Сергей Сеничев - Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному

• Название: Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному
• Автор: Сергей Сеничев
• Жанр: Публицистика

---

Их Федор Михайлович проигрывал партиями: придет, возьмет, уйдет, и вот уже снова вернулся — за очередной подпиткой. В несколько часов всё было кончено. И начались заклады по второму кругу. Анна Григорьевна писала матери. Мать помогала. Но и это деньги улетучивались сразу же по присылке. И супруги садились тишком и тупо соображали, чего бы такого придумать, чтобы бабамс — и деньги, и чтобы расплатиться с долгами и, уже не думая ни о каком выигрыше, уехать подальше из этого ада.

Он страдал. Она страдала, глядя на него. Он рыдал, падал на колени, умолял простить. Она тоже падала на колени, уговаривала не терзаться. И — «…как я была довольна и счастлива, когда мне удавалось это сделать, и я уводила его в читальню просматривать газеты или предпринимала продолжительную прогулку, что действовало на мужа всегда благотворно. Много десятков верст исходили мы с мужем по окрестностям Бадена в долгие промежутки между получениями денег».

Но приходили деньги, и кошмар начинался сначала…

Знакомых в Бадене у них не было. Встретили раз ГОНЧАРОВА, «который вздумал пофанфаронить и показать, что он здесь не играет, а так только… Ну разве можно поверить человеку, которого видали по два и более часов на рулетке, что он не знает игры!» (и считайте эту реплику Анны Григорьевны за свидетельство против неравнодушного к игре автора «Обломова»)…

А Достоевские уже больны: у нее приступы тошноты, рвоты, сильные боли в животе, у него — припадки падучей и пароксизмы страха смерти. И на очередную подачку из России — от родных Анны Григорьевны — супруги вырываются из баденского вертепа…

Женева… Федор Михайлович снова хандрит. И жена — ну не ангел ли? — сама подбрасывает ему мысль съездить поиграть в расположенный неподалеку Saxon les Bains.

Он «ОДОБРИЛ идею» и съездил.

И тут мы переходим к главному… Внимание — цитата из мудрой супруги: «Как я и ожидала, от его игры на рулетке денежной выгоды не вышло, но получился другой благоприятный результат: перемена места, путешествие и вновь пережитые бурные впечатления коренным образом изменили его настроение. Вернувшись в Женеву, Федор Михайлович с жаром принялся за прерванную работу и в двадцать три дня написал около шести печатных листов для январской книжки "Русского вестника"».

Не поняли? Или не оценили?

Усугубим: «Федор Михайлович так часто говорил о несомненной "гибели" своего таланта, так мучился… что я иногда приходила в отчаяние, слушая его. Чтобы успокоить его тревожное настроение и отогнать мрачные мысли, мешавшие ему сосредоточиться на своей работе, я прибегла к тому средству, которое всегда рассеивало и развлекало его. Воспользовавшись тем, что у нас имелась некоторая сумма денег (талеров триста), я (сама! — С.С.) завела речь о рулетке, о том, отчего бы ему еще раз не попытать счастья, говорила, что приходилось же ему выигрывать, почему не надеяться, что на этот раз удача будет на его стороне, и т. п. Конечно, я ни минуты не рассчитывала на выигрыш, и мне очень было жаль ста талеров… но я знала из опыта прежних его поездок на рулетку, что, испытав новые бурные впечатления, удовлетворив свою потребность к риску, к игре, Федор Михайлович вернется успокоенным, и, убедившись в тщетности его надежд на выигрыш, он с новыми силами примется за роман и в 2–3 недели вернет все проигранное».

Грех прерывать Анну Григорьевну на самом интересном, а мы и не станем: «Моя идея о рулетке была слишком по душе мужу, и он не стал от нее отказываться. Взяв с собою сто двадцать талеров и условившись, что, в случае проигрыша, я пришлю ему на выезд, он уехал в Висбаден, где и пробыл неделю. Как я и предполагала, игра на рулетке имела плачевный результат, — вместе с поездкою Федор Михайлович издержал сто восемьдесят талеров — сумму для нас тогда очень значительную. Но те жестокие муки, которые испытал Федор Михайлович в эту неделю, … так на него повлияли, что решил, что более никогда в жизни не будет играть на рулетке».

Конечно же, она не поверила. И, как оказалось, зря: тем разом Достоевский совершенно фантастическим образом излечился от наваждения сказочно разбогатеть нахаляву и попрощался с игрой навсегда. Он выезжал в Европу еще четырежды: в 74-м, 75-м, 76-м и 79-м, но к столу его больше не тянуло. И прелесть этого рассказа не в том, что дяденька играл-играл, да вдруг и перестал, но в том, что не играй он тогда — был бы этот господин так интересен нам сегодня?

И мы в который уже раз упираемся в неоспоримое: великие свершения не обходятся без великих же личностных жертв. Шедевры не творятся, посвистывая да почесывая за ухом. Открытия, меняющие ход истории, не падают на головы перезревшей антоновкой.

