Ольга Волкогонова - Бердяев

• Название: Бердяев
• Автор: Ольга Волкогонова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03361-0

Книга посвящена выдающемуся русскому философу Николаю Александровичу Бердяеву (1874—1948). Один из ярчайших представителей русского Серебряного века, философ с мировым именем, он до конца своих дней бился над разгадкой «вечных» вопросов человеческого бытия: о смысле жизни и смерти, о свободе и творчестве, об историческом предназначении России и существе «русской идеи». Его труды и поныне вызывают горячие споры: одни восхищаются ими, другие яростно критикуют, но равнодушным не остается никто. Автор книги рассказывает о непростом жизненном пути Бердяева, о людях, которые окружали его в России и эмиграции, о жизни Русского Зарубежья и, конечно, о его философских работах.

---

Почему же тогда фигура Бердяева стала самой узнаваемой на групповом портрете русской философии начала прошлого века? При ответе на этот вопрос оценки личности и творчества Бердяева давались и даются подчас полярные. Многие видят в факте популярности и признания справедливое подтверждение незаурядного таланта и оригинальности мысли Николая Александровича. Отец Александр Мень так образно объяснил непохожесть Бердяева на современников: в бердяевское время было немало философов, историков, богословов, публицистов, но каждый, так сказать, сидел на своем шесте. А Бердяев свободно ходил по всем мирам, в этом проявлялся его «масштаб»[3]. Совершенно иначе видел Бердяева Иван Солоневич. Талантливый полемист, он обвинял Бердяева и других представителей того поколения русской интеллигенции (сам он был моложе) в вольной или невольной подготовке социалистической революции — пока они жили в России, и в непонимании тоталитарной, варварской сущности советского режима — когда они оказались в эмиграции. «Бердяев начал свою общественную карьеру проповедью марксизма, потом стал буржуазным либералом, потом сбежал за границу, где перешел в ряды "черной реакции", потом сменил вехи и стал на советскую платформу… Все это можно объяснить и евангельской фразой: "вернется пес на блевотину свою". Верхи русской интеллигенции так и сделали: вернулись на свою же революционную блевотину…» — безапелляционно писал Солоневич. И даже еще резче: «Русская профессура оказалась глупее даже и германской. Германскую все-таки разбили враги, русскую расстреляло или выгнало вон ее же собственное детище — ее же выученики, питомцы и последователи. Германская профессура сидит все-таки дома, и никто ее по подвалам не таскает, русская бежала на чужбину или погибла на родине трудящихся всего мира… У проф. Люмана остался хоть его участок, если даже вилла и разбита. У русского профессора Бердяева не осталось ничего, кроме органов усидчивости, которые он кое-как унес из пожара, зажженного им самим. Здесь провал полный, абсолютный, стопроцентный. Провал, после которого при малейшем запасе совести и совестливости надо бы надеть покаянное рубище, пойти в Каноссу и заняться там подметанием уборных. Но русская профессура рубища не надела, в Каноссу не пошла и уборных, к сожалению, не подметает. Она продолжает пророчествовать».

«Революционаризм» не устраивал и не устраивает многих, а коренится-то он в самой философской системе Бердяева. Философскую систему тоже многие не принимали, называли «бердяевщиной» (а иногда — и «белибердяевщиной»). Учение Бердяева всегда вызывало споры, у него были не только почитатели и последователи, но и резкие критики, особенно среди современных ему русских философов. И оснований для такой критики было достаточно: Бердяева справедливо упрекали в непоследовательности, многочисленных повторах, тенденциозности, противоречивости, бездоказательности. Андрей Белый, лично знавший Бердяева, довольно зло охарактеризовал эту «несистематичность» и изменяемость философской позиции Бердяева: «…Мировоззрение Бердяева мне виделось станцией, через которую лупят весь день поезда, подъезжающие с различных путей»[4]. Никита Струве, внук Петра Бернгардовича Струве, близкие отношения которого с Бердяевым закончились разрывом уже в эмиграции, дал свою оценку творчеству Николая Алекандровича уже в наши дни. Его оценка — оценка парижского профессора, директора издательства «YMСA-Press» (где Бердяев публиковал свои главные работы), главного редактора нескольких журналов (в том числе «Вестника Русского христианского движения», а с РСХД Николай Александрович активно сотрудничал долгие годы); она спокойная, взвешенная, но все-таки немного обидная, пренебрежительная: «Бердяев принадлежит к "пророческому" типу философов. У него нет системы, его интуиции всегда парадоксальны, он их не доказывает, не пытается примирить, а в стремительном, иногда повторно-утомительном, афористическом потоке выпаливает на бумагу». О противоречиях писали и те, кто очень высоко ценил творчество Николая Александровича. Например, Георгий Федотов: «Бердяев писал горячо, всегда в борьбе на нескольких фронтах, не страшась преувеличений и противоречий». Кто же прав? Возможно, единственно «правильной» оценки и не существует. А для того, чтобы выработать свое мнение о наследии Бердяева, надо почитать его книги.

