Макар Бабиков - Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты

• Название: Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты
• Автор: Макар Бабиков
• Издательство: ООО «Издательство «Яуза», ООО «Издательство «Эксмо»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-38223-1

Боец легендарного 181-го отдельного разведотряда Северного флота Макар Бабиков в годы Великой Отечественной участвовал в самых рискованных рейдах и диверсионных операциях в тылу противника — разгроме немецких гарнизонов на берегах Баренцева моря, захвате артиллерийской батареи на мысе Крестовый и др., — а Золотой Звезды Героя был удостоен за отчаянный десант в южнокорейский город Сейсин в августе 1945 года, когда, высадившись с торпедных катеров, его взвод с боем захватил порт и стратегический мост и, несмотря на непрерывные контратаки японцев, почти сутки удерживал плацдарм до подхода главных сил.

Эта книга вошла в золотой фонд мемуаров о Второй мировой войне. Это захватывающий рассказ о подвигах советской морской пехоты, наводившей ужас на врага и прозванной «черной смертью».

---

В ту зиму катеров стало столько, что они образовали целое соединение. А в войну вступали одним звеном.

Невдалеке от жилья разведчиков на склоне небольшого увала находились землянки катерников.

Первое время разведчики кормились сухим походным пайком. Он питательный, калорийный, с мясными и рыбными консервами, галетами, сгущенным молоком и шоколадом, но для оседлой жизни непрактичен: сухомятка скоро приедается.

У катерников в одной из землянок был камбуз, там они готовили и питались. Боцман катера и одновременно кок Володя Ягоджинский — матрос богатырского роста и сложения, хоть картину с него пиши, — ловко управлялся с бачками, мисками и чумичками. В землянке-столовой у него порядок, все вымыто, прибрано.

Отряд тоже встал к ним на довольствие. Выписали паек по базовым нормам, внесли свою долю и стали ходить в эту общую столовую.

Постепенно обжились, ознакомились. Узнали дорожки и тропки к соседям — морским пехотинцам, артиллеристам, отыскали путь к недалекому госпиталю, где служило немало симпатичных медсестер, стали наведываться в клуб. Но местное начальство особого гостеприимства не выказало, пришлось командиру и замполиту просить, чтобы ребят пускали в кино и на танцы.

По вечерам, когда завывал ветер, пуржило, переметало все тропки-дорожки, усталые, намаявшиеся за день на море и в снегу разведчики собирались в своей просторной землянке, жались поближе к печке, к свету. Только те, кто постарше годами да у кого характер не слишком общительный, оставались лежать на нарах, отдыхали да в уединении размышляли о чем-то своем.

Редко к общему разговору присоединялся Миша Черных. И ростом он удался, и статью, и лицо мужское, крупное, привлекательное, но был молчалив, не любил вклиниваться в беседы, лишь изредка бросал меткую, ядреную фразу и опять замолкал надолго. Неразговорчивость его была, видно, от крестьянского происхождения. Родом он из Коми, из самой южной ее окраины, присоседившейся к землям вятским, из села Летки. Хотя большая часть крестьян занималась земледелием, Миша в молодости больше таежничал, охотился. Может, тогда и привык к одиночеству.

Не часто подходил к компании Андрей Пшеничных. Он воронежский, из Лисок, давно на Мурмане. Перед войной и в первое ее время служил по вольному найму в бригаде подплава, потом, когда был мобилизован, попросился в разведку. В отряде было много подводников, знавших его. Они и рекомендовали его в отряд. Годами он был постарше большинства, у него трое или четверо детей, все в эвакуации. Семья жила в Лисках по военному времени трудно. Андрей надеялся получить отпуск, съездить к домашним. Он готовился к поездке, откладывал из пайка в запас сгущенное молоко, шоколад.

Хотя Андрей человек разговорчивый, все же он часто сидел в уединении, видимо, тосковал о родных.

Зато возле печки в полном разгаре «травля». Тут изощрялись Гугуев, Фатькин, Максимов, Барышев. Над ними возвышался Иван Лысенко. Он не острослов, чаще рубил сплеча, но если кто рассказывал явную несуразицу либо через край хвастал, Иван резко осаживал сочинителя:

— Ври, да знай меру… Мы сами из таких… И тебя насквозь видим…

Слегка картавя, покручивая между пальцами спадающую на лоб густую шевелюру, потешал забавными анекдотами Виктор Максимов. Неисчерпаемый запас их он вывез из Ленинграда, где окончил десятилетку и начинал учиться в военно-морском училище. Он водил своих слушателей, как экскурсовод, по зоопарку и с кавказским акцентом рассказывал про зверей и птиц, попутно отвечая на наивные вопросы зрителей.

Изворотливый и продувной Борис Гугуев, родом из Подмосковья, чаще других наседал на Володю Фатькина. Этот интеллигентный парень из семьи врачей из Спасска пришел на флот после десятилетки. Скромный, стеснительный, на загляденье красивый, он часто краснел, смущался, не всегда ему удавалось отбиться от назойливого панибратства Гугуева.

