Неизвестно - Кублановский Год за год

• Название: Кублановский Год за год
• Автор: Неизвестно
• Жанр: Прочая старинная литература

---

П. Б. Струве (в предисловии к Франку): “Между великим поэтом и Царем было огромное расстояние в смысле образованности и культуры вообще: Пушкин именно в эту эпоху был уже человеком большой, самостоятельно приобретенной умственной культуры, чем Николай I никогда не был. С другой стороны, как человек огромной действенной воли, Николай I превосходил Пушкина в других отношениях: ему присуща была необычайная самодисциплина и глубочайшее чувство долга. Свои обязанности и задачи Монарха он не только понимал, но и переживал как подлинное служение. Во многом Николай I и Пушкин как конкретные и эмпирические индивидуальности друг друга не могли понять и не понимали”. Но: “Поэт хорошо знал, что Николай I был <…> до мозга костей проникнут сознанием не только права и силы патриархальной монархической власти, но и ее обязанностей” ets…

Был Струве марксист, стал — имперец. Но всю жизнь оставался идеалистом.

“Меня возмущает вид подлецов, облеченных священным званием защитников свободы” (Пушкин — Раевскому, 1824).

“Когда что-нибудь является общим мнением, то глупость общая вредит ему столь же, сколько общее единодушие ее поддерживает”. “Мы имеем в этих словах, — замечает о Пушкине Франк, — первое нападение поэта на ходячий тип русского либерального общественного мнения — в известном смысле пророческий в отношении позднейшей формации русской радикальной интеллигенции”.

“Мудрый, чистый, непритязательный, русско-христианский аскетизм разбитого сердца Тани” (Лариной).

Константин Леонтьев в своем духе: “Единственно оригинальный отклик на Пушкинские торжества 1880 года — это отказ Толстого в них участвовать”.

21 ноября.

Я смотрю на прошлое сквозь призму культуры и ее достижений. И благодаря этому люблю и историю, и человечество, и течение жизни. Но ведь как тяжело тем, у кого орган восприятия красоты отсутствует. В какой кусок истории они ни ткнутся, везде кровь, кровь, кровь… Есть ли какое-то особое неблагополучие именно в нашей истории? “Русская история не удалась” (Вейдле). Прежде (года с 1974-го) я был ее рыцарь. С конца прошлого века начались… “мутации”. Обвальное обрушение в 1917-м и дальнейшая советская катавасия стали бросать зловещий отсвет на все предыдущее.

Культурная ничтожность послесоветского времени отравила мне Родину.

И некого стало уже винить — коммунистов-то больше нет.

Русские исторические кризисы — какие-то особые кризисы, словно ставящие на карту само национальное бытие. Мера дикарства и жестокости, кажется, намного превосходила необходимую суровость. Зверства зашкаливали за всякую меру. Когда погиб Малюта Скуратов, в отместку заживо сожгли всех пленных, и не только воинов, но и горожан (новгородцев). Причем сжигали так, чтобы каждая последующая жертва видела сгорание предыдущей.

24 ноября, понедельник.

Я как-то очень лично стал принимать Пушкина середины 30-х. Патриотизм и ненатужное понимание призвания России с одной стороны и эмпирическая ничтожность власти — с другой. Проверяли письма к жене и, по результатам перлюстрации личной жизни, царь не стеснялся делать поэту выговор!

Да-да, вот оно — мое мировоззрение в чистом виде: “По общему своему характеру политическое мировоззрение Пушкина есть консерватизм, сочетающийся, однако, с напряженным требованием свободного культурного развития, обеспеченного правопорядка и независимости личности, — т. е. в этом смысле проникнутый либеральными началами” (Франк).

— Может, стоило бы начать диалог между Церковью и современным искусством?

Протоирей Вячеслав Свешников: “Диалог почти невозможен, потому что нет точек соприкосновения в главном — в этико-мировоззренченских содержаниях. Дело ведь не в том, какая тематика у произведения — религиозная или нет. Дело в том, какими этико-мировоззренченскими смыслами она пронизана” (“Нескучный сад”, 2008, № 6).

27 ноября, 3 часа ночи, а все не спится.

За окном снежная полутьма; подсвеченная дорога.

Чье-то меткое замечание: в России непредсказуемо не только будущее, но и минувшее.

21 час. Сейчас звонила из Ярославля дочь Зои Павловны Горюновой — Таня. 20 декабря будет 40-й день. З. П. умерла у себя в Кладове, в доме, где и жила всю жизнь. Сельская учительница… Остановилось сердце — в 60 с небольшим. Трудовая русская жизнь. Отпевали в пошехонском храме, на пошехонском кладбище упокоили. Хорошо, что летом не поленились заехать к ней (с Сашей Жуковым).

28 ноября, 2030.

