Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

• Название: Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки
• Автор: Александра Шарандаченко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1964

Александра Филипповна Шарандаченко, учительница киевской средней школы № 4 в Пуще-Водице (ныне школа № 104), два страшных года находилась в немецкой оккупации в Киеве. Работая регистратором «бюро метрик» при «районной управе», она в течение всего этого времени вела дневник, заносила на его страницы все, что видела, что пережила сама и что переживали окружающие люди. В дневнике, ведение которого само по себе было подвигом, рассказывается о тяжелых, полных трагизма оккупационных буднях.

Автор рисует волнующую картину жизни в оккупированном гитлеровцами городе. Буквально каждый штрих этой картины пробуждает у читателя жгучую ненависть к фашизму — злейшему врагу человечества.

---

…На дворе ночь, а мне не спится. Очень болит правая нога, словно огнем ее жжет. Уж если проснулась, то, видимо, больше не усну. Беготня под дождем даром мне не прошла. Застудилась. А может быть, это последствия сдерживаемого волнения, нервозности? Завтра пойду к врачу. Обязательно. Ведь это — как зубная боль, ее долго не вытерпишь.

Мне предстояло выставить от участка определенное количество людей для работы поочередно в разное время на куреневских буртах. Полагала, что при этой мобилизации встречусь с большими трудностями. Однако с первой очередью все обошлось благополучно. На каждой улице нашлось немало охотников помочь мне.

— Человек вы свой. Если говорите — нужно, значит, так оно и есть. Ничего не поделаешь. Зато и вы для нас будете делать то, что сможете.

«Учительница на участке — это большое дело», — приходят на ум слова столяра-инвалида Шурова. У него мальчик восьми лет, немой. Бросился он ко мне на улице, затем в дом провел. Что-то говорил жестами — не поняла. Познакомилась с отцом и матерью.

— Он, должно быть, запомнил вас по Пуще-Водице, где жил в доме глухонемых. С нами ему теперь очень тяжело. А вас, надо думать, он узнал, вот и прибежал, рассказывает. И до того рад, что вас встретил, даже плачет от радости, — объясняет мне мать странное поведение ребенка. — С детьми, вероятно, вас видал возле своей или вашей школы. Ведь они совсем рядом. Вот и вспомнил наш бедолага свой интернат, затосковал…

Мальчик и при родителях льнул ко мне, прижимался, заглядывал в глаза, гладил волосы, — всем нам до слез не по себе стало.

— В школу свою хочет, — сокрушался отец, — а ждать, терпеть долго еще придется.

Сегодня Петр Митрофанович обрадовал доброй вестью: освободили Колю, Сашка и еще нескольких человек, арестованных вместе с ними. Ничего гестапо от них не добилось, а прямых улик нет — радиоприемник при аресте не найден.

Часто захожу к Николаю Дмитриевичу — с участка возвращаюсь мимо магазина. С народом он держит крепкую связь. Каждый раз ждет с нетерпением моего прихода, рассчитывает услышать что-либо новое из «нашего слова», из принимаемых Борисом сводок Совинформбюро.

30 октября

Хвораю четвертый день — простуда. Врач прописала растирание, рекомендовала полежать. Но разве тут улежишь? Нужно раздать на ноябрь хлебные карточки, помочь нескольким «подшефным» добыть броню или иным способом избежать явки на комиссию. Да и вообще на людях веселее.

Вот и сегодня напишу две справки, приврав, как повелось, и скреплю эту ложь инспекторской печатью. Утром мне в суд, свидетелем выступать (берем для Нюси Полторак метрику, по которой она, как и Надя Кихно, станет на три года моложе). А после обеда возьму коромысло и пойду на Подол за делами загса: его водворяют на старое место. По приказу штадткомиссара должна вернуться и я. Не знаю, радоваться яи этому? Уже привыкла к новой работе, которая сближает все с большим и большим числом местных жителей. Но чувствую, что сидеть в «мертвецкой» не придется, — в управе пошли какие-то слияния отделов, перемены в руководстве. Председателем управы становится Михайло Иванович, до этого начальник административного отдела, а его место занимает Николай Порфирьевич, учитель, который до этого был старшим инспектором. Перемен немало, и носятся слухи, что с нового года Куреневская управа останется лишь как филиал Подольской.

Болеть некогда. Сегодня должна побывать на участке. Эти строки дневника пишу дома, дожидаясь Улю Перевязко. Нужно заверить написанную и переведенную на немецкий язык оправку о том, что ее родители якобы весьма пожилого возраста, больны, требуют ухода, что в доме ребенок-сирота (которого в помине нет). Все это нужно для того, чтобы комиссия дала освобождение от вербовки в райх. Условились, что Уля зайдет сегодня поутру, так как дальше откладывать невозможно.

