Михаил Штих - Зарытый в глушь немых годин: Стихотворения 1917-1922 гг.

• Название: Зарытый в глушь немых годин: Стихотворения 1917-1922 гг.
• Автор: Михаил Штих
• Издательство: Водолей
• Жанр: Поэзия
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91763-024-3

Михаил Штих (1898-1980) – профессиональный журналист, младший брат Александра Штиха, близкого друга Бориса Пастернака. В юности готовился к карьере скрипача, однако жизнь и превратности Гражданской войны распорядились иначе. С детства страстно любил поэзию, чему в большой степени способствовало окружение и интересы старшего брата. Период собственного поэтического творчества М.Штиха краток: он начал сочинять в 18 лет и закончил в 24. Его стихи носят характер исповедальной лирики и никогда не предназначались для публикации. Однако, несмотря на юность автора, они талантливы и самобытны, и представляют несомненный интерес как для специалистов-исследователей поэзии начала XX века, так и для широкого круга любителей русской словесности. Стихотворения М.Л.Штиха публикуются по документам, хранящимся в личном архиве С.В.Смолицкого.

---

* * *

Где в снегу Казбек…

Кавказская песня

1. «Салям алейкум! Не плачь, не рыдай…»

Салям алейкум! Не плачь, не рыдай, –
Всё равно ты мне будешь – жена.
Ах, глаза твои – словно окна в рай,
Твой голос поет, как зурна.

Довольно! Я от ожиданья устал.
О, сладко с любимой в ночи!
Как строен твой стан, как жарки уста…
Не бейся, джаным, не кричи.

Нас двое в седле. Несись рысаком,
Как птица лети, Карабах!
Жених далеко. Пророк – высоко…
Шакалы хохочут в горах.

2. «Пусть звенит сааз: «О звезды…»

Пусть звенит сааз: «О звезды, –
Слезы ночи, бирюза…» –
Для меня одно лишь звезды –
Милой ясные глаза.

Пусть звенит: «Как ярок пурпур
Розы в зелени куста…» –
Для меня одно лишь пурпур –
Милой нежные уста…

Грудь высокая колышет
Чарчафы узорный край.
Спит. Раскинулась, – не дышит…
– Ханум, день пришел! – Вставай!

И опять клинок кинжала
Гладит слабою рукой…
Поцелуй ее как жало,
А на сердце – тот – другой.

1921

ВОСПОМИНАНИЕ О ПРИКОСНОВЕНИИ РУКИ

Дотронулась до сердца,
Как медиум до блюдца,
И грусть – куда ей деться?
И снова песни льются.

И стало так, что впору
Хватать суму и посох,
Чуть засинеет прорубь
На облачных торосах.

И только дождь зашепчет
По желтым, блеклым липам, –
Всех уверять, что жемчуг
Сегодня с неба выпал.

Смотри, какое диво! –
Где есть такие грезы,
Чтоб на плакучих ивах
Цвели, дышали розы?!

1921

«Да, в сумерки яснее все улики…»

Е.В.Л.

Да, в сумерки яснее все улики.
В такие сумерки. И ясно в этот час:
Лишь на полотнах мастеров великих
Есть женщины, похожие на Вас.

Одни из тех, о ком столетья пели
И за кого на смерть, ликуя, шли,
На плаху шли и гибли на дуэли
Поэты и мечтатели земли.

Ах, все они давно лежат в могилах,
И только вам – стучаться у дверей,
Чтобы искать своих родных и милых
В каталогах картинных галерей.

1921

«Эта боль – как туго затянутый пояс…»

Эта боль – как туго затянутый пояс –
До конца, до последней петли.
По пригородам волочащийся поезд,
Пустые платформы, плетни…

И врезан в тоску, и в вагонную давку,
И в небо – далёким крестом
Тот вечер, когда о судьбе моей справку
Мне выдал адресный стол

В залог, что с другою душой неразрывно,
Как рельсы, склепают, свинтят
Сообщники – Бог, захлебнувшийся в ливнях,
И дачный погромщик – Сентябрь.

Так надо, так, верно, кому-то угодно –
Чтоб день был дождём пропылён,
Чтоб лето казалось уже – земноводным
Седых, допотопных времён.

И плыли назад полустанки и поле,
Мосты, огороды в селе,
Чтоб кто-то – разбужен вагонным контролем –
В агонии шарил билет.

Ищите! Ведь это душа моя – биться
По стёклам, по лавкам устав,
Сдалась и с обратным билетом сонливца
Вскочила на встречный состав.

Вечер слезится в окне запотелом,
Вместе со мною роняя слова,
Захлёбываясь падежами:
С вами, о вас, к вам.
Нечего делать –
Подъезжаем.
Москва.

