Павел Парфентьев - Эхо Благой Вести: Христианские мотивы в творчестве Дж. Р. Р. Толкина

• Название: Эхо Благой Вести: Христианские мотивы в творчестве Дж. Р. Р. Толкина
• Автор: Павел Парфентьев
• Издательство: олкиновское Общество Санкт–Петербурга
• Жанр: Религия
• Год: 2004 Т

Монография российского историка Церкви П. Парфентьева посвящена проблеме осмысления творчества Дж. Р. Р. Толкина как христианского писателя. Анализируя широкий круг толкиновских текстов и привлекая многочисленные источники, относящиеся к христианской богословско–философской традиции, автор показывает место и значение веры в жизни и творчестве знаменитого английского писателя. Ряд рассмотренных в книге вопросов впервые подробно и обстоятельно освещаются в мировой толкиноведческой литературе. Это исследование является первым научным трудом по данной теме, издаваемым на русском языке.

Книга адресована всем любителям творчества Дж. Р. Р. Толкина, специалистам по зарубежной литературе и широкому кругу читателей, интересующихся христианским вероучением и богословием.

---

Профессор Шиппи проводит текстово–стилистическую параллель между текстом Библии и песней орла из третьего тома «Властелина Колец»:

Пойте, пойте, люди Башни Анора!

Ибо кончилась власть Саурона и

Черная Башня пала!

Надо отметить, что Хукер допускает определенную ошибку, когда, судя по всему, видит у Толкина еще одну скрытую цитату — он говорит об «аллюзии на Католический Катехизис» — слова «паче всякого чаяния (beyond all hope)», которые присутствуют в п. 2606 Катехизиса Католической Церкви и у Толкина. Однако такая аллюзия невозможна. Современный Катехизис Католической Церкви, на который ссылается Хукер, появился в свет лишь в 1992 г. Текст этого пункта оригинальный, в нем нет ссылок на какие‑либо цитаты. Поэтому речь может идти лишь о случайном — или не случайном? — совпадении, хотя в остальном Хукер прав и использование этих слов у Толкина, конечно же, явно включается в христианский языковой контекст. Эту же ошибку повторяет Хукер и в своей книге «Таикин русскими глазами» (М.: 2003). Вполне возможно, что здесь есть «скрытая цитата», однако не из Катехизиса Католической Церкви, а из послания св. Павла к Римлянам, где говорится о вере Авраама, который поверил Богу, что он «сверх надежды, поверил с надеждою» (Рим. 4, 18).

Пойте, радуйтесь, воины Сторожевой Башни! Не напрасна была ваша стража, ибо Черные Ворота разбиты и Король ваш прошел в них с победой!

Пой и радуйся, славный Запад, ибо Король опять грядет воцариться — он будет жить с вами и править вами до конца дней ваших!

Обновится засохшее Древо: он посадит его на высоком месте — и благословен будет ваш Город!

Пойте же, люди![503]

Професор Шиппи так комментирует этот текст:

Какой стилистический образец был на уме у Толкина, ясно: это Библия, и в особенности Псалтирь. Большинству английских читателей для опознания этого образца вполне достаточно архаических местоимений уе и hath — большинству эти слова известны именно по «Авторизованному переводу» Библии. Слова «Пойте и радуйтесь» напоминают псалом 33 («Радуйтесь, праведные, о Господе…»), а все стихотворение в целом очень напоминает псалом 24: «Поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет сильный в брани… Господь сил, Он — Царь Славы». «Кто есть сей Царь Славы?» — вопрошает псалом. Один из традиционных ответов звучит так это Христос, распятый, но еще не вознесшийся, сходит во град Ада, чтобы спасти томящихся там узников — добродетельных дохристиан: Моисея, Исайю, патриархов, пророков. Конечно, песня орла совсем не об этом. Когда орел поет: «Черные Ворота разбиты», он имеет в виду ворота Мораннон, конкретное место в Средиземье, описанное в книге II «Властелина Колец» ‹.‚.›; когда он говорит «Король грядет воцариться», он имеет в виду Арагорна. Однако первую фразу очень легко отнести к Смерти и Аду (Мф. 16, 18, «И врата адовы не одолеют ее»), а вторую — ко Христу и Его Второму Пришествию[504].

В тексте есть и другие возможные, хотя, быть может, и менее заметные библейские аллюзии. К примеру, когда в конце второго тома Сэм в отчаянии останавливается перед воротами крепости, куда унесли потерявшего сознание Фродо Шаграт и Горбаг, Толкин пишет об ЭТОМ:

Ворота с треском захлопнулись. Бум–м–м! Железные засовы встали на свое место. Клац! Путь был закрыт. Сэм с разбега ударился о запертую медную дверь, упал — да так и остался лежать без сознания. Вокруг сомкнулась ночь[505].

Железные засовы (bars of iron) и медные (brazen) двери здесь, вероятно, не случайны. Хорошо знакомого с текстом Библии читателя они отсылают к тексту 106 псалма:

Они сидели во тьме и тени смертной, окованные скорбью и железом; ибо не покорялись словам Божиим и небрегли о воле Всевышнего. Он смирил сердце их работами; они преткнулись, и не было помогающего. Но воззвали к Господу в скорби своей, и Он спас их от бедствий их; вывел их из тьмы и тени смертной, и расторгнул узы их. Да славят Господа за милость Его и за чудные дела Его для сынов человеческих: ибо Он сокрушил врата медные и вереи (архаическое «засовы» — П. П.) железные сломил.[506]

Речь здесь идет, разумеется, об освобождении от скорби народа Израиля. Однако весь контекст этого фрагмента — хвала Господу, спасающему попавших в безвыходное положение — делает словесную параллель между этим псалмом и текстом «Властелина Колец» не случайной. Она вполне может служить как бы скрытым намеком на действительный источник помощи, благодаря которому хобби- ты спасаются в этой ситуации: Провидение.

Некоторые другие образные ряды «Властелина Колец» также имеют своеобразные «параллели» в Ветхом Завете. Так, в Книге Судей Ангел изводит посохом огонь (Суд. 6, 21) из камня — Гэндальф (тоже «ангельский» образ) при помощи посоха зажигает огонь при встрече Отряда Кольца с волками. Образ же Гэндальфа, ангельского посланника, сопутствующего, помогающего и советующего странникам, напоминает христианскому читателю образ Архангела Рафаила, который, в человеческом облике, под иным именем, сопутствует юноше в ветхозаветной Книге Товита, помогая ему делом и советом. Параллель, правда, не абсолютная — Рафаил, согласно Книге Товита, не «воплощался»: «Все дни я был видим вами, но я не ел и не пил, — только взорам вашим представлялось это» (Тов. 12, 19).

В тексте Толкина присутствуют не только аллюзии с Библией. Множество деталей (подробно разобранных рядом авторов — специалистов по средневековой литературе) связывают текст «Властелина Колец» с произведениями различных древних и средневековых христианских авторов. На христианскую традицию косвенно указывает и целый ряд других моментов: тақ профессор Шиппи полагает, что Толкин не случайно датирует падение Барад Дура 25 марта — днем праздника Благовещения Пресвятой Богородицы. Все это позволяет говорить, что если действие «Властелина Колец» отнесено автором к некоему древнему дохристианскому времени, то текст книги находится во вполне определенном, недвусмысленно христианском контексте, органически включаясь в этом отношении в пространство западной христианской литературной традиции.

Предположения критиков: «применимость» толкиновской истории

В этой книге я старался сознательно и, по возможности, последовательно избегать аллегорических трактовок толкиновской истории. Причиной этого является отрицательное отношение самого Толкина к подобной интерпретации: работая над «Властелином Колец», он не имел в виду создать аллегорию чего‑либо. Аллегорическое истолкование «Властелина Колец» ошибочно — поскольку аллегория возможна лишь там, где автор сознательно строит ее, а Толкин прямо утверждает, что не делал этого. Между тем, многие критики и исследователи, не взирая на это его убеждение, пытались придать толкиновскому тексту аллегорическое прочтение. Некоторые такие попытки имели место еще при жизни Толкина. Сам он отвечает на подобные попытки в авторском предисловии к «Властелину Колец», опровергнув перед этим мысль, что книга является аллегорией Второй Мировой ВОЙНЫ:

Можно выдумать и другие варианты, в соответствии со вкусами и взглядами тех, кто любит аллегорию или отсылки к актуальным событиям. Но я от всего сердца недолюбливаю аллегорию во всех ее проявлениях, и всегда недолюбливал — с тех пор как стал достаточно взрослым и осторожным, чтобы обнаруживать ее присутствие. Я больше предпочитаю историю, истинную или вымышленную, с разнообразием ее применимости к мыслям и опыту читателя. Я думаю, многие путают «применимость» с аллегорией; однако первая основывается на свободе читателя, а вторая — на преднамеренном господстве автора[507].

Роберт Муррей пишет:

К этому моменту вы, должно быть, уже обратили внимание на одно из специфических словечек Толкина — «применимый». Он часто использовал его, когда заходила речь о способности текста говорить читателю больше, чем сказано, и не быть при этом искусственной аллегорией. Толкин, конечно, всегда настаивал на самостоятельности текста, как искусства самого по себе, как творения, которое не имеет иного назначения, кроме как доставлять удовольствие. Хорошей книге не обязательно быть носительницей какой‑либо «вести», отличной от содержания книги; однако Толкин часто признавал, что самые великие истории как в целом, так и во многих частностях, несут в себе нравственно значимые моменты, которые применимы к опыту читателей, далеких от рассказчика как во времени, так и в пространстве[508].

К сожалению, искушение аллегорического прочтения толкиновской истории слишком велико, поскольку позволяет читать в тексте то — и именно то, — что хочет приписать ему конкретный читатель. Встречались (и встречаются до сих пор) попытки аллегорического толкования текста «Властелина Колец» и в христианском смысле. Так, некоторые усматривали в Кольце аллегорию греха[509]. Конечно же, такой подход ошибочен. Более того, он умаляет сам текст Толкина, уничтожает всю глубину его содержания. Однако этого нельзя сказать о попытках «применения» толкиновского текста к тем или иным христианским реалиям.