Но вопрос о популярности Бердяева все равно остается, на него все равно надо отвечать. Легче всего найти ответ стоящему на точке зрения гениальности Бердяева: действительно, его книги не похожи на другие, он смог уловить то, что для других мыслителей осталось скрытым и незамеченным, чуткость его духа и «хождение по всем мирам» сделали его знаковой фигурой первой половины XX столетия. Труднее найти ответ на вопрос о широкой популярности Бердяева тем, кто, даже признавая за ним философский талант, не видит новых подходов в его философии. Кто-то видит причину в стиле его книг, в умении писать просто и ярко о сложном, — Сергей Левицкий, например, отмечал «блестящий литературный талант» Бердяева. Конечно, это дело вкуса и подготовки читателя. Но простыми для восприятия бердяевские работы назвать трудно: за его стремительной мыслью следить непросто, да и соответствующая подготовка требуется, чтобы справиться со всеми «меонами», «космической коммюнотарностью», «интегральным откровением» и «социальным трансцендированием». К тому же Бердяев никогда не редактировал свои работы. Он писал быстро, много, это было его ежедневной потребностью, но не любил править и вычитывать уже написанное. Поэтому наряду с запоминающимися афористичными страницами в его работах много повторов, неясностей, длиннот. «Он мастер удачных, образных определений, но они часто тонут среди черновых набросков. Мы лишь предчувствуем блестящий писательский дар, запущенный как старый русский сад, заросший сорными травами», — верно написал об этой особенности бердяевских текстов Георгий Федотов. Но, конечно, доля истины в утверждении, что популярность Бердяева обуславливается его писательским даром, есть. Если «рядовому» читателю и не хватит духа осилить бердяевскую книжку, то уж запоминающиеся афоризмы и определения врезаются в память прочно и надолго: «Смысл истории — в ее конце», «Культ святости надо дополнить культом гениальности», «Свобода есть свобода не только от господ, но и от рабов», — чеканные формулы Бердяева парадоксальны и отточены.

Есть и другой момент, на который указывали биографы Николая Александровича: при всем его отталкивании от массовидности, общественности, практики он был человеком активным и заметным. Ему обязаны своим существованием журналы — «Вопросы жизни», «София», «Путь», он исполнял обязанности председателя Всероссийского союза писателей в послереволюционной России, без него не могла бы появиться на свет Вольная академия духовной культуры в Москве и Религиозно-философская академия в Берлине и Париже, более десяти лет он тесно сотрудничал с Русским студенческим христианским движением, стал одним из организаторов и инициаторов межконфессиональных собраний в Париже, — чего только не было в его бурной жизни! Да и философия его тесно связана с пережитым: войнами, революцией, марксистским опытом, — то есть с темами, которые затрагивали не только высоколобых профессионалов-философов, но и других читателей. Конечно, это расширяло круг почитателей Бердяева. Не случайно наиболее востребованными на Западе были и есть те его книги, которые связаны с его пониманием истории, русской культуры и русского марксизма.

Существует еще один аспект его популярности. Бердяев выразил в своих порой противоречивых и страстных работах дух времени, в котором ему довелось жить. Его духовная эволюция характерна для русского интеллигента-интеллектуала рубежа веков; в его творчестве нашли отзвук наиболее заметные и яркие идеи того удивительно богатого на таланты времени; он стал точкой пересечения различных художественных, философских, политических влияний Серебряного века русской культуры и периода послеоктябрьской эмиграции. «Одиночка» Бердяев в каком-то смысле типичен, причем он оставил свой след и в марксистских кружках, и на «башне» Вячеслава Иванова, и в эмигрантских изданиях и организациях. Без фигуры Николая Александровича просто невозможно представить панораму той эпохи, когда «плавились миры». Вы будете натыкаться на упоминания о Бердяеве, на его письма, его характеристики, поступки всюду: станете ли интересоваться жизнью Марины Цветаевой или судьбой Зинаиды Гиппиус, захотите ли узнать о Льве Шестове или Сергее Булгакове, заинтересует ли вас Ромен Роллан или Жак Маритен. Я благодарна Николаю Александровичу: он дал мне возможность при написании книги окунуться в атмосферу той эпохи, ощутить себя среди удивительных людей того времени. Ремизовские шаржи и вечера Гафиза, парижский салон Мережковских и религиозно-философские общества, лавка писателей и героическое служение матери Марии Скобцовой, — читать и думать об этом времени было настоящим счастьем. В книжке я постаралась познакомить читателей с людьми, которые окружали Бердяева, — думаю, настоящий портрет должен быть «групповым», потому что без этого нельзя понять пристрастия, склонности, настроения человека, да и круг общения говорит о личности гораздо больше, чем аттестаты и дипломы.