Жан-Франсуа Лиотар - Феноменология

• Название: Феноменология
• Автор: Жан-Франсуа Лиотар
• Издательство: Алетейя
• Жанр: Философия
• Год: 2001
• ISBN: 5-89329-475-0

Феноменология, благодаря работам своего основателя Э. Гуссерля, его учеников и последователей (М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра, М. Мерло-Понти и др.), стала одним из наиболее значительных направлений философской мысли XX века. В книге современного французского мыслителя Жана-Франсуа Лиотара дан как подробный анализ основных проблем феноменологии (проблемы сознания, интерсубъективности, эйдетики и пр.), так и культурно-философский контекст феноменологической мысли.

Книга адресована читателям, интересующимся историей идей, философии и культуры.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Таково первое значительное движение демарша Гуссерля. Оно опирается на факт, определяемый как «быть здесь индивидуально и случайно»; случайность факта приводит к необходимой сущности, поскольку мыслить случайность — это мыслить, что она принадлежит к сущности того факта, могущего быть иным, чем он есть. Фактичность вызывает, следовательно, необходимость. Этот демарш явным образом воспроизводит платонизм и его «наивность». Но он также содержит картезианство, поскольку пытается осуществить познание сущностей не как конец любого познания, но как необходимое введение в познание материального мира. В этом смысле истина эйдетики расположена в эмпирии, и именно поэтому «эйдетическая редукция», которая побуждает нас перейти от случайной фактичности объекта к его умопостигаемому содержанию, еще можно сказать «мирская». Каждой эмпирической науке соответствует наука эйдетическая, затрагивающая региональный эйдос изучаемых ею объектов, а сама феноменология на данном этапе гуссерлевской мысли определяется как эйдетическая наука региона сознания. Другими словами, в каждой эмпирической науке о человеке (Geiteswissenschafte) явным и необходимым образом обнаруживается сущность сознания, и это обнаружение Гуссерль пытается артикулировать в Идее II.

Глава II. Трансцендентальное

1. Проблематика субъекта. — Феноменология получала, таким образом, значение пропедевтики «наук о духе». Но начиная со второго тома Логических исследований, вырисовывается откат, который нас заставляет вступить в философию в собственном смысле этого слова. Углубление «проблематики корреляции» — т. е. совокупности проблем, поставленных отношением мысли к своему объекту, — позволяет поставить вопрос, который формирует в этой проблематике ядро: субъективность. Вероятно, здесь чувствуется влияние Брентано на Гуссерля (чьим учеником он являлся). Ключевой позицией брентановской психологии было положение о том, что сознание всегда есть сознание о чем-то, другими словами, сознание интенционально. Если мы переместим этот подход на уровень эйдетики, то это означает, что всякий объект вообще, сам эйдос, вещь, понятие и т. д. есть объект для сознания, так что следует описывать способ, каким я знаю объект и каковым объект есть для меня. Значит ли это, что мы возвращаемся к психологизму? Ведь так могли полагать. Но здесь психологизма нет и в помине.

Забота о радикальном фундировании знания привела Гуссерля к формальной эйдетике, т. е. к некоему виду логицизма. Но исходя из системы сущностей открыты два возможных направления: или развить логическую науку в mathesis universaïts, т. е. конституировать на стороне объекта науку наук; или, наоборот, перейти от анализа смысла логически используемых этой наукой понятий для субъекта к смыслу отношений, которые она устанавливает между этими понятиями, к смыслу истин, которые она хочет стабилизировать, т. е., если коротко, поставить под вопрос само познание не для того, чтобы сконструировать некую «теорию», но для того, чтобы фундировать наиболее радикальным образом радикальное эйдетическое знание. Гуссерль, принимая во внимание то обстоятельство, что уже в простом дарении объекта имплицитно присутствует корреляция Я и объекта, который должен привести к анализу Я, выбрал второе направление. Радикальность эйдоса предполагает более фундаментальную радикальность. Почему? Потому что сам логический объект может быть мне дан смутным или спутанным образом, поскольку я могу, исходя из подобных законов, из подобных логических связей, обладать пустой, формальной, операциональной «простой репрезентацией». В шестом Логическом исследовании Гуссерль показывает, что логическая (или категориальная) интуиция избегает этого чисто символического постижения лишь тогда, когда она «фундирована» на чувственной интуиции. Идет ли речь о возвращении к кантовскому положению, согласно которому понятие без интуиции пусто? Так считают неокантианцы.