Броню должны ей дать: пожилые, как и женщины с детьми, райху не нужны, из них оккупанты выматывают жилы и высасывают последние соки здесь, на месте. Большую пользу может сейчас сослужить корова (на всякий случай написала в справке и о ней). Если ты имеешь буренку и доишь ее для пропитания райха, значит, имеешь шанс остаться дома, не ехать рабыней в Германию. Что-то да поможет в этой справке. Но где же Уля? Эта женщина мне по душе. Она всегда хлопочет, заботится о ком-то. И обшивает и обмывает старых да немощных, с каждым, кого даже не знает, поделится последним куском.

Искусная мастерица портниха, она живет в неслыханной бедности, потому что о себе не думает. Настроение у нее всегда хорошее, бодрое. Помогает племянникам и племянницам чем только разживется, а их у нее — не счесть. Встретились мы с нею в это трудное время так, словно дружили лет десять. А ведь прежде знали друг друга лишь в лицо, встречались, бывало, в трамвае № 12. Она работала тогда в Пуще, в санатории. Домик ее стоит под самым лесом, замыкая улицу. Как зайду в эту хатку — воспоминаниям нет конца.

За время работы на участке я была у Перевязко несколько раз. Она буквально стянула с меня старое будничное пальто, чтобы перешить и подновить его. Мать у нее с таким же характером, добрая, ко всем ласковая, готовая со всяким поделиться. Она упорно надеется пережить войну и подбадривает других.

Кто-то как будто возится у входной двери. Тень промелькнула мимо окна. Может быть, мама? Видимо, тоже поднялась до рассвета.

— Можно?

Уля! Бегу открывать. Перешептываемся в комнате. Смотрит на спящую Маринку, которая разметалась во сне.

— Хорошая девочка. На вас очень похожа.

Говорю, что иду забирать дела загса. Уля очень довольна:

— Отдохнете малость, это более легкая работа.

Справка готова, печать пришлепнута. Ульяна торопится в город, а я собираюсь на участок. Бытие наше — в действии!

6 ноября

Весь день регистрировала рождения и браки. Одна пара принесла мне два вазона с пушистыми хризантемами. Это своего рода свадебные букеты. Когда сделала запись о браке и поздравила молодых, сказав, чтобы жили в любви и дружбе, они, пожимая мне руку, тихонько молвили:

— Поздравляем с кануном Октябрьского праздника! — и пригласили завтра вечером на праздник и свадьбу.

Сегодня в рабочую пору слышен был звонкий смех. Молодежь рано разбежалась домой. Нюся дала мне украдкой три детских красных флажка.

Домой возвращались с Зиной в шестом часу. На дворе была такая темень, что друг друга ощупью находили. На небе ни одной звездочки, лишь какие-то огромные зарева в нескольких местах да трепещущие отблески от них. Чуть не сломала ноги в темноте, а на прощание я и Зина поцеловали друг друга… в нос.

Уютно сейчас дома. В комнатах тепло, даже жарко, в общей кухне весело возятся мама, сестра и невестка: готовят на завтра праздничный обед, пекут ржаные пироги.

Дети — у меня. Мальчиков привела сестра, чтобы они не мешали на кухне. Маринка затеяла с ними свою любимую игру «в школу». Сквозь открытые двери вижу в ее руках букварь. Напротив Маринки сидят за столом на стульчиках серьезные, даже надутые от важности мальчики и не спускают с нее глаз. Развернув букварь на первой странице, «учительница» спрашивает:

— Кто же это? Оба скажите.

Мальчики уверенно говорят по складам:

— Ле-нин.

«Учительница» продолжает:

— Юрик скажет, кто такой Ленин.

Молчание. Мальчики думают. «Учительница» догадывается, что им трудно произнести малознакомое слово, и приходит на выручку:

— Вождь.

— Нас, нас вождь! — весело подхватывают дети, а Маринка дополняет:

— Наш и всех трудящихся вождь и учитель. Запомнили?

Мальчики утвердительно кивают головками. Потом девочка скупо хвалит малышей:

— Вы, я вижу, не такие уж и плохие. — И продолжает спрашивать: — А где сейчас Ленин? Ты, Василек, скажи.

Василек, недолго думая:

— В домике возле елочек. В Москве.

— Правильно. Как домик называется?

Мальчики долго молчат, и «учительница» вновь подсказывает им:

— Мавзолей. Повторите за мной.

Детишки повторяют:

— Мав-зо-лей.

Перелистав с деловым видом несколько страниц букваря, Маринка показала еще несколько портретов и спросила: кто это? Хрущева и Буденного Василек перепутал, а Юрик, когда «учительница» его вызвала, поправил так:

— У Буденного усы и конь.

Потом наши хлопчики сказали, кто такой Ворошилов, узнали букву «а» и «б», выучили «в», продекламировали стишок о «мудрой кошечке». Получив на «уроке» хорошие отметки, они отпросились побегать, поиграть в жмурки. Вместе с «учительницей», конечно!

Нет, сегодня дети, как видно, не дадут мне сосредоточиться. Начинаются «жмурки» со считалки:

Эныки, бэныки, ели вареники,
Эныки, бэныки, клёц!

«Жмуриться» выпадает Васильку, Юрик прячется у меня под столом. Маринка — в шкафу. Василек долго ищет, пока не догадывается. Снова считалочка: