Жиль Делез - Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

• Название: Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато
• Автор: Жиль Делез
• Издательство: У-Фактория, Астрель
• Жанр: Философия
• ISBN: 978-5-9757-0526-6, 978-5-271-27869-3, 978-5-9757-0527-3, 978-5-271-29213-2

Второй том «Капитализма и шизофрении» — не простое продолжение «Анти-Эдипа». Это целая сеть разнообразных, перекликающихся друг с другом плато, каждая точка которых потенциально связывается с любой другой, — ризома. Это различные пространства, рифленые и гладкие, по которым разбегаются в разные стороны линии ускользания, задающие новый стиль философствования. Это книга не просто провозглашает множественное, но стремится его воплотить, начиная всегда с середины, постоянно разгоняясь и размывая внешнее. Это текст, призванный запустить процесс мысли, отвергающий жесткие модели и протекающий сквозь неточные выражения ради строгого смысла…

http://fb2.traumlibrary.net

---

Теорема XIII. Государство и его формы

Мы начинаем с архаичного имперского Государства, со сверхкодирования, с аппарата захвата, с машины порабощения, причем все это включает собственность, деньги, общественные работы — совершенная формула «одним махом», но такая, которая не предполагает ничего «личного», не предполагает даже первоначального способа производства, ибо она его и порождает. Вот достижение археологии, та точка отсчета, какую дают нам предыдущие анализы. Тогда вопрос: если уж Государство появилось, сформировалось одним махом, то как оно будет «эволюционировать»? Каковы факторы его эволюции или мутации и каковы отношения между эволюционировавшим Государством и архаичным имперским Государством?

Причина эволюции является внутренней, какими бы ни были подкрепляющие ее внешние факторы. Архаичное Государство сверхкодирует, лишь освобождая также огромное количество декодированных потоков, которые вот-вот ускользнут от него. Вспомним, что «декодирование» означает не то состояние потока, чей код постигнут (декодируемое, транслируемое, уподобляемое), но, напротив, в одном — самом радикальном — смысле оно означает состояние потока, который более не постигается в своем собственном коде и ускользает от своего собственного кода. Итак, с одной стороны, потоки, которые первобытные сообщества относительно кодируют, находят случай ускользнуть, в то время как примитивные коды более не саморегулируются и подчиняются высшей инстанции. Но, с другой стороны, именно сверхкодирование архаичного Государства само делает возможными и вызывает новые ускользающие от него потоки. Государство создает крупномасштабные работы лишь при условии, что поток независимого труда ускользает от собственной бюрократии (а именно — в шахтах и в металлургии). Оно формирует монетарную форму налога лишь при условии, что потоки денег ускользают и питают — или порождают — иные силы (а именно — в торговле и банковской системе). И, главным образом, оно создает систему своей общественной собственности лишь при условии, что поток частного присвоения переходит по ту его сторону, начиная затем течь за пределами его хватки: такая частная собственность сама не вытекает из архаичной системы, но конституируется на краях — все более необходимым и неизбежным образом — через петли сверхкодирования. Несомненно, именно Тэкеи наиболее серьезно сформулировал проблему происхождения частной собственности в зависимости от системы, которая, как кажется, исключает ее с любой точки зрения. Ибо частная собственность не может возникнуть ни на стороне императора-деспота, ни на стороне крестьян, чья доля автономии связана с общинным владением, ни на стороне чиновников, чье существование и доход основываются на этой публичной общинной форме («в таких условиях аристократы могут стать маленькими деспотами, а не частными владельцами»). Даже рабы принадлежат коммуне или публичной функции. Вопрос ставится следующим образом: есть ли кто-то, кто конституирован в сверхкодирующей империи, но конституирован как по необходимости исключенный и декодированный? Ответ Тэкеи: это освобожденный раб. Именно у его нет больше места. Именно его рыдания слышны по всей Китайской империи — стенание (элегия) всегда была политическим фактором. Но также именно он формирует первые ростки частной собственности, развивает торговлю и изобретает в металлургии частное рабство, где он будет новым хозяином.[612] Прежде мы уже видели, какую роль освобожденный раб играет в машине войны для формирования особого тела. Именно в иной форме и следуя совершенно другим принципам, он играет столь важную роль в аппарате Государства и в эволюции этого аппарата для формирования частного тела. Оба аспекта могут комбинироваться, но отсылают к двум разным линиям.

