Нагиб Махфуз - Дети нашей улицы

• Название: Дети нашей улицы
• Автор: Нагиб Махфуз
• Издательство: Центр гуманитарного сотрудничества
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-903658-11-4

«Дети нашей улицы» — главный труд великого египетского писателя, лауреата Нобелевской премии Нагиба Махфуза.

Это роман-притча о возникновении трех мировых религий: иудаизма, христианства и ислама, аллегория религиозной истории человечества… Истории полной соперничества и борьбы, надежд и любви, предательств и чудес, а главное — веры.

Роман вошел в список 100 лучших книг мира, по версии британской «The Guardian».

---

— Привет, Хинд!

Она ответила тонким голосом:

— Привет! — и обратилась к Хумаму: — Добрый вечер, брат!

— Добрый вечер, сестра! Как дела?

Кадри взял ее за руку и повлек за собой к Большой Скале в нескольких десятках метров от их стоянки. Молодые люди зашли за скалу и остановились с той ее стороны, которая была обращена к аль-Мукаттаму: здесь их никто не мог видеть. Кадри притянул Хинд к себе, обнял и поцеловал в губы. Поцелуй был таким долгим, что девушка забылась, но, опомнившись, высвободилась из его объятий. Она перевела дух, поправила сбившееся покрывало и улыбкой ответила на взгляд, который Кадри не отводил от нее. Однако улыбка ее тут же погасла, и она задумалась. Недовольно скривив губы, Хинд сказала:

— Я пришла после очередного скандала. Так жить невозможно!

Кадри нахмурился, стараясь понять, что она имеет в виду, и резко сказал:

— Не думай ни о чем! Мы — жертвы глупости. Мой добряк-отец — полный дурак. Да и твой грозный папаша тоже лишен рассудка. Оба хотят, чтобы мы унаследовали их ненависть. Какая глупость!.. Скажи мне, легко было прийти?

— День прошел как обычно, — вздохнула она. — Родители то и дело цапались. Отец пару раз влепил матери пощечину, она кричала, проклиная его, и в конце концов выместила свой гнев на кувшине, разбив его вдребезги. Сегодня она на этом остановилась. Обычно же хватает его за волосы и пытается врезать по лицу. Но если он пьян, держись от него подальше… Как часто у меня возникает желание сбежать! Как я тогда ненавижу эту жизнь! Облегчение приходит вместе со слезами. Глаза опухли до боли… Что было делать? Я подождала, пока отец оденется и уйдет, схватила покрывало, а тут мать преградила дорогу, как обычно запретила мне выходить, но я вырвалась.

Кадри взял ее ладони в свои и спросил:

— Она не догадывается, куда ты направилась?

— Не думаю. Да мне все равно. В любом случае отцу она пожаловаться не посмеет.

— Как думаешь, что он сделает, если узнает? — хмыкнул Кадри.

Она так же хмыкнула в ответ, но в голосе ее звучала растерянность:

— Хоть у него и крутой нрав, я его не боюсь. Скажу тебе, что я даже люблю его. А он любит меня такой наивной любовью, которая никак не соответствует его характеру одиночки. Он скрывает, что я самое ценное, что у него есть. Отсюда все мои беды.

Кадри присел на землю у скалы и пригласил ее сделать то же, похлопав по месту рядом с собой. Она опустилась, сбросив покрывало. Он склонился к ней и поцеловал в щеку.

— Похоже, характер моего родителя мягче, чем твоего. Но он теряет самообладание при малейшем упоминании о брате, не признает за ним ни одной хорошей черты.

Она рассмеялась в ответ, припомнив, как ее отец отзывается о дяде:

— Вот люди!.. То же и мой говорит о твоем.

Он с осуждением взглянул на нее. Она продолжала:

— Твой отец презирает моего за тяжелый характер, а мой никогда не признает добрый нрав твоего. Они так ни до чего не договорятся.

Кадри вскинул голову с вызовом:

— Мы же поступим так, как хотим!

Хинд посмотрела на него с сожалением:

— Мой отец всегда поступает, как ему вздумается.

— Я способен на многое. Чего хочет для тебя этот пьяница?

Она невольно засмеялась и возразила, но не без кокетства:

— Говори о моем отце с уважением! — и продолжила, ущипнув его за ухо: — Много раз я спрашивала себя, какую судьбу он мне готовит. Иногда кажется, что он ни за что не отдаст меня замуж.

В глазах Кадри появилось недоверие.

— Однажды я видела, как он бросил злобный взгляд на дом деда и сказал: «Неужели он не остановится на том, что унижены его дети и внуки? Неужели той же судьбы желает и внучке? Для Хинд нет места достойнее, чем этот дом. А однажды он сказал матери, что какой-то парень из Кафар аль-Загари хочет посвататься ко мне. Мать обрадовалась. А он, задыхаясь от возмущения, закричал на нее: «Бестолочь! Кто он такой, этот сопляк из Кафар аль-Загари?! Да последний слуга Большого Дома благороднее и чище его». Мать, расстроенная, спросила: «Кто же тогда ее достоин?» Он закричал: «Это знает тиран, прячущийся за стенами дома. Нет никого, кто был бы нам ровней! Я хочу для нее мужа такого, как я сам». «Хочешь сделать ее несчастной, как меня?!» — вырвалось у матери. Отец набросился на нее, как зверь, и пинал ногами, пока она не убежала из хижины.

