Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

• Название: Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки
• Автор: Александра Шарандаченко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1964

Александра Филипповна Шарандаченко, учительница киевской средней школы № 4 в Пуще-Водице (ныне школа № 104), два страшных года находилась в немецкой оккупации в Киеве. Работая регистратором «бюро метрик» при «районной управе», она в течение всего этого времени вела дневник, заносила на его страницы все, что видела, что пережила сама и что переживали окружающие люди. В дневнике, ведение которого само по себе было подвигом, рассказывается о тяжелых, полных трагизма оккупационных буднях.

Автор рисует волнующую картину жизни в оккупированном гитлеровцами городе. Буквально каждый штрих этой картины пробуждает у читателя жгучую ненависть к фашизму — злейшему врагу человечества.

---

«Жмуриться» выпадает Васильку, Юрик прячется у меня под столом. Маринка — в шкафу. Василек долго ищет, пока не догадывается. Снова считалочка:

…От дуба до дуба,
До белого корня,
Сеточка, веточка,
Дуб золотой!..

«Жмурится» Маринка. Эта очень быстро находит братиков под кроватью. Те не хотят вылезать оттуда, протестуют:

— Ты увидала сразу двух, а нужен один!

— А чего же вы залезли туда вдвоем?

— А вы не ссорьтесь, — вмешиваюсь я. — Начните сначала.

Дети и рады. Считалочек у них великий запас. В этих рифмованных строчках — приметы времени, признаки грозных событий, не вполне понятных, конечно, детскому уму.

Вот Маринка с увлечением скандирует:

Мандарина тут летала,
Она немцам бормотала:
Алды, балды, пшик!

Игру прерывает Наталка. Она появляется в дверях с пирогом для каждого из детей, свежим, теплым. Ребята поднимают радостный крик.

7 ноября

Яркое солнечное-утро, но с ветерком.

Ему бы трепать, развевать полотнища знамен, а он… кизяковым пометом играет на мостовой. Что это за ветер, немецкий!

На завтрак мама сварила галушки и разогрела капусту.

— Хоть сегодня не уйдете голодными из-за стола.

Мороз. В кухне на окнах — узоры «лисички», как называем мы их с детства. Но это до первой горячей улыбки солнца, которое, несомненно, будет светить сегодня. Морозец не надолго. Завтракаем все вместе, а затем разбегаемся на работу… в чужие предприятия и учреждения.

Празднично одеваюсь. Даже надушила сохранившейся «Элладой» платок и волосы.

В управе неприкрытое праздничное оживление. Пошла в кабинет Зины. Там уже были Нюся, Зоя, Софья Дементьевна. Расцеловались: «С праздником!»

Пришла Люся — и тоже: «С праздником!»

— Тише, — сдерживает кто-то, но и шепотом одинаково радостно звучит:

— С праздником! Праздником! Праздником!

Вспоминаем недавнее прошлое, которому теперь и цены нет.

— Два года назад в этот день…

Речь заходит о будущем Октябре, о том, что наступит в 1943 году. Быть может, он будет счастливым, своим?

— Кабы так…

В комнату тихонечко вошли Татьяна Афанасьевна, которая с весны работает в карточном бюро и еще кое-кто. Поставили около дверей дежурного. Так прошло несколько чудесных минут.

* * *

Посетителей сегодня почти нет. Работы в отделах никакой. И у меня нет никого. В такой день не умирают! Закрываю глаза и представляю себе… Что? Прячу на дно сердца: это такое очарование, о котором никому и не расскажешь, потому что нужных слов не найдешь. Сегодня трудно держать сердце в кулаке, и я неудержимо мечтаю о Михаиле.

* * *

Раскрывается дверь — и в ней появляется голова Любы Яшук, девушки из финансового отдела. Посмотрела на присутствующих, хитро улыбнулась — и шепотом выразительно:

— С празд-ником!

Все улыбнулись — не губами, глазами — и ответили таким же образом:

— Бла-го-да-рим…

* * *

Праздничное настроение и на кухне столовой. Там готовят обед более обильный, чем обычно. Нина Максимовна и Ксения Прокофьевна нашли чем сдобрить блюда, порции кладут большие, праздничные.

Рабочий день проходит сегодня быстро. Все мы в каком-то вихре радости, никто не может усидеть на месте. Бегаем друг к другу поделиться мыслями, надеждами.

Смех. Песни потихоньку. Одна из них звучит с особой выразительностью, хотя поют ее и не в полный голос:

Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся советская земля.

Будет же такое утро, когда вся советская земля вновь проснется свободной. Ветер будет шевелить знамена, улицы будут греметь оркестрами и громкими песнями, вольные наши улицы, запруженные демонстрантами…

Заходила ко мне недавно Лара, поздравила с праздником и сказала, что Борис слушал сегодня и записал праздничную передачу.