Таким образом, во втором томе Логических исследований мы обнаруживаем два переплетающихся движения. Одно вводит анализ переживания как основание любого познания, что, кажется, может привести нас к психологизму. Другое — обрисовывает очевидное постижение идеального объекта, основано на интуиции чувственной вещи и, кажется, возвращает феноменологию на кантианские позиции. Впрочем, Гуссерль сосредоточивается на втором из вышеописанных путей, и «реализм» сущностей, кажется, скользит по направлению к идеализму субъекта: «Анализ значимости логических принципов приводит к исследованиям, нацеленным на субъект» (Logique formelle et logique transcendentale, 203). Итак, кажется, что на этом этапе мы пытались выбрать между идеализмом, нацеленным на эмпирическое я, и идеализмом трансцендентальным в кантовском стиле. Но ни один ни другой не могут удовлетворить Гуссерля. Первый — поскольку он делает непостижимыми истинные суждения, сводя их посредством психологизма к непривилегированным состояниям сознания, и поскольку он одновременно помещает в один и тот же поток сознания то, что годится и что не годится, разрушая таким образом науки и разрушая самого себя как универсальную теорию. Второй — потому что он только выражает условия a priori чистого сознания (чистые физика или математика), но не реальные условия конкретного познания: трансцендентальная «субъективность» Канта есть просто совокупность условий, регламентирующих познания любого возможного объекта вообще, а конкретное я отбрасывается при этом на чувственный уровень как объект (вот почему Гуссерль обвинял Канта в психологизме). Вопрос же о том, каким образом реальный опыт действенно вступает в априорную схему любого возможного познания для того, чтобы допустить использование частых научных законов, остается без ответа. Подобным образом происходит и в Критике чистого разума, где интеграция реального морального опыта с условиями а priori чистой моральности остается невозможным по признанию самого Канта. Гуссерль сохраняет, следовательно, принцип истинности, фундированный на субъекте познания, но отвергает расщепление познания и расщепление конкретного субъекта. Как раз на этом этапе он обращается к Декарту.

2. Редукция. — Именно в Идеях феноменологии (1907) проявляется картезианское влияние; оно нависнет над Идеями I, а также, но в меньшей степени, над Картезианскими размышлениями.

Картезианский субъект, достигнутый благодаря операциям сомнения и cogito, является конкретным субъектом, переживанием, а не абстрактной схемой. Одновременно этот субъект — абсолютный субъект, поскольку таков подлинный смысл двух первых размышлений: он самодостаточен, не нужно ничего иного, чтобы фундировать его бытие. Перцепция, которую субъект имеет о себе самом, «есть и остается, поскольку она продолжается, неким абсолютом, неким „здесь-вот“, некой вещью, которая есть себе то, что она есть, некой вещью, которой я могу измерять, в конечном счете, то, что может и должно означать „быть“ и „быть данным“» (Id. phén.). Интуиция переживания посредством самой себя конституирует модель любой первичной очевидности. И в Идее I Гуссерль снова воспроизводит картезианское движение, заключающееся в том, чтобы исходить из воспринимаемого мира или мира естественного. Не следует удивляться этому «скольжению» от логического плана к плану естественному: один и другой суть «мирские», объект вообще есть сколь вещь, столь и понятие. Нот, собственно говоря, скольжения, а есть выделение, и необходимо понять, что редукция применяется вообще к любой трансцендентности (т. е. ко всему в себе).

Естественная установка содержит тезу или имплицитную позицию, посредством которой я обнаруживаю здесь мир и его воспринимаю как существующий. «Телесные вещи просто существуют для меня здесь в каком угодно пространственном размещении. Они, в буквальном или фигуральном смысле этого слова, „присутствуют“, с ними я согласовываю или нет особенное внимание… Равным образом живые существа, каковыми являются люди, есть здесь для меня непосредственным образом… Для меня реальные объекты находятся здесь, без различия, являются ли они носителями определенности, более или менее известными, составляющими тело из действительно воспринимаемых объектов, даже если они не воспринимаются, или если они представлены интуитивным образом… Но совокупность этих объектов может быть сопредставлена в интуиции ясно или смутно, отлично или смешанно, постоянно покрывая действительное поле перцепции, не исчерпывая мира, который для меня есть „здесь“ осознанным образом в каждое мгновение, когда я бдителен. Наоборот, она расширяется безгранично, согласно порядку, фиксирующему сущее, она оказывается частично пронизанной, частично окруженной смутным горизонтом сознания неопределенной реальности… Этот туманный горизонт, никогда не способный к тотальной определенности, необходимым образом есть здесь… Мир… имеет свой временный горизонт, бесконечный в двух смыслах, в своем прошлом и в своем будущем, в знакомом и незнакомом, в непосредственно живущем и лишенном жизни. [Наконец, этот мир не только] мир вещей, но согласно той же непосредственности мир ценностей, мир благ, практический мир» (Ideen, 48–50), Но этот мир содержит также идеальное окружение: если меня в настоящее время интересует математика, то этот арифметический мир есть здесь для меня, он отличен от естественной реальности тем, что он есть для меня тогда, когда я принимаю позицию математика, в то время как естественная реальность всегда здесь. Наконец, естественный мир есть также мир интерсубъективности.