— Он и правда ненормальный!

— Он ненавидит деда. Проклинает его каждый раз, как вспомнит. Но в глубине души гордится тем, что он его сын.

Кадри сжал кулак и ударил себя по бедру:

— Наверное, мы оказались бы счастливее, будь нашим дедом другой человек.

— Может быть, — произнесла Хинд с горечью.

Он прижал ее к груди так же решительно, как решительны были его слова, и крепко обнял. Она оставалась в его объятиях, то пребывая в неприятных раздумьях, то мечтая о ждущей их любви.

— Дай-ка сюда твои губы! — прошептал он.

На этом Хумам попятился с того места, где стоял за скалой, и бесшумно направился к овцам, смущенно и печально улыбаясь. Ему казалось, что воздух напоен любовью, а любовь предвещает беды… Про себя он подумал: «Какое светлое и доброе лицо! Таким он бывает, только когда уединяется за скалой. Есть ли у любви сила отвести от нас все неудачи?» Небеса померкли, словно уступая перед всепобеждающим чувством. Стихли порывы предзакатного ветерка. Хумам заметил, как козел вскакивает на козочку, и подумал: «Мать будет довольна, когда эта козочка принесет приплод. А вот рождение человека может обернуться несчастием. Проклятье висит над нашими головами с самого рождения. Эта вражда между братьями, как нелепо! Ей нет объяснения. Сколько же будем еще страдать, ненавидя?! Забыть прошлое — только так мы можем обрести радость в настоящем. Но мы продолжаем оглядываться на этот дом, в котором наше величие и из-за которого влачим жалкое существование. Его взгляд остановился на козле с козочкой, и он улыбнулся. Хумам начал обходить стадо, издавая свист и помахивая посохом, а когда повернулся лицом к молчаливой скале, у него промелькнула мысль: «Ей нет дела ни до чего на свете».

15

Умайма проснулась как обычно, когда на небе оставалась лишь одна звездочка. Она продолжала будить мужа, пока тот, вздыхая, не поднялся. Еще не придя в себя окончательно, Адхам вышел из комнаты во внешнюю пристройку, где спали Кадри и Хумам, и позвал детей. Их лачуга теперь была подлатана и имела вид домика с обнесенным стеной задним двором, где держали скот. По стене полз плющ, оживляющий картину. Все свидетельствовало о том, что Умайма, не отчаиваясь, шла к осуществлению своей заветной мечты и ухаживала за лачугой, как за Большим Домом. Мужчины собрались во дворе вокруг бидона с водой, умылись и переоделись в рабочую одежду. Из дома ветер доносил до них запах горелого дерева и детский плач. Наконец они уселись за столиком перед входом в хижину, на котором стояла кастрюля с фулем[6]. Осенний воздух был влажный, даже холодный в этот ранний час, но закаленным организмам он был не страшен. Вдалеке виднелась хижина Идриса. Она тоже выросла и вытянулась. Что касается Большого Дома, то он стоял в тишине, по-прежнему обращенный сам в себя, словно ничем не связанный с внешним миром. Умайма принесла парного молока, поставила на стол и села. Кадри ехидно спросил:

— Почему бы тебе не поставлять молоко в дом нашего почтенного деда?

— Ешь молча! — обернулся на него Адхам. — Тебя не спрашивают.

— Пора мариновать лимоны, оливки и зеленый перец, — сказала Умайма, пережевывая пищу. — Тебе, Кадри, всегда нравилось принимать в этом участие, особенно начинять лимоны.

— Мы были маленькими, тогда для радостей не нужно было искать повода, — с горечью ответил Кадри.

— Что же тебе сегодня мешает, Абу Зейд аль-Хиляли[7]? — спросил его Адхам, возвращая кувшин на место.

Кадри усмехнулся, ничего не ответив.

— Скоро ярмарка. Надо отобрать скот, — сказал Хумам.

Мать утвердительно закивала головой. Отец снова обратился к Кадри:

— Кадри, не будь таким грубым! Все соседи и так на тебя жалуются. Боюсь, ты пойдешь по стопам своего дяди.

— Или деда!

Глаза Адхама вспыхнули неодобрительным блеском:

— Не поминай деда плохим словом! Ты когда-нибудь слышал, чтобы я говорил что-нибудь подобное? И не думай так о нем отзываться! Разве он враг тебе?

— Он относится к нам так же, как к тебе! — презрительно отозвался Кадри.

— Замолчи, сделай одолжение!

— Это из-за него такая жизнь досталась нам и твоей племяннице.

Адхам нахмурился:

— Не сравнивай! Ее отец — настоящее чудовище.

— Я только хочу сказать: пока он жив, женщины нашего рода будут жить в пустыне и ходить в обносках. Какой мужчина женится на такой девушке? — выкрикнул Кадри.

— Да пусть хоть шайтан на ней женится! Какая нам разница? Она такая же непутевая, должно быть, как Идрис.