Александр Секацкий - Киберпространство и проблема спасения

• Название: Киберпространство и проблема спасения
• Автор: Александр Секацкий
• Жанр: Философия

---

Итак, экзистенциальный проект христианства отличается беспрецедентной компактностью. Радикально упрощенная процедура привязки к трансцендентному («несть ни иудея ни эллина») экономит мыслительное пространство, оставляя (предоставляя) обширную пустующую площадку для индивидуальной застройки. Европейский индивидуализм есть такая же производная эксклюзивного Факта, как и космическая ракета. И Лютер, топчущий папскую буллу, и английские пуритане в армии Кромвеля, не нуждающиеся для проявления высочайшей доблести ни в каком харизматическом лидере ведут себя подобно первым христианам, поскольку располагают обновленным основанием прямого богословского действия. Это предполагает возможность непосредственного контакта с Богом из любой точки: кем бы ты ни был — булочником, банкиром или физиком-теоретиком, твои профессиональные успехи не останутся без внимания Господа. Во всякий момент можно свериться, не отклонился ли ты с истинного пути, сохраняется ли соответствие замыслу Бога о тебе? Это и есть теология прямого действия: сдобная, добросовестно испеченная булочка, признанная покупателем в качестве таковой, свидетельствует о том, что Господь пребывает с тобой и ты ему угоден. Нет смысла отвлекаться на расшифровку косвенных знамений, нет необходимости в шамане, впадающем в транс. Овеществленные результаты труда суть плоды мирской аскезы и они по своему тоже свидетельствуют о причастности к трансцендентному. Сакральное измерение отпечатано также и в них, а без сопричастности этому измерению невозможна полнота человеческого. Вся суть дела в том, что сакральное преобразовано в достоинство факта, в этом же и радикальное новация христианства, тогда как в мистических и аскетических практиках мы, напротив, можем найти много общего с любым расширением человеческого существа, позволяющим именовать его человеком.

Вдумаемся в привычное выражение «как неопровержимо свидетельствуют факты». Вдумаемся и зададимся вопросом: что же наделило свидетельство фактов неопровержимостью? Для этого всмотримся в прежние типы неопровержимости, такие как вещее слово (включая табу), ритуал, повеление (воля) господина — все они были санкционированы свыше. Даже идеалы равенства и братства стоили бы немного без божественной санкции, что прекрасно осознавал один из первых их поборников, Жан Жак Руссо[5]. И вот теперь эта санкция перенесена и на фактичность факта, в результате чего сам момент теперь получил новый, несравненно более высокий статус. У нас есть все основания для такого предположения, ведь действенность факта не уступает силе ритуала, при том, что фактичность преодолевает разделение сакрального и профанного: где бы ни обнаружился факт, он остается фактом. Заметим вновь: благодаря воспроизводству параметров первичного факта. Сама первичность факта-архетипа была так необычна, что потребовала перестановки моментов времени, ее, например, всем своим авторитетом осуществляет Иоанн Креститель, провозглашая: «Ибо идущий за мною превыше меня» (Матф; 3, 11). «Идущий за мною» должен быть изъят из порядка отождествлений и наделен абсолютной эксклюзивностью. Только такая радикальная реверсия времени прерывает неразличимость следования и задает следованию иной отсчет: только теперь следующий (будущий) день начинает пониматься как следующий отсюда в зависимое, но все же открытое будущее[6]. Если угодно, извивающийся посох Моисея в этот момент уступает место астронавтике креста.

Правда, ratio требует ссылаться на «практику» или на «опыт» в качестве высшей санкции. Однако фактологическая раскадровка мира как раз и предопределяет достоверный опыт. Если же подобная «тематизация» отсутствует, привычные ссылки сразу же приобретают метафорический оттенок: аскетическая практика или мистический опыт ничуть не менее достоверны, если санкция свыше принадлежит им.

Сакрализация факта как некая санкция свыше становится очевидной из простого сравнения. Если интерпретация дисциплины труда булочника в качестве прямого богословского действия может показаться специфически протестантским кунштюком, то самодостаточность факта как предельного обоснования науки и занятий ею превосходит любую мистику по своей непостижимости.

