Ларисса Андерсен - Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

• Название: Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма
• Автор: Ларисса Андерсен
• Издательство: Русский путь / Библиотека-фонд «Русское Зарубежье»
• Жанр: Разное
• Год: 2006
• ISBN: 5-85887-127-5

В книгу вошли лучшие и практически неизвестные российскому читателю стихотворения известной поэтессы и танцовщицы восточной ветви русского зарубежья Лариссы Андерсен (1914?-2012), творчество которой высоко ценили ее современники. Воспоминания Л.Андерсен и ее переписка с А.Вертинским, Вс.Ивановым, И.Одоевцевой и др. дают объемное, живое и подлинное изображение целой эпохи русской эмигрантской литературной деятельности в Китае в первой половине ХХ века.

---

«Как я живу? Совсем неплохо…»

Как я живу? Совсем неплохо,
Да только можно бы умней!
Но спасибо и за кроху,
Выпадающую мне.
Часто много хуже было,
Только время — вот злодей!
Танцы я всегда любила,
Да еще и лошадей.
А теперь вожусь с цветами,
Много всех домашних дел,
И порой — поймите сами –
Проклинаю свой удел.
Ну а кто всегда доволен,
Кто не любит поворчать?
Было б только в нашей воле
Все по-новому начать…

МУЗА И Я (В деревне)

«Пиши сама!» — сказала Муза, —
И отвернулась от меня.
И цепи нашего союза
Упали, жалобно звеня.
И пусть, прощай, спокойной ночи!
И я посплю еще хоть час.
Не то мне голову морочит
Твой поэтический экстаз.
Ведь я совсем не успеваю
Прожить как следует хоть день.
И вдохновенно лишь зеваю,
И за тобой брожу как тень.
Вот так скажи и Аполлону,
Чтоб ночью не будил меня:
Я обойдусь без Пантеона
И без священного огня.
Мне надо дать коту лекарство,
Кормить собак и лошадей,
Надеть замки, чтоб в наше царство
Не влез какой-нибудь злодей.
Прогнать козу из огорода
И чью-то телку со двора.
Смотреть «тиви», какая мода,
Et cetera, et cetera[26].
Одеться следует нарядно,
Не то — «неряха» говорят.
И «делать jogeen»[27] беспощадно,
Чтоб влезть в желаемый наряд.
А все домашние заботы,
И кулинарная возня,
Базар, и сад, да что ты, что ты…
Я не могу — оставь меня!

Но вот приходит вечер хмурый,
Я чую Музы легкий след.
И слышу вздох: «С такою дурой
я провозилась столько лет!»

«Надо писать стихи…»

Надо писать стихи.
Надо прощать грехи.
В духовке сгорел пирог —
Хлебца пошлет нам Бог.
Платья пестрого нет –
Пустяшнейшая из бед.
Не постелила кровать —
Стоит ли горевать?
В саду засыхают цветы —
Совсем никакой беды.
На базар не могла пойти?
Забыла — прости, прости.
Муж из дому сбежал?
Это, конечно, жаль.
Но будет новый стишок —
Поэт всегда одинок.

«Мечусь в переднике в плену у “купороса”…»

Мечусь в переднике в плену у «купороса»,
Пока домашние в ванне мылятся,
А тут стихи подступают, как слезы,
Как молоко у кормилицы.
Помою посуду, посмотрю в окошко:
Дома и дома, друг на друга лепятся.
Оставили бы место для кошки —
Нет, лепятся. Что за нелепица?
Бегут люди. Все белки, и все — в колесах.
Все что-то лучшее достать силятся.
А стихи опять лезут, как слезы,
Как молоко у кормилицы.
Все — розы да грезы…
Небо и то — домами закрыто,
Небо — дорого, оно покупается.
А лучше бы у синя моря с корытом,
Там, где пляжники не купаются.
Ну как же быть? Столько людей мечется,
А надо, кажется, любить все человечество.

«Тебе нужны — тепло постели…»

Тебе нужны — тепло постели,
Защита ставен и дверей.
А мне — чтоб провода свистели
В унылом ветре пустырей.
Чтоб мачты черные качали,
Крестя тревожно небосвод,
Чтоб ели мрачные молчали
Над сумасбродством горных вод.
Как не понять мою зевоту
В ответ на то, что мне дают
Так обстоятельно, по счету,
Определенную заботу
И рассудительный уют.

«Ты чародей, ты любишь землю…»

Ты чародей, ты любишь землю
И мне мешаешь улетать.
Игрушка, пленница, опять
Я серенадам сердца внемлю.
Я изменяю всем «вчера»,
Воркуя с радостным «сегодня»!
И пламенней, и полноводней
Струится кровь моя с утра.
Но лишь протянутся, дыша
Вечернею тревогой, тени,
Луна скользнет среди растений,
В калитке проскрипит засов —
Мне чудится неясный зов:
Лишь трепет, шорох, дуновенье
Иль чье-то смутное томленье,
И вдаль запросится душа…
Но ты не выпустишь меня!
И я, забыв ночные зовы,
В жужжанье золотого дня
Надену, весело звеня,
Неотразимые обновы:
Браслеты, кольца и… оковы.