Ехал сейчас на такси из цетра; а диспетчер переговаривалась с водилами:

— На Солженицына!

— Куда, куда?

— На Солженицына!

— А где это?

— А я знаю? Сейчас посмотрю. На Таганке. Бывшая Большая Коммунистическая.

— А, ну сразу б так и сказала.

Анонс на ТВ: “Смотрите завтра в программе „В центре событий”: „Будут ли жабры у наших правнуков?””

28 ноября, 8 утра.

Гоголь пытался насильственно сменить матрицу своего дарования — с сатирической, отрицательной на — “апологетическую” учительскую. И на этом деле надорвался. Розанов как-то не заметил этого гоголевского трагическо-героического усилия. “Он [Гоголь] „открыл кингстоны”, и началось <…> потопление России” — и баста. А как великий писатель пытался их “закрыть” и как его смыло — о том ни слова.

3 декабря.

Какие милые строки Пушкина (1836), которых я раньше как-то не замечал:

Еще хранятся наслажденья

Для любопытства моего.

Как тут хорошо хранятся — в смысле существуют, где-то существуют.

А как уместно здесь любопытство. Ведь стихотворение — от лица немолодого, пожившего человека, у которого любопытство пришло на смену страсти и горячему чувству и интересу.

“Туалет на ней был — оторви и брось: какие-то декоративные тряпки” (Бобышев о Шварц). Узнаю Елену! То же и у меня:

Все с твоих допотопных одежд

снится мне — от каймы до горошин.

У Бобышева впервые открыл я “гроссбух” стихов Шварц. “Да вам не понравится, это совсем другое”, — предупредил Дима. Но мне понравилось, даже очень — многое. И он нас свел. А на другой вечер я уже был у нее один (после поездки с ним в Комарово). “Не задерживайтесь, — строго предупредил он, — соседи сердятся, если ко мне поздно приходят гости”. И потом звонил поминутно, требуя, чтобы я возвращался, ревнивец. А Елена своими чарами специально, чтоб ему насолить, меня удерживала.

6 декабря, суббота, Страсбург.

Вчера, в пятницу, в полдень на Альма под въедливым моросящим дождем затренькал мобильник. Наташа: “Умер патриарх Алексий”. Сегодня узнал из Интернета: остановка сердца. В Переделкине. А похоронят в Елоховском, а не в Лавре.

Днем с Мишей Мейлахом ездили из Страсбурга в Маннгейм (я там прежде никогда не бывал) на выставку “Гомер и Троя”. Тихий, перекультуренный, потурканный жизнью Миша (и лагерь, и смерть сына, и непросто с женой). Внимательный посетитель: обратил внимание мое на бюст Гомера работы XVII столетия — широкоплечий, в барочной тоге…

Еще заехали в Баден на выставку русского авангарда. В центре зала — стол, а на нем (на цепочке) свежий номер “Нового мира” — чудеса в решете.

Рождественский Страсбург: переполненное водой черное русло с огоньками, лебеди, запах карамели, корицы, испарений глинтвейна — улицы превратились на Рождество в базар. В соборе слушал Вивальди. И, как всегда, подумал: куда ушла из мира красота архитектуры, музыки, живописи, культуры? Почему, зачем насаждается повсеместно уродство? Скоро уже 100 лет, как насаждается. Но вот сидят же люди в храме сверхчеловеческой мощи и красоты — заняты все места — и слушают Вивальди. Значит, помимо культурной мафии есть — есть народ, который не забыл про прекрасное.

9 декабря, вторник.

Житейское и жизненное у женщины суть одно, и здесь она максималистка по сути. И когда это “максималистское” не сбывается, и в самой кроткой тихоне могут открыться прямо-таки “инфернальные” бездны.

Получившая широкое хождение в последнее время одобрительная характеристика человека: с ним всегда можно договориться.

На улице Солженицына жители в знак протеста поснимали новые уличные таблички. (Причем из “патриотических” совковых соображений.) Но и у меня чувство, что с переименованием как-то поспешили. Большая Коммунистическая — это было, конечно, анахронично (хотя на данный момент звучало уже и не без китча). Но ведь у улицы было старое доброе дореволюционное имя: Большая Алексеевская. Вот его-то и следовало вернуть. Тогда б и протестов, конечно, не было.

В Москве снег и дождь. Но круглые сутки стоит, стоит очередь в храм Христа Спасителя — к патриарху. Знаю, знаю, что капля в море. Вон к Иоанну Кронштадтскому собиралось на причастие и впрямь море, начиналось там в 4 утра и кончалось далеко за полдень. И это в Кронштадте, где потом… Но все-таки, все-таки. Даже если это ни от чего не спасет, как много людей, готовых на физический дискомфорт ради прощания с пастырем… И в душе — надежда.