из комендатуры услужливо сообщают, что начальство не гарантирует депутатов от расстрела в зале заседания. Тягучая тоска, скорбь и боль усугубляются от сознания безысходности положения и собственного бессилия. Жертвенность не находит для себя выхода. Что делают, пусть бы делали скорей!..

В зале собрания матросы и красноармейцы уже совсем перестали стесняться. Прыгают через барьеры лож, щелкают на ходу затворами, вихрем проносятся на хоры. Из ушедшей фракции большевиков фактически покинули зал лишь более видные; менее известные лишь перебрались с депутатских кресел на хоры и в проходы и оттуда наблюдают и подают реплики. В публике на хорах тревога, почти паника. Депутаты на местах неподвижны. Большинство Учредительного собрания изолировано от мира, как изолирован Таврический дворец от Петрограда, Петроград — от России. Кругом шум, а большинство точно в пустыне, преданное и покинутое на волю победителей: чтобы за других — за народ и за Россию — испить горькую чашу. Передают, что к Таврическому высланы кареты и автомобили для увоза арестуемых. И в этом было даже нечто успокоительное — все-таки некоторая определенность!

…Круг суживался. С уходом левых эсеров большинство предоставлено самому себе. Не у всех хватило силы выносить великое томление. Не вынес маеты, в частности, бывалый крестьянин-вологжанин — сбежал к ранней заутрене наступившего дня Богоявления: «Свечку хочу поставить Николаю Угоднику»… В Таврический дворец он больше не вернулся», — писал Марк Вишняк.

* * *

…Был пятый час утра. Сомлевшие от недосыпа депутаты оглашали и вотировали загодя закон о земле, обращение к союзным державам, отвергающее сепаратные переговоры, и «именем народов, государство Российское составляющих» постановление о федеральном устройстве Российской демократической республики.

Вразвалку, поплевывая семечной шелухой, на сцену медленно поднялся толстый матрос. Он шел к креслу Чернова, занятого процедурой голосования. За ним, шагах в десяти, следовали его дружки в тельняшках и с ружьями за плечами.

Матроса этого звали Железняков, а в матросских и анархических кругах просто Железкой. Славился он главным образом необузданностью нрава, даже среди матросни его считали дебоширом и грубияном. Регулярно он обходил квартиры «буржуев», делал там никем не санкционированные обыски и выемки. И все, естественно, сходило с рук. Ведь сам Ленин бросил крылатый клич:

— Грабь награбленное!

Вот и грабили.

Чернов с досадой повернулся к Железнякову:

— Что, товарищ матрос, вам надо?

— Закругляйся! — и Железняков сплюнул шелуху.

— Как вы смеете! — возмутился Чернов. Он подбежал к трибуне и, обращаясь к залу, крикнул: — Вы теперь убедились, что большевики творят насилие над народными представителями?

Железняков, вдруг свирепея, заорал ему в лицо:

— Ты не «представитель»! Ты — просто сволочь! Дерьмо собачье! Пошел вон!

Матросы направили дула ружей на депутатов.

В зале началась паника. Все бросились к выходу, забывая вещи и портфели. Чернов, внешне пытаясь сохранять достоинство, под насмешливым взглядом Железнякова сошел со сцены, даже не взяв бумаги. Вслед ему донесся презрительный голос Железнякова:

— «Представители», мать вашу! Караул устал слушать болтовню!

Часы показывали 4.40.

Учредительное собрание — мечта нескольких поколений русских людей, — не успев родиться, перестало существовать.

«И ВСЯКОЕ ДЕЯНИЕ — СРАМ И МЕРЗОСТЬ»

1

Над Москвой златоглавой словно черный ворон крылом взмахнул: все стало серо, бесцветно, погребально-печально. Не было слышно смеха, разговоры сделались тихо-сдержанными. Даже детишки, кажется, перестали играть и улыбаться. Зато город наводнили солдаты-дезертиры. Они целыми днями слонялись по улицам, лузгали семечки, торчали возле кучек митингующих. Где и чем они жили — осталось загадкой.

Бунин не часто выходил из дома. Лишь иногда заглядывал в «Книгоиздательство писателей», бывал на заседаниях «Среды» у Телешова, прогуливался по улицам, острым приметливым глазом наблюдая картинки революционной действительности.

Вернувшись домой, усаживался за письменный стол и заносил в дневник:

«О Брюсове: все левеет, «почти уже форменный большевик». Не удивительно. В 1904 году превозносил самодержавие, требовал (совсем Тютчев!) немедленного взятия Константинополя. В 1905 появился с «Кинжалом» в «Борьбе» Горького. С начала войны с немцами стал ура-патриотом. Теперь большевик» (7 января).

Отметим, что «с первого февраля приказали быть новому стилю. Так что по-ихнему нынче уже восемнадцатое» (запись сделана 5 февраля 1918 года).