«А стихи пишу в печали, от безмолвия пишу…»

А стихи пишу в печали, от безмолвия пишу,
Затоскую и вначале говорю карандашу:
— Карандаш… — Он понимает, он и сам расскажет мне,
Отчего тетрадь немая оживает в тишине.
Оживают все предметы, все предметы — как друзья,
С ними я веду беседы о превратностях житья…
Больше всех болтают книги, и притом — наперебой:
Смех, рыданья, споры, крики. Кто — свирелью, кто — трубой.
В их крикливом, шумном мире чуть слышна тетрадь моя:
Где уж тут писклявой лире роз, кота и воробья…

«Вот я вернулась — не пропажа…»

Вот я вернулась — не пропажа.
Нашлась на радость всех собак,
Котов, и лошадей, и даже —
На радость мужа как-никак!
Я тут как прежде. И навечно.
Нервна, измучена, тупа…
Но, всепрощающе сердечна,
Березок тихая толпа
Меня встречает. Как смогу я
Опять мой чемодан замкнуть
И простодушную такую
Немую радость обмануть?
Да будет так. И паки, паки…
Муж, лошадь, кошки и собаки
С благословением берез
И в радости, и в море слез
Ненарушимо, неразлучно,
Пусть это глупо или скучно,
Пока в нас теплятся сердца,
Мы будем вместе. До конца!

«Нам пели птицы — мы не слушали…»

Нам пели птицы — мы не слушали.
К нам рвался ветер — не проник.
Теперь засушенными душами
Мы ищем высохший родник.
Хлопочем, рыщем, спотыкаемся,
А нажить — грузом на плечах!
Шутя грешим, небрежно каемся
И утопаем в мелочах.
Еще манит земля весенняя,
Зовет кукушка за рекой,
Но нам дороже воскресения
Наш озабоченный покой.

«Ветки маются в черном небе…»

Ветки маются в черном небе,
Страшно, страшно — идет гроза!
Мне бы в кресло, к печурке мне бы
И кому-то смотреть в глаза.
Слушать сказку или поверье
С привиденьями, с колдуном
И коситься, ежась, на двери
И на сосенку за окном.
И зарыться в пушистой шали,
Ощутив на спине озноб.»
И чтоб взрослые не мешали,
А боялись бы тоже чтоб!
Потому что на самом деле,
Хоть и страшно, но все мы тут.
Как бы сосны там ни шумели —
Колдуну меня не дадут.
Уж меня-то, меня, такую
Золотую, милую — нет!
Вот о чем я теперь тоскую
После всех пережитых лет.
Нет, бояться теперь опасно:
Забоишься, — пойдешь ко дну.
И «они», я знаю прекрасно,
Отдадут меня колдуну.

НОЯБРЬ

Ноябрь, оборванный и жалкий,
Явился в сад с мешком и палкой.
Шуршит опавшею листвой,
Шурует, роется, как свой!
Что ищет он в пустом саду —
Клад тамплиеров иль еду?
Бесцеремонные дрозды
Давно склевали все плоды.
Вот он скребет ветвями крыши,
Скрежещет дверью, в щели дышит
И ставней лязгает от злости.
Конечно, он не прочь бы в гости…
Он и пытался влезть тогда,
Как я впускала в дом кота.
Что ж, всяк не прочь бы в теплый дом,
Но мне уютнее с котом…
А впрочем, я была бы рада
Такому пугалу для сада:
Наверно распугал бы он
И всех дроздов, и всех ворон.
Ноябрь, ноябрь… Я понимаю,
Уже нельзя вернуться к маю.
Довольно прыгать по лугам
И рвать цветы — то тут, то там.
Пора сложить смиренно руки
И без уныния и муки
(И не страшась ни ведьмы в ступе,
ни что двухтысячный наступит,
но не — прощения грехов,
ни завещанья, ни стихов)
Залечь и прорастать травой,
С цветком, авось, над головой.
Земле — земное… А мечты?
А счастье слез от красоты?
Они ведь я? Они — во мне.
Или посланники извне?
Или те силы, что живут,
Где захотят — тот там, то тут?
Но, может быть, в настигший час
Они сопровождают нас
В те запредельные края,
Где не нужны нам наши «я».
Где первоизбранный родник
По Слову некогда возник,
Откуда льются все ручьи,
Как воздух, свет, как Дух — ничьи…

Конечно, есть простой ответ:
Ноябрь, бессонница и бред.

«Песенки пропеты. Тихо и темно…»