— Иду я как-то в Полярное в увольнение. Навстречу матрос — красна девка. Подкатываюсь к нему, пойдем, дескать, есть одно местечко, где можно сообразить, выпивка недорогая и с закуской не обидят. А он мне заплетающимся языком бормочет, будто ни сам не хочет, ни мне не советует попадать на губу.

Все понимают, что байка адресована Фатькину и скорее всего такого и случая не было, но Борис придумал его, чтобы лишний раз поддразнить целомудренного Володю.

Но за Фатькина всегда вступался Иван Лысенко. Он по-дружески оберегал его. И, повернувшись всем туловищем к Борису, вполголоса произносил:

— Ты Володьку не тронь, портить я его тебе не позволю. На таких непорочных земля русская держится.

В отряде по штату полагалась должность военфельдшера. Первый военный год ее занимал Коля Заседателев. После тяжелой сентябрьской операции на Могильный Заседателева, получившего орден Красного Знамени, послали учиться в военно-медицинскую академию. На смену ему прислали молодого лейтенанта медицинской службы Сергея Холина. С новеньким дипломом военно-медицинского училища, он начинал в отряде первую практику. Родители наградили его завиднейшим здоровьем. Глядя на его полные, пышущие румянцем щеки, казалось, что кровь может из них вот-вот брызнуть, они не выдержат ее напора. Ему одному комендант главной базы разрешил ходить по городу зимой не в шинели, а в кителе и фуражке. На лыжные тренировки он отправлялся в ботинках, надетых на простой хлопчатобумажный носочек, брюки ни в гетры, ни в теплые носки не заправлял. Перчаток и рукавиц он тоже не носил, палки держал в голых руках.

В таком же виде ходил на шлюпках. В стужу и в пургу купался в Кольском заливе. И очень ему хотелось, чтобы его кто-то поломал на ковре, победил в борцовской стойке.

Володя Ляндэ был пониже Холина, но шире в плечах, с крепкой шеей, которая выдержит тяжелую руку или многопудовую штангу. Еще фабзайчонком на ростовском заводе сельхозмашин он стал заниматься тяжелой атлетикой, борьбой. На Черноморский флот пришел уже основательно натренированным тяжелоатлетом. Война застала его в Одессе на торпедных катерах. Когда войска оставили город, Володя в составе морской бригады защищал Москву. А потом, после госпиталя, пробился в отряд североморских разведчиков.

Натура у него широкая, размашистая.

Так сошлись два любителя испытать силу, помериться хваткой и ловкостью. Ляндэ, постарше годами и поопытнее, знал много приемов. А Холин не столь натренирован, но изворотливее и живее, руки имел очень цепкие, в стойке сдвинуть его с места было нелегко.

В самом просторном отрядном кубрике они основательно мутузили друг друга. Потом вставали, пожимали руки. Их окатывали водой из ведра, растирали полотенцами, затем они садились пить крепкий чай с клюквенным экстрактом, который Саша Манин называл калистратиком. Володя при этом старательно причесывал на пробор свои редковатые волосы, а Холин шумно дул в горячую зеленую кружку и жадными глотками опорожнял одну за другой.

Вечером тихо, вполголоса, пели — про тесную печурку, в которой бьется огонь, про моряка, выплывшего из Севастополя с камнем в руке, про море Баренца, за которое собрались в бой моряки…

Когда звучала команда: «Проветрить помещение… Гаси фонари… Отбой…» — разведчики нехотя расходились по нарам. А завтра их ждали опять тренировки, а может быть, и поход в Норвегию.

Как-то командир приказал сходить в Восточное Озерко, в тыл оборонительного района. Командующий районом генерал Кабанов распорядился поддержать разведчиков крупой, картошкой, квашеной капустой.

В землянке у начальника тыла полковника Зюбченко появилась шестерка довольно экзотичных лыжников: в байковых лыжных штанах, в лыжных ботинках с гетрами, толстых, крупной вязки свитерах, поверх которых меховые, из оленьих шкур жилеты, на головах вязаные спортивные шапочки, с автоматами через плечо, с ножами на поясах. Никто на Рыбачьем в таком виде не ходил.

Полковник принял их, написал записку и отправил в соседнюю землянку, где находилась канцелярия.

Здесь было тепло и чисто. Дощатый пол выдраен до желтизны. В окно падал дневной свет. За столами сидели немолодая женщина в гражданской одежде и девушки в форме, с погонами.

Ребята отдали бумагу, попросили оформить документы, присели на табуретки, на большой кованый сундук.

Высокая, стройная девушка, туго перетянутая ремнем по гимнастерке, встала и, горделиво запрокинув голову, прошла к начальнице за бумагой. И никто из парней не подумал, что кому-то из них она станет судьбой.

Приглянулось разведчикам в землянке тыла. Повеяло домашним уютом: до желтизны вымытые полы, на которые ребята стеснялись ставить свои намокшие от снега ботинки, двойные, плотно подогнанные двери с тамбуром-сенцами, аккуратно сложенная кирпичная печка с чугунной плитой в нише, оштукатуренная и побеленная, нарядные занавески на окошке. На столе керосиновая лампа с начисто вымытым и протертым стеклом. И служащие одеты тщательно. Все подогнано, отутюжено, подшиты беленькие подворотнички.