В расчет принимается как раз не частный случай освобожденного раба. В расчет принимается коллективный персонаж Постороннего. В расчет принимается тот или иной способ, каким аппарат сверхкодирования вызывает потоки, которые сами декодированы — потоки денег, труда, собственности… Они суть коррелят аппарата. И корреляция является не только социальной, внутренней для архаичной империи, она также — географическая. Это был бы момент возобновления конфронтации между Востоком и Западом. Следуя великому археологическому тезису Гордона Чайльда, архаичное имперское Государство предполагает запасенные сельскохозяйственные излишки, делающие возможным поддержание специализированных тел ремесленников в области металлургии и торговли. Действительно, излишек как собственное содержание сверхкодирования должен быть не только запасаемым, но и поглощаемым, потребляемым, реализуемым. Несомненно, такое экономическое требование поглощения излишка — один из главных аспектов присвоения машины войны имперским Государством: с самого начала военный институт является одним из наиболее сильных способов поглощения излишков. Однако если мы допускаем, что военных и бюрократических институтов будет недостаточно, то уже готово место для такого специализированного тела неземледельческих ремесленников, чей труд ускорит переход сельского хозяйства на оседлый образ жизни. Итак, именно в Афразии и на Востоке были выполнены все указанные условия и изобретен аппарат Государства — на Ближнем Востоке, в Египте и Месопотамии, а также в [долине] Инда (и на Дальнем Востоке). Именно там создается сельскохозяйственный запас и сопровождающие его бюрократия и военщина, а также металлургия и торговля. Однако такому имперскому, или восточному, «решению» угрожает тупик — сверхкодирование Государства удерживает металлургов, ремесленников и торговцев в узких пределах, под мощным бюрократическим контролем, благодаря монополистическому присвоению внешней торговли, ставя ее на службу правящему классу, так что крестьяне сами извлекают небольшую прибыль из государственных нововведений. Итак, верно, что форма-Государство будет распространяться и что археология будет обнаруживать ее повсюду на горизонте Западной истории в Эгейском мире. Но не при тех же самых условиях. Минос и Микены — это, скорее, карикатура империи, Агамемнон Микенский не является ни императором Китая, ни фараоном Египта, и египтянин может сказать грекам: «Вы другие, вы всегда будете как дети…» Дело в том, что Эгейские народы были как слишком далеки от того, чтобы попасть в восточную сферу, так и слишком бедны, чтобы самим запасать излишки, но они недостаточно удалены и недостаточно обнищали, чтобы игнорировать рынки Востока. Более того, именно сверхкодирование Востока само навязывает своим торговцам роль — [отправляться] на дальние расстояния. Итак, эгейские народы оказываются в ситуации, когда они могут использовать восточный сельскохозяйственный склад и при этом не должны конституировать его за свой счет — они грабят его, когда могут, и на более регулярной основе добывают себе его долю в обмен на сырье, прибывающее из Центральной и Западной Европы (а именно дерево и металлы). Конечно, Восток должен непрестанно воспроизводить свои запасы; но, формально, он добился «раз и навсегда» успеха, из которого Запад извлекает выгоду и при этом не должен воспроизводить подобный запас. Отсюда следует, что ремесленники, металлурги и торговцы получают на Западе совершенно иной статус, поскольку в своем существовании они не зависят непосредственно от излишка, накопленного локальным аппаратом Государства, — даже если крестьянин подвергается эксплуатации такой же жесткой, а иногда и более жесткой, чем крестьянин на Востоке, то ремесленник и торговец пользуются более свободным статусом и более разнообразным рынком, что преобразует средние классы. Многие металлурги и торговцы с Востока переходят в Эгейский мир, где находят аналогичные условия более свободными, более изменчивыми и более устойчивыми. Короче, те же потоки, что сверхкодированы на Востоке, стремятся стать декодированными в Европе в новой ситуации, которая подобна изнанке или корреляту иного. Сверхприбыль больше не является сверхприбылью кода (сверхкодирование), но становится сверхприбылью потока. Как если бы одна и та же проблема получила два решения — решение Востока, а затем решение Запада, прививаемое к первому решению и вытаскивающее его из тупика, одновременно такой тупик предполагая. Европейские или европеизированные металлург и торговец сталкиваются с куда менее кодированным интернациональным рынком, который не ограничивается имперскими хозяйством или классом. И, как говорит Чайльд, эгейские и западные Государства будут с самого начала вовлекаться в наднациональную экономическую систему — они купаются в ней, вместо того чтобы удерживать ее в пределах собственных ячеек.[613]

Действительно, тут появляется совсем другой государственный полюс, который кратко может быть определен следующим образом. Публичная сфера характеризует уже не объективную природу собственности, а, скорее, общие средства присвоения, ставшего частным; мы, таким образом, входим в публично-приватные смеси, конституирующие современный мир. Связь становится личной; личные отношения зависимости — как между собственниками (контракты), так и между собственностью и собственниками (соглашения), — удваивают или смещают отношения сообщества и отношения, основанные на публичной функции; даже рабство определяет уже не публичную диспозицию общественного рабочего, а частную собственность, осуществляемую на индивидуальном рабочем.[614] Право целиком подвергается мутации, становясь субъективным, конъюнктивным, «топическим» правом — дело в том, что перед аппаратом Государства встает новая задача, состоящая не столько в сверхкодировании уже закодированных потоков, сколько в организации конъюнкций декодированных потоков как таковых. Значит, режим знаков изменился — во всех этих отношениях операция имперского «означающего» уступает место процессам субъективации; машинное порабощение стремится к тому, чтобы его сместил режим социального подчинения. И, вопреки относительно единообразному имперскому полюсу, этот второй полюс обретает самые разнообразные формы. Но какими бы разнообразными ни были отношения личной зависимости, каждый раз они отмечают топические и качественно определенные конъюнкции. Прежде всего, именно развитые империи — как на Востоке, так и на Западе, — вырабатывают эту новую публичную сферу частного посредством таких институтов, как институты consilium'a[615] или fiscus'а[616] в Римской империи (именно в этих институтах освобожденный раб обретает политическую власть, удваивающую власть чиновников).[617] Но это также автономные города и феодальные системы… Речь идет о том, чтобы знать, соответствуют ли еще эти последние формации тому обстоятельству, что понятие Государства может быть введено лишь с учетом определенных корреляций — как и развитые империи, города и феодальный строй предполагают архаичную империю, которая служит для них основанием; они сами пребывают в контакте с развитыми империями, реагирующими на них; они активно подготавливают новые формы Государства (например, абсолютную монархию как завершение субъективного права и феодального процесса).[618] Действительно, в богатой сфере личных отношений в расчет берется не каприз или изменчивость людей, а консистенция отношений и соответствие между субъективностью, способной дойти до исступления, и качественно определенными актами, выступающими источниками прав и обязанностей. В прекрасном пассаже Эдгар Кинэ подчеркивает такое совпадение между «исступлением двенадцати Цезарей и золотым веком римского права».[619]