8 ноября

Сегодня — Октябрьское воскресенье. На Наталкиной половине накрывают стол. Собрались гости: Зина, Софья Дементьевна, Лара с Борисом, тетя Маруся, брат мамы дядя Сергей с женой, Николай Дмитриевич. Извлекли из потайного укрытия патефон. И создалось такое впечатление, будто на одной половине дома все по-старому, так, как было в хорошие годы до войны. Нет, отзвук праздничной радости, пусть еще преждевременной, чувствуется и в моих комнатах: дом-то один. Я уже и забыла, зачем зашла сюда на минуточку. Ага, вспомнила! Мама послала меня за графином вишневой наливки, которую берегли еще с лета. Всем хватит поднять по рюмочке за самое дорогое.

Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, ползи и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек, —

доносится из-за стены. Тянет к себе эта песня, воистину ставшая народной.

И где эта наливка? Наконец-то нашла ее в самом дальнем уголке буфета.

Поправляю прическу перед зеркалом. Внимание привлекают несколько пожелтевших березовых листочков на столе. Откуда они взялись? Поднимаю глаза. Маринка повесила на стену у окна березовую веточку, принесенную из рощи. Родная, грустная веточка! Ее желтые листочки на белой скатерти вызвали в памяти строки стихотворения:

Ой, не скрывай, природа, не скрывай,
Что ты тоскуешь по лету, тоскуешь…

Музыка за стеной настраивает на лирический лад. Так начинает складываться импровизация. Я пишу, чтобы не забыть:

Ой, не скрывай, Оксана, не скрывай,
Что ты тоскуешь, по милому тоскуешь…

И вот в руках словно сама собой появляется фотография Михаила, с которой я не свожу глаз. Но пора мне к гостям. Пора-то пора, а фотография по-прежнему на коленях и в руке перо. Замечаю внезапное исчезновение наливки и удивляюсь: куда она запропала? А это мама молча забрала ее и на цыпочках вышла из комнаты. Фотографию Михаила прячу на груди и покидаю комнату. Когда гости уйдут, отправлюсь на участок. Там во всех семьях отмечают праздник.

25 ноября

Дни так загружены, что недели пролегают незаметно. Они по-прежнему богаты горем и слезами, но приносят и радости, которые люди научились скрывать от врага. В окна вновь заглядывает зима и дышит на них пушистым инеем. Но и первый морозец, и робко падающий снежок еще никнут перед солнцем.

Две недели опять сижу в бюро метрик — комнате, разделенной легкой перегородкой на две части — «брачную» (там регистрирую новорожденных) и «мертвецкую». Эта последняя — меньше по размерам и поразительно похожа на гроб. Большую часть времени сижу в первом, более приветливом помещении. Никто ведь не проверяет, где и как я венчаю и «хороню». К счастью, моя работа из малозаметных, не привлекающих внимания. Правда, моей работой охотно заинтересуется гестапо, если кто-либо донесет о ложных записях и обречет этим меня, да и, наверно, самого себя, на смерть. Но так как будто не должно случиться. Тайну мою знает только сообщник — назовем его таким страшным словом. А с ним у меня — одна доля.

«Мертвецкой» мы часто пользуемся. Там можно в случае нужды тихонько потолковать о деле, спрятаться кому-нибудь при появлении в коридоре Михаила Ивановича, который стал сейчас председателем управы. Годится «гроб» и для того, чтобы поставить там мешок с пайковой картошкой или же мерзлую тыкву, внутри которой нередко спрятано перепечатанное сообщение Совинформбюро. Там же, в «мертвецкой», есть укромное местечко для толстой тетради моего дневника, уже за № 7.

Напрасно я сожалела, что сдаю участок, — связи с людьми не только не ослабли, а даже начали крепнуть. С мобилизацией в «Великую Германию» дело пока что затихло. Выехали те, кого смогли схватить оккупанты, и наступила короткая передышка для киевлян, которые увернулись. Сейчас некоторые из них объявляются как прибывшие из «села», чтобы в случае необходимости вновь исчезнуть. Люди ждут нового года так, как, наверное, никогда еще в жизни не ждали: по укрепившемуся мнению, он будет знаменательным, переломным.

Привычно делаю знакомое дело, а тоска гложет, грызет. Говорят, человек свыкается с горем. Нет, к горю, навязанному злодеями и всегда стоящему у тебя за спиной, никогда не привыкнешь.

Сейчас регистрирую тех, кто возвращается из Германии на родную землю, чтобы помереть. Многих отсылают на родину «за ненадобностью». Это — больные, хилые, долго им не прожить. Возвращающиеся из райха помирают дома, на железнодорожных станциях и в вагонах. Домой несчастные добираются только чудом. Сегодня мать Катерины Касьян рвала на себе волосы. Катерину сняли в Фастове с поезда полубезумную, больную. Прибыл целый эшелон с такими калеками, не способными уже к труду «в пользу» победного окончания войны. Говорят, бедная Катерина все кричала: «Не бейте меня по голове, не бейте! Куда вы меня привезли? Я хочу на Украину!» И не узнавала родные места.