Есенину и Мусоргскому пришлось спиться…

Врубелю и Ницше — сойти с ума…

Христу с Ньютоном — умереть девственниками…

Цветаевой с Чаттертоном — сознательно и как-то слишком преждевременно расстаться с жизнью…

В мышеловке под названием Гений неизменно оказывается самый дорогой сыр. И чем, как не платой за дар, за его явление и пролитие на бумагу был тот не то нелепый, не то постыдный трехтысячедневный недуг Федора Михайловича? Ведь именно в период одержимости игрой он задумает и напишет всё, благодаря чему слово «Достоевский» звучит теперь на всех языках планеты — «Игрока», «Идиота», «Преступление и наказание», «Бесов»…

И что как не всетерпение Анны Григорьевны выступило тогда в роли ангела-хранителя гения? Извольте согласиться, или скажите, где мы не правы…

Не то пижонивший, не то заблуждавшийся Достоевский писал из треклятого Висбадена другому — действительно матёрому и страшному игроку, что, наблюдая за парой сот понтирующих, он, видите ли, вычислил меж них лишь парочку действительно умеющих играть. «Пожалуйста, не подумайте, что я форсю с радости, что не проиграл, говоря, что знаю секрет, как не проиграть, а выиграть. Секрет-то я действительно знаю; он ужасно глуп и прост и состоит в том, чтоб удерживаться поминутно, несмотря ни на какие фазисы игры, и не горячиться. Вот и все…». Уж кого-кого, а Николая Алексеевича учить этим секретам было ни к чему.

НЕКРАСОВЫ играли испокон веков. Карты были их роковой родовой страстью. Как-то будущий поэт спросил отца о пращурах, и тот гордо отчеканил: «Предки наши были богаты, прапрадед проиграл семь тысяч душ крепостных, прадед — две, дед — одну. Я — ничего, потому что нечего было уже проигрывать, но в карточки поиграть тоже любил».

Едва умевший подписать свое имя Алексей Сергеевич действительно ничем не интересовался так, как женщинами, охотой, кутежами и — тут он ничуть не слукавил — игрой.

Знаменитый правнук оказался первым в роду, кто не проигрывал. Известна тирада Белинского, подловленного молоденьким еще Некрасовым на мизере: «Эдак вы нас всех без сапог оставите». Что там с сапогами вышло, не знаем, но за карточным столом г-н Некрасов и впрямь зарабатывал много больше, чем за письменным. Не миллионы, конечно, но сотни тысяч наверняка. Биографы любят уточнять: ах! он обожал не столько барыш, сколько сам процесс схватки с фортуной и факт победы. Дескать, играл лишь, чтобы «размотать нервы». Но рассказывали, что однажды поэт выиграл зараз больше миллиона франков у самого Абазы (крупный сановник, одно время министр финансов — не путать с однофамильцем-композитором, написавшим «То не вечер ветку клонит», «Утро туманное» и др.).

Так что упоение упоением, а навар наваром…

Бог с вами, вступаются все те же биографы: на эти деньги он содержал свой прогрессивный журнал, цензоров умасливал и т. п. Да какая разница-то? Факт остается фактом: играл, чтобы выигрывать. И выигрывал!

И за предков отомстил сполна.

В залах Английского клуба Некрасов был фигурой заметной. Даже ключевой. Завсегдатаи знали: он отлично играет ВО ВСЕ игры, обладает редкой сдержанностью и самообладанием. По большому счету, катала, Николай Алексеевич умел вовремя встать из-за стола. У него была своя система: «Самое большое зло в игре — говаривал он, — проиграть хоть один грош, которого Вам жалко, который предназначен Вами по Вашему бюджету для иного употребления. Если Вы хотите быть хозяином игры и ни на одну минуту не потерять хладнокровия, необходимо иметь особые картежные деньги и вести игру не иначе как в пределах этой суммы».

Раз он не смог перешагнуть через железное правило не ссуживать накануне большой игры и не дал взаймы одному из сотрудников «Современника» пустяковой суммы. Наутро узнал, что тот застрелился. Очень расстроился, оплатил похороны и, если верить биографам, надолго забыл о картах. Но — всего лишь надолго. Не навсегда. Месяца на полтора.

Жаловал Николай Алексеевич и игру на бильярде:

Из службы в биллиардную
Прямёхенько иду,
Игру там не азартную,
Но скромную веду…

А вот ТУРГЕНЕВ карт не любил. Хотя появлением на свет именно картишкам обязан… Заехал раз сорокалетний кавалерийский офицер Сергей Николаевич Тургенев к самой богатой из помещиц Орловской губернии Варваре Петровне Лутовиновой. Заехал по делам службы: будучи ремонтером гусарского полка, он интересовался закупкой лошадей, а у дамочки как раз имелся чудный конезавод… Разумеется, нужда в копытных выступала исключительно в качестве повода для визита. Красавец и великан Сергей Николаевич к тому времени капитально поиздержался: гусарство, знаете ли, штука специфическая — шампанское, цыгане, карты, опять же… А тут невзрачная, если не сказать страшненькая богачка перезревает. Заехал, в общем… Варвара же Петровна тоже, не будь дура, глазом стрельнула и чуть не с порога: а не сыграть ли нам, ваше благородие, по маленькой? — А по насколько маленькой, душа моя? — А кто выиграет, тот пускай желание загадывает! — Вот даже как? — А чего мелочиться!..