Представим себе исследователя, всю жизнь изучающего воздействие гамма-излучения на бледно-розовые ноготки. Или, если угодно, изучающего реакцию слюноотделения у собак. Почему всерьез никому не приходит в голову усомниться в правомочности его деятельности, более того, в ее высоком, почти сакральном статусе? Попробовал бы какой-нибудь жрец из дохристианского прошлого увлечь и повести за собой паству со словами: «следуйте за мной и я приведу вас к тому, чему вы сможете посвятить всю свою жизнь — вам откроется достоверное знание о рефлексах и процессах слюноотделения». Шумеры, ассирийцы, египтяне, а впрочем и греки сочли бы его безумцем — уже в силу одного этого наука была бы невозможна. И главным препятствием явился бы крайне сомнительный статус самого факта, статус не подтвержденный сакральной санкцией. В таких условиях «фактопроизводство» не может получить широкого распространения. Его заменяют ритуалы и производные мистического опыта, но эти производные не покоятся на прочном основании. Мистический опыт не обладает гарантированной воспроизводимостью: «размерность» его составляющих принципиально различна.

Дело радикально меняется с появлением священного писания христиан: этот текст содержит исходный Факт и санкционирует дальнейшую «фактологию» — поэтому он открывает в мире невиданное ранее чудесное измерение, измерение фактов. Поэтому и жрец науки, в отличие от жреца Астарты или жреца вуду вполне может сказать: пойдемте за мною, и вы обретете новые факты. Последовавшие призыву знают: то, что они обретут — вовсе не пустяк. Ведь и рождение Иисуса в Вифлееме, и воскрешение им Лазаря и его собственное вознесение суть, прежде всего факты. Факты, следовательно, очень важны; Господь пожелал так, чтобы и в профанном мире тоже имелись факты, чтобы явленное им чудо — научный опыт, — не знало ограничений, подобных мистическому опыту. Отблеск санкции Иисуса доходит и туда, куда прежде никогда не проникал свет трансцендентного, вплоть до уровня условных рефлексов и строения литосферы.

Теперь становится возможным позитивизм и позитивные науки. А также и самозабвенный производительный труд, поскольку человеческая экзистенция не расточается в отчуждении, в объективациях товарной формы, а благодаря теологии прямого действия сохраняет привязку духовной монады к конечному изделию. Ученый, посвятивший жизнь капельным эффектам и производитель булавок, преуспевший в своем бизнесе в равной мере зависимы от санкции Иисуса; именно благодаря этой санкции их сугубо партикулярное занятие не остается исключительно профанным времяпрепровождением, а пребывает в ранге общественно значимого жеста. И уж тем более космонавт, выходящий на околоземную орбиту совершает теургический акт, смыкая параллельные, а то и расходящиеся потоки аскетического духовного воспарения и приумножения постава.

***

Новизна Нового Завета состоит прежде всего в том, что изменяется залог обетования и Истины: вместо возвращаемого, восстающего из праха тела (обещание Яхве, озвученное пророками), таким залогом становится Факт: единичный, эксклюзивный факт вознесения, задающий, однако, иную тематизацию сущего и ориентацию происходящего. И уже опираясь на факты, на новую скинию Завета, уверовавший во Христа приступает и к преобразованию собственной телесности — руководствуясь богословием прямого действия, которая загружает соответствующим заказом науку.

Сокровенное чаяние о возвращении к жизни умерших, сформулированное Николаем Федоровым, представлено в несколько странном «гибридном» варианте: здесь для исполнения ветхозаветного пророчества призывается наука. Искренность сокровенного чаяния при этом сомнения не вызывает, ошибка состоит именно в контаминации. Ведь опирающаяся на факты наука отнюдь не собирается отказываться от задачи спасения, но руководствуется она новозаветной инструкцией самого Иисуса, провозгласившего спасение через преображение[7]. Или, как принято сейчас выражаться, через синтез тела[8].

Вопреки сложившимся представлениям точная (фактологическая) наука зарождается под покровительством христианской веры и изначально является ее органичной частью. Всем известны столкновения свободомыслия с церковной цензурой, однако непредвзятое исследование истории вопроса (представленное, например, в недавней книге швейцарского историка философии Алена де Либера[9]) показывает, что по абсолютному большинству вопросов наука и христианская религия выступают как союзники, совместно ведущие борьбу против влияния прежних «эпистем», говоря словами Фуко, против возобновляемых ответвлений извивающегося посоха волхвов. Без репрессивных мер церкви (без пропалывания сорняков) росток науки едва ли смог бы пробиться среди диких побегов. Вот что пишет исследователь Александр Егоров: