Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

• Название: Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки
• Автор: Александра Шарандаченко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1964

Александра Филипповна Шарандаченко, учительница киевской средней школы № 4 в Пуще-Водице (ныне школа № 104), два страшных года находилась в немецкой оккупации в Киеве. Работая регистратором «бюро метрик» при «районной управе», она в течение всего этого времени вела дневник, заносила на его страницы все, что видела, что пережила сама и что переживали окружающие люди. В дневнике, ведение которого само по себе было подвигом, рассказывается о тяжелых, полных трагизма оккупационных буднях.

Автор рисует волнующую картину жизни в оккупированном гитлеровцами городе. Буквально каждый штрих этой картины пробуждает у читателя жгучую ненависть к фашизму — злейшему врагу человечества.

---

— Когда же это стряслось?

— Случится сегодня, от угарного газа, если только вы не выручите.

— Где же ваша сестра? И почему погибнут четыре жизни?

— У нее три дочери. Надежда лишь на ваш совет и помощь. А сестра — дома. Велела мне без вас не возвращаться.

— Давайте адрес. Стемнеет — приду.

— А вы точно придете?

— Да уж придется. Ведь вы меня сделали соучастницей то ли преступления, то ли доброго дела. Ждите — Вижу по глазам, что придете.

Дает адрес, объясняет, как найти их дом. Советует идти огородами: соседи этой семьи — фольксдейче, и девушки давно им мозолят глаза. Лучше будет, если они не увидят меня, работника управы. Женщина говорит, где и когда будет меня дожидаться, чтобы я не блуждала и не была искусана дворовой собакой.

Только она ушла — получила приказ председателя перебраться на «новоселье». Для регистрации «основных актов» отведены две смежные комнаты: одна — для бракосочетаний, вторая — общая операционная, а попросту «мертвецкая». Переносила вещи и создавала «уют» в загсе.

Несколько раз вспоминала незнакомку. Как всегда в таких случаях, очень хотелось поскорее узнать, чего от меня ждут. Если действительно могу помочь, надо сделать это сразу же. Думать, колебаться и мучительно и неразумно.

Как же я была удивлена, когда, закрывая бюро, увидела рядом с собою эту женщину.

— А я за вами. Так будет лучше, а то, чего доброго, еще разминемся.

Я улыбнулась про себя: «Не верит. Сестра опять послала».

— Ну, тогда пойдемте ко мне, я домой зайду на минуточку.

— Если обедать, то…

— Мать всегда должна знать, где я.

Уже в сумерках шли на Мало-Мостицкую улицу. Горой и вдоль речки, а затем огородами. Местность была незнакомая. Кровавое садилось солнце, оно так и просилось на полотно художника. Но особенно рассматривать пейзаж не было времени: спешили. Спутница моя смотрела теперь на меня с такой откровенной надеждой, что мне становилось неудобно.

Во двор вошли с огорода. Под ноги нам кинулся черный пес, сидевший на цепи, но Полина Трохимовна (так назвала себя моя провожатая) прикрикнула на него. Пес успел раз гавкнуть и затих. Виновато помахав хвостом, нырнул в свою будку.

— Сегодня утром выл, проклятый, — прошептала Полина Трохимовна и, поглядев на соседний двор, показала мне дверь, к которой вели три ступени. Дверь эту открыла сама хозяйка, Мария Трохимовна, которая, видимо, уже давненько ждала нас.

— Вы? Ой, идите, идите скорее, почему так задержались?

И эту женщину я видела впервые. Нетрудно было узнать в ней сестру моей провожатой. Что-то общее было у них в глазах, очертании губ.

Усадив меня за стол, в красный угол, что я заметила не сразу, она тут же приступила к делу:

— Сегодня я должна наконец или успокоиться, найдя какой-то выход, или умереть вместе с детьми. Прятать их больше никак невозможно. На вас вся надежда, а если не удастся — на чугунки с углем. Легко и быстро к утру освободимся от страха. Тут думать не о чем: в Германии ни одна из них не будет. Я им дала жизнь, я же ее и отниму у них. Руки коротки у фюры!

Полина Трохимовна, наволновавшись и набегавшись за день, не выдержала. Взяла на руки своего мальчика, за которым до нашего прихода присматривала сестра, и заплакала: «Господи, сколько можно мучиться?»

Мария Трохимовна понравилась мне сразу. От нее веяло решимостью, несгибаемой волей.

— Где же ваши девушки?

— Прячутся. Позвать? — подняла моя первая знакомая мокрое от слез лицо.

Вопросительно смотрю на Марию Трохимовну.

— Потом. Разрывают они мне сердце на куски, сечется оно от мук, как и волосы.

Спустя несколько минут, успокоив сестер, я узнала о семье и грозивших ей опасностях. Мария Трохимовна искала выход в верном направлении. Она говорила мне:

— Понимаете, через два-три дня за Верой придет полиция, через какое-то время — очередь за Надией, и надолго ли поставлена круглая печать Любе? Спасите сейчас Веру, помогите Надии уменьшить возраст, придумайте, пожалуйста, как можно спасти Любу. Не бойтесь. Я знаю вас давно, знаю, какой вы человек. А дети, мои должны оставаться со мной все, или же все мы…

— Надия ходила на регистрацию в эти дни?

— Нет, потому что мы в самом начале уменьшили ей годы в домовой книге. Через суд получим на днях новую метрику. Старую, значит, я будто бы потеряла. Взять новую нужно обязательно, так как проверять будут еще не раз. Свидетели уже есть. Осталось написать заявление.

— Завтра же напишу. А как с Любой? — опросила я.

— Пока что «работает», есть круглая печать. Они у меня целыми днями на огороде, но справка о работе для Любы обеспечена на все время, пока будет в силе…

— А Вера?

— Уже получила три повестки. Недавно снова объявилась дома, на беду, потому что там, где она сидела, больше нельзя было находиться. На регистрацию пойдет в том только случае, если сможет рассчитывать на освобождение.

— А что, если она для видимости усыновит ребенка? На случай проверки надо, конечно, иметь близкую родственницу с таким малышом.

— Уже есть и ребенок и родственница.

— Их у нее семеро, — улыбается Полина Трохимовна. — Трех вы разобрали для других, напрокат.

Догадываюсь о той ниточке, которая привела сестер ко мне.

— А чтобы не было никаких сомнений… Сколько Вере лет?

— Семнадцать.

— Вот я еще стукну печать о браке на всякий случай, в середине паспорта, чтобы потом легко было вынуть оттуда листочек. Метрику о рождении ребенка давать рискованно: очень уж молода. А так — обвенчана с «вдовцом».

Сестры немного успокоились.

— Зови сюда девчат, — сказала Мария Трохимовна, и Полина Трохимовна ушла. Я уже знаю: девушки притаились на чердаке в замаскированной оградке. Вера там днюет и ночует, а чтобы ей было веселее, в свободное от работы на огороде время сидят с нею сестры — Люба и Надия. Знакомлюсь с прибывшими из «райха», как, смеясь, называют девушки свое убежище, и не могу отвести от них глаз. Сестры не похожи друг на друга, но каждая по-своему привлекательна, миловидна, чтобы не сказать красива. Мать, перехватив мой взгляд, сказала с гордостью:

— Хорошие они у меня. А работают теперь, как черные волы. Огород, корова — все на их попечении.

Теперь я уже никак не могла себе представить четыре трупа. B доме стало шумно.

— После трудов праведных не грех и перекусить. Мы сегодня не обедали, а уже и ужинать пора, — подошла к печи хозяйка.

Девушки расспрашивают меня о школе, о моей семье. Нашлись у нас общие знакомые. До войны они учились в 16-й школе, многих учителей я знаю.

Поздним вечером вернулся с работы единственный сын Марии Трохимовны, еще несовершеннолетний хлопец. Работает в лесничестве, и душа матери пока спокойна за него: оттуда не забирают. Но на всякий случай Мария Трохимовна нашла там людей, которые помогут в случае нужды. За ужином она промолвила, глядя на своих детей:

— Давно не было так светло, хорошо у нас в доме. Сегодня ночью впервые усну спокойно.

— А в чугунах сварите завтра корове картофельные очистки, — пошутила Вера, намекая на то, что угарному газу теперь «отставка».

— В чугунах теперь будут очистки, а спать сегодня все еще будешь на чердаке.

После ужина поспешила домой. Наутро должна была снова у них побывать и сделать все необходимое для Веры, чтобы до обеда она прошла регистрацию. Меня не задерживали, верили: в восемь утра буду у них.

Все сделали мы так, как было намечено. Думаю, сойдет гладко, комар носа не подточит. Вчера засиделась у Марии Трохимовны допоздна, и пришлось там ночевать. Мать была предупреждена о такой возможности и не тревожилась. На работу бежала огородами по росистой траве.

В тот же день написала заявление в суд о «потерянной» метрике Надии, и Полина Трохимовна отнесла его. Несколько дней — и по выписке из протокола о допросе свидетелей городская управа выдаст метрику. Случаи «потери» довоенных метрик довольно часты, они спасли не одного догадливого.

Сегодня подали заявление насчет Вериной приемной дочери. Кому придет в голову проверять? Ребенок, конечно, у матери, а при угрозе проверки возьмут его на несколько дней. Надии, которая не отличается высоким ростом, достану справку о том, что «она ученица IV класса», чтобы ее не тревожили. Сейчас это соответствует ее годам, а директор «действующей» школы — свой.

Надия — падчерица Марии Трохимовны, дочь ее второго мужа, который сейчас на фронте. Первый умер несколько лет тому назад. С любовью и уважением говорит Мария Трохимовна о втором муже, который был «еще лучше первого», любил ее и всех детей.

— Останется ли только в живых? — сокрушается она.

24 августа

Очень занята четырьмя операциями моего бюро и пятой, негласной, тайной, которая отнимает много времени. Желание разговаривать с собою в дневнике исчезает, его место занимает потребность видеться с людьми, помогать им наперекор страху, который нет-нет да и начнет угнетать. Когда сильно волнуешься, писать неохота.