1921, Пушкино – Москва

«Крадучись дремотою тихою…»

Б. Пастернаку

Крадучись дремотой тихою,
Ночь звенит, растет и пухнет,
Оттого, что мерно тикают
За стеной часы на кухне.

Тише! Слышишь? – дышат. – Кто теперь
Кроме нас с тобою? – Полно!
– Это просто шепчет оттепель,
Это просто дышит полночь.

Это Жизнь твоя, как пленница,
Спутав всех – чужих и присных,
Рвется со страниц и пенится
И течет из Песен в письмах.

Что сказал ты, что замалчивал –
Словно век мы с ним дружили.
Ведь твоя Сестра мне – мачеха,
Разве мы совсем чужие?

Вдохновенье. — Буря, Иматра
Рвали ворот, как ошейник,
Но зато каким сантиметром
Вымерить опустошенье?

И каких друзей но отчеству
Звать: «Спасите! Будьте добры!»
Вся земля, в груди ворочаясь,
Рвется вон, ломает ребра.

Так всегда. И как же иначе?
Счастье пусть других покоит. –
Если Бог мой в муках вынянчен,
Разве мучиться не стоит?

…Черной, клейкою мастикою
Липнет ночь. Сознанье тухнет
Оттого, что мерно тикают
За стеной часы на кухне.

Спи. А там рассвет завозится
В груде блюдец и тарелок.
Спи. – Тебе ль считать, заботиться,
Что горит и что сгорело?!

1921

«Скажи, наконец, до каких это пор мы…»

Юле

Скажи, наконец, до каких это пор мы
Всё будем прощаться и письма писать,
Пугаться покоя затихшей платформы,
Покорной, готовой к разлукам опять?

Рассыпавшись медью надтреснутой, третий
Проплыл по путям – и ничем не помочь!
Твой дрогнувший поезд сегодня же встретит
В лесах за Каширой залёгшая ночь.

Забудешь? Попробуй! В разлуке печальной
До встречи – попробуй – дыханием сдуй
Отравленный горечью гари вокзальной
Последний, не знавший конца поцелуй.

1922

Анна Сергеева-Клятис. Послесловие

В контексте литературного творчества невероятно трудно находить определения таким понятиям, как любительство и профессионализм. Кого можно называть профессиональным поэтом и что дает это звание, стоит ли так уж держаться за него? В России споры на эту тему, как известно, велись еще при Пушкине и выплеснулись в XX век с его сложнейшими перипетиями взаимоотношений искусства и власти, поэта и общества, литературы и идеологии. Мнения высказывались разные, и соотносились они скорее с личной творческой судьбой, чем с масштабом дарования и популярностью. Приведем характерный пример диалога о профессионализме, который в скрытой форме вели два крупнейших поэта XX столетия. В 1934 г. выслушав от Пастернака поздравления по поводу получения квартиры в писательском доме («Ну, вот, теперь я квартира есть – можно писать стихи» [1]). Мандельштам в раздражении сказал: «Я не могу иметь ничего общего с Борисом Леонидовичем – у него профбилет в кармане»[2]. Принадлежность к профессиональному сообществу в этот период расценивалась им как сговор с властью, диктующей что и как писать. Со своей стороны власть тоже интересовалась этой проблемой. Вскоре Пастернак «удостоился» телефонного звонка Сталина, который расспрашивал его об уже арестованном Мандельштаме. Вопрос, тревоживший вождя, лежат почти в той же смысловой сфере: «Но ведь он же мастер, мастер?» – «Не в этом дело»[3], – отвечал Пастернак. Ему напрасно ставили в вину этот уклончивый ответ. Просто Пастернака никогда по-настоящему не интересовал вопрос профессионализма – «мастерства»[4], и своё собственное творчество он тоже мерил другой меркой: «Художник разговаривает с Богом»[5], – утверждал он.

Исходя из общепринятых категорий, Михаил Штих – любитель. Он ни разу не опубликовал ни одного своего стихотворения, не издал даже крошечного поэтического сборника – в профессиональное сообщество не вошел, да и не собирался. Стихи закончил писать так рано, что трудно говорить о серьезной эволюции его манеры, изменениях стиля, поиске собственного пути. Однако общая одаренность личности М. Л. Штиха была настолько велика, что стихи его – не просто «поэтический дневник», слепок жизненных обстоятельств, как бы он сам ни воспринимал написанное. На них трудно смотреть как на органическое единство, сравнивая с циклами или книгами стихов «профессиональных» поэтов, ровно потому что автор не объединял их в циклы, не составлял никаких подборок. Однако общий уровень этих текстов настолько высок, что при чтении их снова возникает вопрос о правомерности термина «любитель». Несомненно одно: Михаил Штих – поэт. Притом поэт «Серебряного Века».